дрался, был римским  легионером,  служившим  под
начальством Агриколы. Ему было семнадцать, а потом  он  стал  знаменитым
гладиатором.
   Ты  повстречал  его  в  самом  начале  его  карьеры.  Ты  чему-нибудь
научился?
   - Я понял только, что совсем не владею мечом, - с  грустью  признался
Туро.
   - Я хочу, чтобы ты использовал свой разум и перестал подменять  мысли
чувствами. Ты ничего не знал о Плутархе, пока Мэдлин не просветил  тебя.
Никто  не  рождается,  умея  владеть  мечом.  Этому  учатся,  как  всему
остальному. И требуется только хороший глаз, быстрота и  еще  храбрость.
Все это у тебя есть, поверь мне! А теперь иди за мной, я хочу, чтобы  ты
кое-что увидел.
   Туро протянул гладий Кулейну, но тот отмахнулся.
   - Носи его с собой всегда. Привыкни к его весу, приладь к нему  руку.
И следи, чтобы он был всегда острым.
   Воин Тумана прошел мимо хижины и направился вниз по склону к  долине.
Туро шел за ним, а его желудок  терзал  голод.  До  хижины  Кулейна  они
добрались меньше чем за час, но когда они  вошли  внутрь,  принц  совсем
окоченел. Там было холодно, и в очаге не было дров.
   - Я приготовлю завтрак, - сказал Кулейн, - а ты...
   - Знаю. Нарублю дров.
   Кулейн улыбнулся и оставил  мальчика  у  сарая.  Туро  взял  колун  в
изъязвленные руки и принялся за работу.
   Расколоть он сумел только шесть чурбанов и отнес  поленья  в  хижину.
Кулейн ничего ему не сказал, а  протянул  деревянную  плошку  с  горячей
овсянкой, подслащенной медом. Это была амброзия.
   Кулейн убрал плошки и вернулся  с  широкой  чашей,  до  краев  полной
кристальной воды. Он поставил чашу перед Туро и подождал, пока  вода  не
стала зеркально-неподвижной.
   - Погляди в воду, Туро.
   Принц нагнулся над чашей, а Кулейн поднял над ней золотистый  камешек
и закрыл глаза.
   Сначала Туро видел только свое отражение и деревянные  балки  у  себя
над головой. Но потом вода затуманилась, и  ему  показалось,  что  он  с
большой высоты смотрит на берег замерзшего озера. Там  собралась  группа
всадников. Они словно увеличились, как если бы Туро  устремился  вниз  к
ним, и он узнал отца. Грудь ему пронизала жгучая  боль,  горло  сжалось,
слезы мешали смотреть.  Он  смигнул  их.  У  озера  из-за  валуна  вышел
человек, натягивая длинный лук. В спину его  отца  впилась  стрела,  его
конь вздыбился, потому что  всадник  упал  ему  на  холку,  но  в  седле
все-таки удержался.  Остальные  всадники  сгрудились  вокруг,  а  король
выхватил меч, и  передний  свалился  на  землю  мертвым.  Вторая  стрела
впилась в шею королевского коня. Конь рухнул, но король успел  спрыгнуть
и отбежал к озеру, встав спиной ко льду. Всадники - их было семнадцать -
спешились. В заднем  ряду  Туро  различил  Эльдареда  и  одного  из  его
сыновей. Убийцы скопом ринулись к королю, он шагнул им навстречу, рубя и
коля тяжелым мечом, а его борода намокала кровью.  Они  в  растерянности
отпрянули. Пятеро валялись на земле мертвые, еще двое кинулись  прочь  с
глубокими ранами в плече. Король споткнулся и низко наклонился, изо  рта
у него хлынула кровь. Туро хотел отвести глаза, но их словно приковало к
картине в чаше. Убийца подскочил, чтобы вонзить кинжал в бок короля; меч
умирающего монарха нанес косой удар, почти обезглавив его. Затем  король
повернулся, шатаясь, спустился на лед и в последнем  усилии  метнул  меч
далеко от берега. Остальные убийцы сомкнулись  над  упавшим  королем,  и
Туро увидел, как Кэль нанес смертельный удар. И тут принц увидел, что  в
глазах Аврелия вспыхнул огонь торжества. Меч  завис  рукоятью  вниз  над
полыньей в самом центре озера. Из воды поднялась тонкая рука  и  увлекла
меч в озеро.
