о Митяй не участвовал. Приблизительно в то же время написал он первое
сво„ стихотворение, двустишье: "Венец несбывшихся надежд - я не поеду в
Будапешт".Собственное словоизлияние удивило его гораздо больше событий
того года. Удивило настолько, что он решил об этом забыть. Вернулся из
армии, зажил прежней жизнью, поябывал соседских девчонок, потом вдруг: "Я
из армии вернулся, будто заново проснулся". Устроившись на конвейер
саратовского шарико-подшипникого завода, сподобился до четверостишей и
даже небольших стихов.
   "Не верую потому что нелепо Над пустыней не плачут грозы Для чего
измученному небу Проливать в песок свои сл„зы Обнажать свои молнии-раны
Испускать свои громы-стоны Чтоб умилостивить варана И разжалобить
скорпиона?"
   Был удивл„н самим собой. Даже несколько возгордился. Наслаждаясь
гордостью, попытался писать ещ„. Получились гадости. К самому себе остыл.
В этом взвешенном состоянии, не ожидая от себя ничего большего,
познакомился он с Мариной Румянцевой, с которой каким-то образом прожил
пятнадцать лет. Детей он, слава Богу, не нажил и благополучно разв„лся на
шестнадцатом году без большого ущерба.
   Начал, впрочем, крепко пить. С шарико-подшипникового его уволили. Стал
подшабашивать на Саратове-Товарном, ибо никакой ч„рной работы не гнушался.
А работа и впрямь была ч„рной - разгрузка угля. Чаще же всего наблюдали
его в пивнушке на Сенном Рынке, где он брал пиво на вынос и потреблял его,
сидя под навесиком, попутно обдирая воблу и философствуя в пространство. В
собеседниках Митяй не нуждался. Жил он жизнью животной и простой. Желал
лишь, чтобы все оставили его в покое. И, в конце концов, все оставили его
в покое. Завсегдатаи пивнушки, прочувствовав его натуру, уже и не пытались
подлезть к нему с разговором, но с удовольствием переш„птывались в его
адрес - ведь в подобных российских заведениях всегда необходимо найти
какого-нибудь чудака, о котором можно было бы пошептаться. Митяй не
обращал на это внимания, а, скорей всего, и вовсе не замечал ш„пот у него
за спиной.
   Но каждую ночь снилось ему теперь одно и то же: он - волк, бегущий по
ч„рному лесу, непонятно, от кого или за кем, но знает, что надо бежать, и
вот взбегает он на совершенно облысевший холм посреди леса, и перед ним
распахивается вс„ небо с серебрянным кружком луны, и ему хочется не то
вознести небу молитву, не то поведать луне сразу все свои стихи, он
задирает лицо - нет, морду - вверх, раскрывает рот - нет, пасть - и оттуда
вырывается хриплый волчий вой. И просыпается Митяй с совершенно мокрым
лицом, с тоской бессилия, что ничего он со своей трижды опаскудевшей
жизнью поделать не сможет.
   "С серебряной тоской, - вдруг подумал Митяй, сидя под навесиком с
пивною кружкой в руке. - Серебряной, как луна над холмом".
   "С сербряной тоской", - подумал я, сидя в Колькином ларьке со стаканом
коньяка "Армения" в руке.
   "С серебряной тоской", - неожиданно для меня подумал Колька, наблюдая,
как я пью его коньяк.
   "С серебряной тоской", - подумал Русланчик, глядя на часы и
подсчитывая, сколько осталось до конца работы, до встречи с Игорем.
   "С серебряной тоской", - подумал Сер„жка, слушая звуки похоронного
марша, провожающие в последний путь бывшего начальника штаба дивизии.
   "С серебряной тоской", - подумал Петро, бывший угольный напарник Митяя,
ставшего некогда для него, Петра, чуть ли не отцом родным. А теперь Петро
со всей серебряной тоскою знает, что не верн„тся к Митяю никогда.
   "С серебряной тоской", - снова подумал Митяй, допивая пиво.
   "С серебряной тоской", - подумали ВСЕ.
   - Спасибо за коньяк, Колька, - сказал я обожж„нным ртом, отставляя
пустой стакан. - Пойду.
   - Куда?
   - Неважно. Юрочке привет. Дай бутылку водки на дорожку.
   На "Абсолют" Колька не расщедрился, пришлось брать бутылку "Смирнова".
