тянул руку,  и  она
коротко ее Пожала. - Но вы ничего не сказали о ваших  собственных  снах,
фрей.
   - Мои способности ослабели с годами. Но да, я видела Зверя. Боюсь,  у
вас не хватит сил противостоять ему. Он пожал плечами.
   - На протяжении моей жизни я сражался много раз, и я все еще здесь.
   - Но теперь вы стары. Мы стары. Силы убывают, Диакон. Все исчезает...
Даже легенды. Он вздохнул.
   - Вы великолепно поработали тут, -  сказал  он.  -  Все  эти  осколки
погибшей цивилизации... Мне хотелось бы думать, что  после  моей  смерти
сюда будут приходить мужчины и женщины узнавать лучшее из того, что  нам
оставили древние.
   - Не уходите от темы, - попеняла она ему.
   -  Вы  хотите,  чтобы  я  помиловал  человека,  убившего  жену  и  ее
любовника?
   - Конечно... И вы все-таки уходите от темы.
   - Почему я должен его помиловать?
   - Потому что об этом прошу я, Диакон, - сказала она просто.
   - Понимаю. Никаких нравственных доводов, никаких ссылок на  Священное
Писание, никаких взывании к моей лучшей стороне?
   Она покачала головой, и он улыбнулся.
   - Ну хорошо, он будет жить.
   - Вы странный человек, Диакон. И вы все еще уклоняетесь от  главного.
Когда-то вы могли бы противостоять Зверю. Но не теперь.
   Он ухмыльнулся и подмигнул ей.
   - Возможно, я еще удивлю вас, - сказал он.
   - Не спорю. Вы человек, умеющий удивлять.

***

   Шэнноу снилось море,  почти  человеческие  стоны  корабельных  балок,
волны, будто рушащиеся горы, бьют в корпус. Он проснулся и  увидел,  что
над его постелью на крюке чуть покачивается фонарь. На  миг  сон  и  явь
слились. Затем он понял, что лежит внутри  переселенческого  фургона,  и
вспомнил человека... Иеремию?.. Дряхлого, белобородого,  с  единственным
длинным зубом в верхней десне. Шэнноу вздохнул - медленно и глубоко, - и
боль, стучащая в виски, чуть отпустила. Со стоном  он  сел  на  постели.
Левая рука и плечо у него были перебинтованы, и он ощущал  под  повязкой
натянутость опаленной кожи.
   Пожар? Он напряг память, но ничего не нащупал. "Не важно, - сказал он
себе. - Воспоминания вернутся. А важно узнать, кто я".
   Йон Шэнноу. Взыскующий Иерусалима. Иерусалимец.
   И тем не менее... Едва он припомнил это имя,  его  охватила  тревога,
будто оно было... Каким? Не тем? Нет. В  изголовье  кровати  висели  его
пистолеты. Протянув руку,  он  взял  один.  Его  ощущение  в  руке  было
привычным и в то же время странным. Сдвинув застежку, он открыл барабан.
Двух патронов не хватало.
   На миг он увидел человека, который падал с лошади, а из  шеи  у  него
била алая струя. И тут же воспоминание исчезло.
   Стычка с разбойниками? Да, наверное, подумал он. На полке  справа  от
него лежало зеркальце. Он взял его и осмотрел рану на  виске.  Посинение
сменилось выцветающей желтизной, борозду,  пропаханную  пулей,  закрывал
толстый струп. Волосы коротко острижены, но видно, где огонь опалил кожу
под ними.
   Огонь.
   Новый проблеск памяти... Пылающие доски, а Шэнноу швыряет  и  швыряет
свое тело на них, пока они не поддались. А за ними - человек с  поднятым
пистолетом. Выстрел - как удар молотком по голове. И все исчезло.
   Он был в церкви. Зачем? Наверное, слушал проповедь.