   Картина заколыхалась, пошла рябью,  и  в  чаше  на  поверхности  воды
возникло собственное изумленное лицо Туро. Он выпрямился и  увидел,  что
Кулейн внимательно в него вглядывается.
   - Ты видел смерть Человека, - сказал  Кулейн  негромко,  почтительно,
словно воздавая высочайшую хвалу. - Тебе подобало ее увидеть.
   - Я рад, что сумел увидеть. Ты заметил его глаза в последний миг? Мне
почудилось или в них правда было счастье?
   - Я сам хотел бы это знать, но ответ даст  только  время.  А  меч  ты
видел?
   - Да. Но что это означает?
   - Просто, что он не у  Эльдареда.  А  без  него  он  не  может  стать
верховным королем. Это же Меч Кунобелина. Мой меч!
   - Конечно! Мой отец вырвал его из камня  в  Камулодунуме;  он  первый
сумел это сделать!
   Кулейн усмехнулся.
   - Ну, тут особой заслуги  нет.  Аврелием  ведь  руководил  Мэдлин.  А
испытание с мечом в камне  придумал  Мэдлин  же.  Никто  прежде  не  мог
вырвать меч потому, что он  всегда  на  биение  сердца  был  впереди  во
времени. Вырвать? Никто даже коснуться его не мог.
   Это было частью легенды о Кунобелине, легенды,  которую  Мэдлин  и  я
сочинили четыреста лет назад.
   - Но зачем?
   - Из чистого тщеславия. Я же  сказал  тебе,  что  в  те  дни  страдал
большим самомнением. А быть королем, Туро, было  очень  забавно.  Мэдлин
помог мне стариться красиво. Я все еще обладал силой двадцатипятилетнего
мужчины в чудесно морщинистом теле. Но потом мне стало скучно, и  Мэдлин
разыграл мою смерть.
   Но прежде я эффектно всадил мой меч в валун и создал легенду  о  моем
возвращении.  Как  было  знать  тогда,  не  захочу  ли  я  вернуться?  К
несчастью, дела после того, как  я  исчез  со  сцены,  приняли  скверный
оборот. Юнец по имени Карактак вздумал дразнить римлян,  и  они  забрали
остров силой. А я к тому времени был далеко. Мы с Мэдлином прошли сквозь
Туман  в  иную  эпоху.  Он  влюбился  в  греческую   культуру   и   стал
странствующим   философом.   Но,   конечно,   не   мог   удержаться   от
вмешательства, взялся воспитывать одного юношу  и  сделал  его  владыкой
большой части тогдашнего мира, величайшим из завоевателей.
   - А что делал ты?
   - Вернулся домой и чем мог помогал британцам.
   Чувствовал, что отчасти виноват в  их  бедах.  Но  за  оружие  взялся
только после смерти Прасутагаса. Когда он умер, римляне высекли его жену
Буддику и изнасиловали его дочерей. Я поднял исениев под знамя  Буддики,
и мы гнали непобедимое римское  войско  до  самого  Лондиниума,  который
сожгли дотла. Но племена так и не научились дисциплине, так  что  хитрый
лис Паулиний разбил нас у Атерстона. Я забрал Буддику  и  ее  дочерей  в
Фераг, где они прожили довольно счастливо еще много лет.
   - А ты сражался снова? - спросил Туро.
   - Как-нибудь в другой раз, Туро. Как ты себя чувствуешь?
   - Очень усталым.
   - Отлично. - Кулейн снял меховую куртку и протянул ее мальчику.  -  В
ней ты не замерзнешь. Я хочу, чтобы ты поднялся к Лейте, вернул себе  ее
расположение, а затем возвратился сюда.