С бутылкой подмышкой ввалился я в Сер„жкину сторожку.
   - О! - воскликнул Сер„жка - Кого мы видим! L'ange a tombe sur la terre!
   - Est tombe, - механически поправил я.
   - Чего? - не понял Сер„жка.
   - Говорю, est tombe. " Tomber " спрягается в перфектном времени с
"etre", а не "avoir".
   - Ну-ну, - только и сказал Сер„жка, - ты что, на досуге повторяешь
школьный курс французского?
   - Зачем повторять? Я и так его знаю.
   - Хе. А что ты ещ„ знаешь? - Сер„жка с явным удовольствием таращился на
оттопыреный карман моего пальто, угадывая в н„м бутылочку.
   - ВС‚, - спокойно ответил я. - Даже жить неинтересно.
   - Да-а, - притворно вздохнул Сер„жка, - как я тебя понимаю... Я,
кстати, тоже знаю, что у тебя в кармане лежит.
   - И я. А ещ„ - где ты сегодня от Корнеича бутылку заныкал.
   - Э? - Сер„жка с недоверием посмотрел на меня. - Ну, и где?
   - На дне пожарной бочки с водой, что на дворе стоит. И не противно тебе?
   Во-первых, мокро, во-вторых, холодно, в-третьих, грязно - там же всякая
дрянь плавает.
   - Тэк-с, - протянул Сер„жка, - уж не моей ли бутылкой твой карман
оттопыривается?
   - Побойся Бога, Серж. У тебя ж "Перцовка" из Центрального гастронома, а
у меня "Смирновская" из Колькиного ларька.
   - Мистифицируешь? - нахмурился Сер„жка. - Бог с ней, с водкой, откуда
про ЦГ узнал?
   - Следил за тобой с утра. Надел ч„рные очки, шапку-ушанку до колен и
так, никем не замеченный, ничем не выделяясь, следовал за тобой по пятам.
Когда ты оборачивался, я приседал, и ты меня не видел. Шапку и очки я
после подарил нищему, который тут же начал приседать. Теперь ты знаешь вс„.
   - Идиот, - прокомментировал Сер„жка. - Юродивый. Это тебе нужно шапку и
очки подарить, чтоб ты приседал.
   - Нет, Сер„нечка, не идиот. Идиоты не знают диаметра Солнечной системы,
язык суахили, доказательства теоремы Ферма и того, что нынешнее тво„ место
на кладбище обошлось тебе в сво„ время (7сентября 1980 года) в тысячу
рублей, перетекших из кармана твоего папы Василия Игнатьевича в карман
твоего шефа Петра Алексеевича, который за те же деньги отмазал тебя от
армии с диагнозом "плоскостопие". Откуда такие деньги взялись у твоего
папы - умолчу. Но ты понимаешь...
   - Заткнись, - зло оборвал меня Сер„жка. - А Корнеича я, суку, приморю.
   - Окстись - при ч„м тут Корнеич? Он-то откуда мог знать, что деньги
твоему родителю достались в результате...
   - Заткнись! - Сер„жка начал звереть. - Лучше скажи, кто тебе вс„ это
сообщил?
   - Ну, кто ж станет делиться с человеком такими интимными вещами, кроме
его лучших друзей! Ты, конечно, сообщил, Колька и Руслан.
   - Ты гонишь! Колька и Руслан об этом ни сном, ни духом. А я тебе такого
и по пьяни выболтать не мог.
   - По пьяни - нет, конечно. Но виртуально - да.
   - Что значит, виртуально? Что ты имеешь в виду?
   - А ты попробуй и сам заснуть ногами на север на следующий день после
моего дня рождения - и тоже будешь вс„ знать. Только прид„тся годик
подождать.
   Сер„жка привстал, затем снова плюхнулся на стул.
   - Так ты хочешь сказать... ОН - действительно есть?
   - Он - это кто? Он бывают разные. Помнишь, как в анекдоте Петька
заглянул в цистерну, а там - и вправду ОН.
   - Он - в смысле Высший Разум.
   - Конечно есть. Не желаешь приобщиться? - Я вытащил из кармана бутылку
"Смирновской". - Давай стаканы.
   Обалдевший Сер„жка механически достал из шкафа два пыльных стакана
(один - надтреснутый) и поставил их на стол.
   - А как ты теперь с этим своим... Высшим? - спросил Сер„жка, пока я
разливал водку по стаканам.