   Осторожно встав с кровати,  он  увидел,  что  его  вычищенная  одежда
аккуратно сложена на стуле у оконца.  Прогоревшие  дыры  были  заплатаны
черным сукном.  Одеваясь,  он  оглядывал  эту  каморку  внутри  фургона.
Кровать узкая, но из полированной сосны, а у окна столик и два  сосновых
стула. Стены выкрашены зеленой краской, рама оконца резная, с узором  из
виноградных листьев. А над дверью очень странная резьба: два  наложенных
друг на  друга  треугольника  образуют  звезду.  Над  кроватью  на  двух
кронштейнах - книжная полка. Пристегнув кобуры к бедрам, Шэнноу  занялся
книгами. Ну конечно. Библия.  И  несколько  романов.  Но  у  края  стоял
высокий тонкий том с сухими пожелтелыми страницами. Солнце  заходило,  и
Шэнноу с трудом прочел название - золотое тиснение букв совсем  стерлось
- "Хроника западного костюма" Джона Пикока. С великой  осторожностью  он
переворачивал страницы. Греческие одежды, римские,  византийские,  эпохи
Тюдоров, Стюартов, Кромвеля...  На  каждой  странице  рисунки  мужчин  и
женщин  в  меняющейся  одежде,  и  на  каждой  странице  указана  эпоха.
Поразительно! До появления  самолетов  очень  многие  верили,  будто  со
смерти Христа прошло всего триста лет. Но мужчины и женщины, летающие на
этих  огромных  небесных  кораблях,   безвозвратно   изменили   подобные
предположения, рассыпали все  предыдущие  теории  в  исторический  прах.
Шэнноу вдруг задумался. "Откуда я это знаю?" Он поставил книгу на место,
прошел в глубь своего приюта, открыл дверь и на неверных ногах  по  трем
ступенькам спустился на землю.
   К нему шла молодая женщина с короткими светлыми волосами.  Она  несла
миску с тушеным мясом.
   - Вам не следовало вставать, - сказала она укоризненно. И правда, его
одолевала слабость, дышал он с трудом, а потому опустился на ступеньку и
взял миску из ее рук.
   - Благодарю вас, госпожа.
   Она   была   на   редкость   хороша   собой:   сине-зеленые    глаза,
бледно-золотистая кожа.
   - Память возвращается к вам, мистер Шэнноу?
   - Нет, - сказал он и начал есть.
   - Со временем вы все вспомните, - заверила она  его.  Снаружи  фургон
был выкрашен зеленой и алой красками разных  оттенков,  и  с  его  места
Шэнноу были видны еще десять фургонов, выкрашенных точно так же.
   - Куда вы все направляетесь? - спросил  он.  -  Да  куда  захотим,  -
сказала девушка. - Меня зовут Исида. - Она протянула руку, и Шэнноу взял
ее. Пожатие ее пальцев было твердым и сильным.
   - Вы отлично готовите, Исида. Мясо чудесное. Пропустив  похвалу  мимо
ушей, она села рядом с ним.
   - Доктор Мередит думает, что у вас трещина в черепе. Вы совсем ничего
не помните?
   - Ничего, о чем мне хотелось бы говорить, - сказал он.  -  Расскажите
лучше о себе.
   - Рассказывать особенно нечего, - сказала  она.  -  Мы,  как  видите,
странники. Следуем за солнцем и ветром. Летом пляшем, зимой мерзнем. Это
хорошая жизнь. - В ней есть своя прелесть,  -  согласился  Шэнноу.  -  И
так-таки никакой конечной цели?
   Она помолчала, но не опустила больших синих глаз под его взглядом.
   - Жизнь - это странствования, мистер Шэнноу, с единственным  конечным
назначением. Или вы считаете иначе?
   - Спорить с Исидой безнадежно, - сказал Иеремия, подходя к ним.
   Шэнноу обратил взгляд на морщинистое лицо старика.