   - А нельзя мне немножко отдохнуть?
   - Отправляйся сейчас же, -  сказал  Кулейн.  -  А  когда  увидишь  ее
хижину, попытайся, если сможешь, добежать до  нее.  Я  хочу,  чтобы  эти
ноги-щепки чуть-чуть окрепли.

Глава 6

   Прасамаккус гордился своей славой лучшего  охотника  Трех  Долин.  Он
усердно упражнялся в стрельбе из  лука,  однако  понимал,  что  от  всех
остальных его отличает терпение. Какой бы ни была  погода,  жгучая  жара
или леденящий мороз, он безмолвно часами выжидал момента, когда  пустить
стрелу. Жилистое мясо не для  Прасамаккуса:  его  добыча  падала  наземь
сразу со стрелой в сердце. Ни один сраженный им олень не пробегал  милю,
прежде чем свалиться мертвым, у него не пенилась кровь в легких, и мышцы
не обретали жесткости, о которую только зубы ломать.
   Его лук был подарком от Морета,  вождя  его  клана,  сына  Эльдареда.
Римское оружие из темного рога, настоящее сокровище. Стрелы у него  были
прямые,  точно  солнечные  лучи,  и  каждое  гусиное  перо  он  подрезал
тщательно, особым образом. На состязаниях в прошлый День Астарты зрители
дружно охнули, когда он попал в центр мишени, расщепив уже  впившуюся  в
него свою предыдущую стрелу. Конечно, ему повезло,  но  это  лишний  раз
доказало его несравненную меткость.
   Теперь, сидя в кустах на  склоне,  он  призвал  на  помощь  все  свое
терпение. Олени медленно, но несомненно передвигались по  направлению  к
нему. Он сидел в засаде уже два часа, и кровь заледенела  в  его  жилах,
как он ни кутал в овчинный плащ свое худощавое тело. Он был  невысок,  с
худым угловатым лицом и близко посаженными голубыми глазами.  Подбородок
у  него  заострялся,  что  подчеркивалось  светлой  клочкастой  бородой.
Скорченность скрывала уродство, которое делало его непохожим  на  прочих
людей и не позволяло ему, лучшему охотнику, взять жену.
   Олени уже почти приблизились на расстояние смертоносного выстрела,  и
Прасамаккус облюбовал жирную самку.  С  бесконечной  медлительностью  он
вытащил длинную стрелу из колчана, сшитого из шкуры лани, и  наложил  ее
на тетиву.
   И тут самец вскинул увенчанную ветвистыми рогами голову, и  маленькое
стадо мгновенно разбежалось во  все  стороны.  Прасамаккус  вздрогнул  и
поднялся со снега. Он, шел,  комично  припадая  на  изуродованную  ногу.
Когда он еще только учился ходить, то волей случая  оказался  на  дороге
лошади, мчавшейся во весь опор, и она раздробила кости его  левой  ноги.
Теперь нога эта оставалась дюймов на двадцать короче  здоровой,  кое-как
сросшаяся ступня была обращена носком вовнутрь.  Он  выжидал,  глядя  на
летящих карьером двух всадников. Лошади были все в мыле. Всадники словно
не заметили его и под гром копыт  промчались  мимо.  Он  был  охотник  и
понял, что они спасаются бегством. Он поглядел в ту сторону, откуда  они
появились. По снегу вперевалку бежали три гигантских зверя.  Прасамаккус
заморгал. Медведи? Но никакой медведь не  способен  бегать  так  быстро.
Глаза у него расширились. Он поднес руку ко рту и пронзительно свистнул.
Из-за деревьев выбежала гнедая кобыла.
   Он забрался в седло и хлопнул ее по  крупу.  Не  привыкшая  к  такому
обращению  обычно   ласкового   хозяина,   кобыла   рванулась   галопом.
Прасамаккус направил ее за всадниками, быстро нагоняя их усталых коней.