   - Думаю, это верно, - сказал он, поднимаясь со  ступеньки.  Колени  у
него подогнулись, на него навалилась слабость, и он  ухватился  за  край
фургона. Глубоко вздохнув, Шэнноу сделал шаг вперед.  Иеремия  взял  его
под руку и пошел рядом с ним.
   - Вы крепкий человек, мистер Шэнноу, но ваши раны были тяжелыми.
   - Раны заживают, Иеремия. - Шэнноу смотрел на горы. Ближайшие были  в
узорах леса, но дальше, уходя в бесконечность, вставали другие вершины в
неясной голубой дымке. - Такой красивый край!
   Солнце медленно заходило  за  западный  хребет,  заливая  его  склоны
расплавленным золотом. Шэнноу сосредоточил взгляд  на  отроге  справа  -
песчаник будто светился изнутри.
   - Он зовется Храмовой горой, - сказал Иеремия. - Говорят, это  святое
место, где обитают древние боги. Сам же я убежден, что это приют орлов и
ничего больше.
   - Мне это название не знакомо, - сказал Шэнноу.
   - Потеря памяти не может вас не мучить, - заметил Иеремия.
   - Но не сейчас, - ответил Шэнноу. - У меня в душе мир.  Воспоминания,
о  которых  вы  говорите,  исчерпываются  смертями  и  страданиями.  Они
вернутся слишком скоро, я знаю. Но пока  я  могу  любоваться  закатом  с
великой радостью.
   Они направились к реке.
   - Благодарю за спасение моей жизни, Иеремия. Вы  хороший  человек.  И
давно вы живете так?
   - Лет двенадцать. Я был портным, но тосковал по свободе под  небесным
простором. Потом вспыхнули войны Единения, и городская жизнь обрела  еще
большую уродливость. А потому я сколотил фургон и отправился в глушь.
   В реке плавали утки и гуси. Шэнноу заметил следы лисиц.
   - Как долго вы меня выхаживали?
   - Двенадцать дней. Сначала остальные думали,  что  вы  умрете,  но  я
сказал им: нет. Слишком много шрамов у вас на теле. Вас  трижды  сражали
выстрелами. Один раз в бедро, один раз в грудь и один раз в спину. А еще
две ножевые раны - одна на ноге,  другая  в  плече.  Как  я  сказал,  вы
крепкий человек и не легко сдадитесь смерти.
   - Утешительная мысль! - Шэнноу улыбнулся. - А рану на бедре я помню.
   Он тогда ездил неподалеку от Стены и увидел, как разбойники тащат  из
дома  двух  женщин.  Он  подскакал  и  перестрелял  их,  но  один  успел
выстрелить. Пуля задела кость и вышла у крестца. Он бы погиб, если бы не
помощь человеко-зверя Шэр-рана, который нашел его в вихрях метели.
   - Вы где-то очень далеко, мистер Шэнноу. О чем вы думаете?
   - Я думал о льве, Иеремия.
   Они неторопливо поднимались по береговому откосу назад  к  кострам  в
кольце фургонов. Шэнноу очень устал  и  попросил  Иеремию  одолжить  ему
одеяла, чтобы он мог проспать ночь под звездами.
   - И слышать не хочу. Полежите в постели день-другой, а там посмотрим.
   У Шэнноу не было сил спорить, и он кое-как забрался в фургон. Иеремия
последовал за ним.
   Не раздеваясь,  Шэнноу  растянулся  на  узкой  кровати.  Старик  взял
несколько книг с полки и повернулся к двери, но Шэнноу его окликнул:
   - Почему вы сказали, что я ношу бесславное имя?
   Иеремия обернулся.
   - То же имя носил Иерусалимец. Он ездил в этих  местах  лет  двадцать
назад. Вы, конечно, про него слышали?
   Шэнноу закрыл глаза. Двадцать лет?
   Он услышал, как закрылась дверь, и некоторое  время  лежал,  глядя  в
оконце на далекие звезды.