   - Влево! - закричал он. - Там есть  кольцо  камней  и  высокий  полый
алтарь.
   Не проверяя, следуют ли  они  за  ним,  он  погнал  кобылу  вверх  по
заснеженному склону и за гребень холма туда, где черные камни опоясывали
вершину, будто Щербатые зубы. Прасамаккус сполз с седла  и  похромал  до
центра  кольца,   где   огромный   алтарный   камень   был   уложен   на
полуразрушившееся  основание  высотой  футов  в   восемь.   Цепляясь   и
подтягиваясь, он взобрался наверх, перекинул колчан на грудь  и  наложил
стрелу на тетиву.
   Всадники, чьи лошади находились при последнем издыхании, добрались до
кольца, лишь на жалкие  секунды  опередив  зверей.  Прасамаккус  оттянул
тетиву  и  пустил  стрелу  навстречу  первому  зверю,  уже  готовящемуся
прыгнуть на бегущего бритта с белокурой, заплетенной в  косицу  бородой.
Стрела впилась зверю в правый глаз, и он  опрокинулся  с  пронзительным,
почти человеческим воплем. Оба человека  вскарабкались  к  Прасамаккусу,
обнажая мечи.
   Кольцо внезапно опоясало туманом. Он поднялся  за  монолитами,  точно
стена. Два оставшихся атроля исчезли из виду, и трое  людей  остались  в
центре призрачного безмолвия.
   - Это что за чудовище? - спросил Прасамаккус.
   - Атроли, - ответил Гвалчмай.
   - Я так и подумал, да только мне казалось, что они должны  быть  куда
больше, - сказал лучник, и Викторин угрюмо улыбнулся.
   Туман вокруг камней стал непроницаемым, но  до  центра  не  достигал.
Викторин посмотрел вверх. Неба не было -  только  густое  серое  облако,
почти касавшееся верхушек монолитов.
   - Почему они не нападают? - спросил римлянин.
   Гвалчмай пожал плечами. Из-за камней донесся свистящий шепот:
   - Иди сюда, Гвалчмай! Иди сюда! Здесь твой отец.
   Из тумана выделилась фигура бородатого мужчины с голубой  татуировкой
на обеих щеках.
   - Иди ко мне, мой сын!
   Гвалчмай  приподнялся,  но  Викторин  ухватил  его  за  плечо.  Глаза
Гвалчмая остекленели. Викторин сильно ударил  его  по  щеке,  но  кантий
словно не заметил. И тут снова раздался голос:
   - Викторин.., твоя мать ждет! - И рядом с  мужчиной  встала  стройная
женщина в белом одеянии.
   У Викторина вырвался стон, он отпустил плечо  Гвалчмая,  и  дружинник
соскользнул с алтаря. Прасамаккус ничего не понял, но поднялся на ноги и
пустил стрелу в голову отца Гвалчмая. В мгновение ока все изменилось.
   Образ человека исчез, а на  его  месте  оказался  чудовищный  атроль,
который дергал древко стрелы, пронзившей ему щеку. Гвалчмай  остановился
- чары рассеялись.
   Образ матери Викторина слился с туманом.
   - Молодец лучник! - сказал Викторин. - Полезай назад, Гвалч.
   Когда тот послушно повернулся, туман рассеялся, и у края  кольца  они
увидели дюжину огромных волков ростом с пони.
   - Матерь Митры! - воскликнул Прасамаккус.
   Гвалчмай рванулся к алтарю, а волки ворвались в кольцо.  Он  прыгнул,
ухватил протянутую руку Викторина, и римлянин втащил  его  наверх,  чуть
опередив волчьего вожака, чьи челюсти с  лязгом  сомкнулись  в  каких-то
дюймах от болтающейся ноги Гвалчмая.
   Прасамаккус поразил зверя в горло, и тот упал. Второй волк  вспрыгнул
на алтарь, скребя когтями  по  камням,  чтобы  удержаться,  но  Викторин
свирепо пнул его ногой, и он слетел вниз. Теперь волки  окружали  их  со
всех сторон, рыча и щелкая зубами. У Прасамаккуса  осталось  только  три
стрелы, и он предпочел пока их не тратить.
   -  Не  хочу  навести  уныние,  -  сказал  Гвалчмай,  -  но  сейчас  я
приветствовал бы любое римское предложение.
   Волк взвился в воздух выше каменного барьера, окружавшего людей.  Меч
Гвалчмая нашел цель рядом со стрелой Прасамаккуса.
   Внезапно земля под камнями задрожала, и  камни  сместились.  Гвалчмай
чуть не упал, но сумел удержать равновесие, и тут увидел,  что  Викторин
заскользил вниз.
   Кантий одним прыжком перенесся через  алтарь,  ухватил  римлянина  за
тунику и втащил его назад. Но и  волки  начали  пятиться,  а  земля  все
дрожала. В кольцо ударила молния, и огромный  волк  поднялся  на  задние
лапы, его мышцы  вдруг  обрели  прозрачность,  открывая  взгляду  мощный
костяк. Молния погасла, волк свалился наземь, и  кольцо  заполнил  смрад
горелого мяса. Вновь в волков ударила  молния,  спалив  трех.  Остальные
выскочили за камни в относительную безопасность тумана.
   Возле алтаря в золотом сиянии появился мужчина.
   Он был высок и дороден,  длинные  черные  усы  переходили  в  коротко
подстриженную седую бороду. На нем  было  простое  одеяние  из  лилового
бархата.
   - Я бы посоветовал вам присоединиться ко мне, - сказал он, - так как,
боюсь, мои чары на исходе.
   Викторин спрыгнул с алтаря, Гвалчмай последовал за ним.
   - Поторопитесь! Врата закрываются!
   Однако искалеченная нога Прасамаккуса мешала ему двигаться быстрее, а
золотистая сфера уже сжималась. Гвалчмай последовал за колдуном  внутрь,
но Викторин метнулся назад помочь лучнику. Задыхаясь, Прасамаккус нырнул
в сияние.  Викторин  замялся.  А  оно  теперь  было  не  больше  окна  и
продолжало сжиматься, и  волки  снова  ворвались  в  кольцо.  Из  сияния
высунулась  рука  и  втащила  в  него  римлянина.   Словно   лед   обжег
разгоряченное тело, Викторин открыл глаза и увидел, что Гвалчмай все еще
сжимает  его  рукав..,  но  только  стоят  они  в  Кэрлинском  лесу  над
Эборакумом.
   -  Ты  всегда  безупречно  вовремя,  высокочтимый  Мэдлин,  -  сказал
Викторин.
   - У меня было много случаев набить в этом руку, - ответил  волшебник.
- Ты должен пойти и доложить обо всем Аквиле,  хотя  ему  известно,  что
Аврелий убит.
   - Откуда? - спросил Гвалчмай. - Кто-то еще спасся?
   - Известно это ему  от  меня,  -  отрезал  Мэдлин.  -  Вот  почему  я
волшебник, а не сыровар, невежественный ты дурень.
   Гвалчмай взъярился:
   - Если ты такой замечательный  волшебник,  то  почему  король  погиб?
Почему твои чары его не спасли?
   - Я не намерен препираться с  тобой,  смертный,  -  прошипел  Мэдлин,
надвигаясь на дружинника. - Король погиб, потому что не пожелал слушать,
но мальчик жив, потому что я увел его. А  где  был  ты,  Сторожевой  Пес
короля?
   У Гвалчмая отвалилась челюсть.
   - Туро?
   - Жив, хотя не благодаря тебе. А теперь отправляйся в казарму.
   Гвалчмай, пошатываясь, удалился, а к волшебнику приблизился Викторин.
   - Я благодарен твоей милости за помощь. Но  ты  несправедливо  винишь
Гвалчмая. Из Дейчестера его увел я. Мы оба думали, что мальчик мертв.