   - Как вы себя чувствуете? И,  пожалуйста,  не  лгите  мне!  -  сказал
доктор Мередит. Исида улыбнулась и не сказала ничего, но  подумала:  был
бы Мередит таким властным в житейских делах, как со  своими  пациентами!
Протянув руку, она погладила его по щеке. Он залился румянцем и сказал:
   - Я все еще жду ответа! - но голос у него смягчился.
   - Чудесный вечер! И я чувствую такое спокойствие!
   - Это не ответ! - рассердился он.
   - Придется  довольствоваться  этим,  -  сказала  она.  -  Я  не  хочу
сосредоточиваться на моей... слабости. Мы оба знаем,  где  кончится  мой
путь. И ничем не можем этому воспрепятствовать.
   Мередит вздохнул, его голова поникла, рыжая прядь упала на лоб. Исида
отбросила ее.
   - Вы такой кроткий, - сказала она.
   - Никчемный, - грустно вздохнул он. - Я знаю название вашего  недуга,
названия лекарств, которые могли бы с ним  справиться.  Гидрокартизон  и
флудрокартизон. Даже знаю необходимые дозы. Но я не знаю,  как  получают
эти стероиды и из чего.
   - Не важно, -  успокоила  она  его.  -  Небо  прекрасно,  и  я  жива.
Поговорим о чем-нибудь другом. Я  хотела  бы  спросить  вас  о  нашем...
госте.
   Мередит помрачнел.
   - Что о нем сказать? Он не фермер, это ясно.
   - Я знаю. Но почему ему изменила память? Мередит пожал плечами:
   - Скорее всего тут свою роль сыграл удар по голове. Но у амнезии есть
много причин, Исида. И для ответа на этот вопрос мне  необходимо  узнать
точный характер повреждения и все то, что к нему привело.
   Она кивнула и взвесила, не рассказать ли ему то, что узнала сама.
   - Сначала сказала она, - расскажите мне про Иерусалимца.
   Он засмеялся - жестким смехом, и лицо его посуровело.
   - Благодарю Господа, что мне не довелось с ним повстречаться. Он  был
кровожадным варваром, обретшим малую толику славы, причем куда  большую,
чем он заслуживал. И потому лишь, что нами управляет другой  кровожадный
варвар, который благоговеет перед всеми видами насилия. Йон  Шэнноу  был
убийцей  по  призванию.  Отбрасывая  нелепые  псевдорелигиозные  тексты,
которые теперь публикуются, он был бродягой, которого  насилие  и  кровь
притягивали, как муху притягивают конские яблоки. Он ничего не  воздвиг,
ничего не написал, ничего не породил.  Он  был  как  ветер,  дующий  над
пустыней.
   - Он сражался с исчадиями,  -  сказала  Исида,  -  и  уничтожил  силу
Хранителей.
   - Вот именно, - резко перебил Мередит. - Он сражался и  уничтожал.  А
теперь в нем видят  прямо-таки  спасителя,  темного  ангела,  посланного
Богом. Иногда я спрашиваю себя: избавимся ли мы  когда-нибудь  от  людей
вроде Шэнноу?
   - Значит, вы видите в нем носителя зла?
   Мередит встал и подбросил хворост в угасающий костер, потом вновь сел
напротив Исиды.
   - На этот вопрос трудно ответить. Насколько мне известно, он  не  был
наемным убийцей и никогда не убивал ради наживы.  Он  сражался  с  теми,
кого считал преступниками против Бога и людей, и убивал их. Я  говорю  о
том, Исида, что он сам решал, кто  преступник,  и  сам  творил  то,  что
считал правосудием. В любом цивилизованном  обществе  подобное  было  бы
неприемлемым. Видите ли, Исида, это создает  прецедент,  толкает  других
людей следовать его ходу рассуждений и  убивать  всех,  кто  с  ними  не
согласен. Таких людей, как  Диакон,  например.  Когда  исчадия  восстали
против нас, он уничтожил не только их войско, но и их  города  обрек  на
жуткие разрушения. А почему? А потому, что он сам решил, что они  плохие
люди. Тысячи простых  фермеров  и  ремесленников  были  убиты.  Это  был
геноцид. Уничтожение всей расы. Вот наследие людей вроде Йона Шэнноу. Но
скажи мне, какое отношение это  имеет  к  нашему  "гостю",  как  ты  его
назвала?
   - Не знаю, - солгала она. - Он называет себя Шэнноу, и я подумала, не
имеет ли это отношения к его... как вы сказали?
   - Амнезия.
   - Да, к его амнезии.  Вы  спросили  о  том,  что  предшествовало  его
ранению. - Исида запнулась, обдумывая, что сказать. - Он видел, как  его
друзей убивали, убивали  жестоко  -  одних  застрелили,  другие  сгорели
заживо. Его... дом... был подожжен. Он спасся и взял оружие, которым  не
пользовался уже много лет. Когда-то он был воином, но отверг  этот  путь
как дурной. Однако вне себя от горя он выследил убийц, сразился с ними и
убил всех. Это что-нибудь проясняет?
   Мередит откинулся и тяжело вздохнул.
   - Бедняга! - сказал он. -  Боюсь,  я  неверно  судил  о  нем.  Увидел
пистолеты и  решил,  что  он  разбойник  или  наемник.  Да,  это  многое
проясняет, Исида. Сознание бывает очень хрупким. Я доверяю вашему  дару,
и поскольку дело было так, как вы объяснили, наш гость был  вынужден  не
только сразиться с  подлыми  врагами,  но  и  пойти  против  собственных
убеждений. Его сознание не выдержало колоссального бремени мук утраты  и
отгородилось  от  собственных  воспоминаний  так   называемой   защитной
амнезией.
   - Следует ли мне объяснить ему это? - спросила она.
   -  Ни  в  коем  случае,  -  предупредил  Мередит.  -  Тут  главное  -
"защитная". Если сказать ему все прямо, это может вызвать полную  потерю
рассудка. Пусть память вернется к нему постепенно, в свое время. Но  вот
что крайне интересно - выбор новой личности, который он  сделал.  Почему
Йон Шэнноу? Кто он по роду занятий?
   - Был пастырем, - ответила она.
   - Вот и объяснение. Проповедник мира между людьми вынужден  поступить
прямо против своей натуры. Так что  может  быть  более  подходящим,  чем
личность человека, который претендовал на религиозность, а на самом деле
был  закаленным  в  стычках  убийцей?  Позаботьтесь  о  нем,  Исида.  Он
нуждается в уходе, который дать ему можете только вы.

***

   - Все, значит, ошибаются, а ты, значит, одна права, вот что ты хочешь
сказать, мам?  -  Лицо  молодого  человека  побагровело  от  ярости.  Он
выскочил из-за  обеденного  стола,  подошел  к  окну,  распахнул  его  и
уставился на вспаханные поля.
   Бет Мак-Адам с трудом перевела дух, стараясь взять себя в руки.
   - Я права, Сэмюэль.  И  мне  нет  дела  до  того,  что  говорят  все.
Сотворено вопиющее зло.
   Сэмюэль Мак-Адам свирепо обернулся к ней.
   - Ах, так это зло? Зло поступать по велению Бога? Как-то  ты  странно
понимаешь зло. Неужто ты будешь спорить против слова Господня?
   Теперь вспылила Бет. Ее светло-голубые глаза сузились.
   -  Ты  называешь  убийство  велением  Бога?  Волчецы  никогда  никому
никакого вреда не причиняли. И  они  не  просили  стать  такими,  какими
стали. Только Богу известно, что с ними произошло, но у них  есть  души,
Сэмюэль. Они кроткие и добрые.
   - Они мерзость! - закричал Сэмюэль. - И как сказано в  Книге:  "И  не
вноси мерзости в дом твой, дабы не подпасть заклятию, как она".