   Мэдлин взмахнул рукой, словно прихлопывая муху.
   - Справедливо, несправедливо - какая разница?
   Олух меня рассердил. Его счастье, что я не превратил его в дуб.
   - Тогда бы, - сказал Викторин с холодной улыбкой, -  я  бы  перерезал
горло твоей милости. - Он поклонился и направился к  казарме  следом  за
Гвалчмаем.
   - А при чем тут ты? - спросил Мэдлин у Прасамаккуса.
   - Я охотился на оленей. День для меня выдался неудачный.

***

   Прасамаккус прихромал в квадратный двор  казармы,  давно  потеряв  из
виду быстрых на ногу Гвалчмая и оикторина. Сбежавшиеся  мальчики  начали
его передразнивать, но он давно привык к насмешкам и не обратил  на  них
никакого  внимания.  Здания  были  внушительными,  но  даже  Прасамаккус
замечал, где старая римская кладка была починена или подновлена - старая
производила куда более внушительное впечатление.
   Улицы и переулки были узкими. Прасамаккус прошел через двор казармы и
вышел на Торговую улицу, то и дело  останавливаясь,  чтобы  заглянуть  в
открытые двери лавок и поглазеть на ткани, глиняную посуду, а в  угловом
здании так даже и на оружие. Он рассматривал  изогнутый  охотничий  лук,
когда к нему подошел толстяк в кожаном фартуке.
   - Хорошее оружие, - сказал толстяк, улыбаясь до  ушей.  -  Но  похуже
твоего. Может, хочешь поменять?
   - Нет.
   - У меня есть луки, которые бьют на пятьдесят шагов дальше твоего. Из
крепкого тиса, отличной выделки.
   - Вамера не продается, - сказал  Прасамаккус.  -  А  вот  стрелы  мне
нужны.
   - Пять динариев штука.
   Прасамаккус кивнул. С тех пор как он в последний  раз  видел  монету,
миновало два года, да и та монета  принадлежала  не  ему.  Он  улыбнулся
купцу и вышел из лавки. День был ясный, снега в  городе  не  было,  хотя
полосы его и виднелись на окружающих  холмах.  Прасамаккус  задумался  о
положении, в которое попал.
   Охотник без лошади, лучник с двумя только стрелами в  чужом  краю.  У
него не было монет, и не от кого было ждать помощи. И его грыз голод. Он
вздохнул и прикинул, кого из богов мог прогневить теперь. Всю его  жизнь
люди втолковывали ему, что боги его не любят.
   Его колченогость - вот неопровержимое доказательство,  говорили  они.
Единственная девушка, которую  он  в  жизни  любил,  умерла  от  красной
моровой язвы. Конечно, о своей любви Прасамаккус ей никогда не  говорил,
но все равно: едва он  отдал  ей  сердце,  как  она  умерла.  Он  возвел
светло-голубые глаза к небесам. У него не было злобы на богов. И быть не
могло. Кто он такой, чтобы судить их  милость  к  одним  и  немилость  к
другим? Но он чувствовал,  что  по  крайней  мере  было  бы  утешительно
узнать, кто из них так скверно к нему относится.
   - Чего это у тебя с ногой?  -  спросил  светловолосый  мальчуган  лет
шести.
   - На нее подул дракон, - ответил Прасамаккус.
   - Больно было?
   - Еще как! Да и теперь болит в сырую погоду.
   - А ты убил дракона?
   - Одной стрелой из моего волшебного лука.
   - А разве у них чешуя не из золота?
   - Как погляжу, ты знаешь о драконах очень много.
   - Мой отец поубивал их сто, и сто, и еще сто. Он говорит, что сразить
их можно только позади длинного уха, где кость мягкая  и  меч  входит  в
мозг.
   - Чистая правда, - сказал Прасамаккус. - Я своего так и убил.
   - Из своего волшебного лука?
   - Да. Хочешь его потрогать?
   У малыша заблестели глаза, и он  протянул  ручонку  погладить  тесный
глянцевый рог.
   -