   - В этом доме есть только одна мерзость, Сэмюэль. И ее родила я.  Вон
отсюда! Возвращайся к  своим  дружкам-убийцам.  И  скажи  им:  если  они
вздумают наведаться на мою землю, охотясь  на  волчецов,  я  встречу  их
смертью и огнем.
   У него отвисла челюсть.
   - Ты совсем рехнулась? Это же наши соседи, а ты собралась убивать их.
   Бет отошла к дальней стене и  сняла  длинноствольное  ружье  исчадий.
Потом посмотрела на сына и увидела не  высокого  широкоплечего  мужчину,
каким он стал, а маленького мальчика, который боялся темноты  и  плакал,
когда грохотал  гром.  Она  вздохнула.  Вырос  он  настоящим  красавцем:
светлые коротко подстриженные волосы, сильный подбородок. Но  и  теперь,
как тогда, он легко подчинялся другим. По природе не ведущий, а ведомый.
   - Передай им, Самюэль, все, что я сказала.  Слово  в  слово.  А  если
кто-нибудь засомневается в моем  слове,  ты  ему  втолкуй.  Первый,  кто
вздумает охотиться на моих друзей, умрет.
   - Тебя соблазнил Дьявол! - сказал он, повернулся и  гневно  вышел  за
дверь.
   Когда топот  его  лошади  затих  в  темноте,  из  кухни  выскользнула
маленькая фигурка и встала за спиной у Бет. Она  обернулась  и  вынудила
себя улыбнуться.
   Протянув руку, она потрепала мягкий мех на плече волченки.
   - Жаль, что ты его слышала, Пакья, - сказала Бет  со  вздохом.  -  Он
всегда был мягким, точно глина в руках гончара.  Я  виню  себя.  Я  была
слишком строга с ним. Никогда не позволяла ему  поступать  по-своему.  И
теперь он, будто камышинка, сгибается туда, куда подует ветер.
   Маленькая волченка наклонила голову набок. Лицо  у  нее  было  совсем
человеческое,  но  заросшее  шерстью  и  вытянутое.  Глаза  -   широкие,
овальные, коричневато-золотистые с красными крапинками.
   - Когда вернется Пастырь? - спросила она, смазывая слова, потому  что
язык у нее был длиннее человеческого.
   - Не знаю, Пакья. Возможно, что  и  никогда.  Он  так  старался  быть
истинным христианином, терпеливо сносить все насмешки и  издевательства.
- Бет вернулась к столу и села. Теперь тоненькая Пакья положила  длинные
пальцы на плечо женщины. Бет  подняла  руку  и  накрыла  ладонью  теплый
мягкий мех. - Знаешь, я любила его, когда он был настоящим мужчиной. Но,
клянусь Богом, любить святого невозможно!  -  Она  покачала  головой.  -
Двадцать лет его жизни обращены в пепел и прах.
   - Но они не были потрачены зря, - сказала Пакья. - И они не  пепел  и
прах. Он дал нам гордость и показал нам истинность Божьей любви. Это  не
малость, Бет.
   - Может быть, и так, - сказала  Бет  без  всякой  убежденности.  -  А
теперь ты должна сказать своим, что вам надо уйти глубоко в горы. Боюсь,
и месяца не пройдет, как начнутся кровавые  бесчинства.  Поговаривают  о
новых охотах.
   - Бог защитит нас, - сказала Пакья.
   - На Бога уповай, а пистолеты держи заряженными, -  негромко  сказала
Бет.
   - У нас пистолетов нет, - возразила Пакья.
   - Это присловье, малютка. И означает, что... иногда Бог хочет,  чтобы
мы сами о себе заботились.
   - За что они нас ненавидят? Разве Диакон не  сказал,  что  мы  все  -
Божьи дети?
   Такой простой вопрос, но у Бет не было на него ответа. Она посмотрела
на волченку. Не выше пяти футов, фигура почти человеческая, только спина
согнута, а длинные с тремя суставами пальцы завершаются темными когтями.
Серебристо-серый м