   - Как тебе сказать - и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него
очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство
теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...
   Сер„жка ахнул кулаком пол столу:
   - Хватит. Предложи лучше тост.
   - Ну, давай тогда, за нашу дуэль.
   Сер„жка вытаращился.
   - Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?
   - Понимаешь, Сер„жка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась.
Года эдак сто пятьдесят два тому. Со сч„том один-ноль в твою пользу. Но я
не злопамятный - видишь, пью со своим убийцей.
   - По-моему, - сказал Сер„жка, отставляя стакан в сторону, - ты за ночь
не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.
   - А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещ„
теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе прид„тся
в дальнейшем.
   - Или псих, или дурак, - резюмировал в сторону Сер„жка. - Я понял,
Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от
какой армии я не отмазывался...
   - И никакого диаметра Солнечной системы не существует, - закончил я. -
Ты прав, Серж, ибо Земля - плоска, покоится на тр„х китах, а зовут их
Илья, Добрыня и Ал„ша.
   - Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?
   Я печально закрыл глаза и кивнул.
   - Сер„жка, - спросил я, не открывая глаз, - хочешь узнать, где деньги
зарыты?
   - Следующая стадия шизофрении, - угрюмо констатировал Сер„жка. - Он уже
мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим
подданным деньги, земли и слонов.
   Скрипнула дверь, и вош„л Корнеич.
   - Корнеич, - продолжал я с закрытыми глазами, - хочешь узнать, где
Сер„жка нычкует водку?
   Корнеич мяукнул.
   - Убью! - крикнул Сер„жка.
   - Бери лопату, - сказал я ему.
   Сер„жка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною -
в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в
лицо, и пока Сер„жка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе,
ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне
давно плачет.
   "Вс„ равно ты мне веришь", - мстительно думал я.
   И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.
   - Копай здесь, - сухо сказал я.
   Сер„жка хмуро начал копать.
   - Ну? - сказал он через несколько гребков.
   - Дальше.
   - Туфта вс„ это.
   - Дальше копай.
   - О, мон Дь„!
   - И не поминай Имя Божье всуе.
   - Холодно, между прочим.
   - Копай.
   - Копаю.
   Дзынь! Сер„жкина лопата ударилась о что-то металлическое.
   - Ну? - спросил Сер„жка, не веря, не зная, чему не верить.
   - Доставай.
   Сер„жка, ворча, полез в яму.
   - Сундучок! - раздался из ямы его голос. - Тяж„лый, гад!
   - Да, - сказал я.
   - Ч„ ты "дакаешь", помогай.
   Я помог Сер„жке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и
вправду увесист.
   - Ну, и что там? - спросил Сер„жка.
   - Как водится, - со скукой ответил я, - драгоценности и монеты.
Золотые, естественно.
   Сер„жка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.
   - Не мучайся, - вздохнул я. - Пошли в сторожку, там инструмент есть.
   - И Корнеич, - алчно оскалился Сер„жка, прижимая сундучок к груди.
   - Не бойся, - сказал я. - Корнеичу ничего не нужно.
   - Почему?
   - Потому что...
   ... Корнеич родился третьим, ненужным реб„нком в семье. Родители дали
ему немного необычное имя - Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца -
защитника земли Русской - или пророка Ильи? Во всяком случае, ни
защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот - натерпелся от
старших сест„р щипков и насмешек.
   Наплакался в подушку. А когда вырос - мстить почему-то не стал. И вовсе
не почему-то, а от того, что любил своих сест„р, и когда у средней,
Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно
(а оказалось - навсегда) устроился на кладбище - в те времена это было
проще - и почти всю свою первую зарплату перев„л Елизавете. В то время он
почти не пил - так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу
поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в
зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:
   обезьянья фигура - длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная
сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который
будет он влачить до конца дней своих - словом, он полагал, что любое его
предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он
боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, -
боялся жизни. Так и жил - боясь. Бобыл„м, который не прочь бы жениться, и
отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое
заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка - после
первой пары приступов белой горячки - научила его бояться смерти, которая
виделась ему сплошным ч„рным туннелем без малейшего проблеска света в
конце.
   Мы вошли в сторожку. Корнеич сидел за столом и набулькивал из бутылки в
кружку.
   - Наш„л-таки, курва, - довольно, впрочем, равнодушно произн„с Сер„жка.
   - Моя это, Сергей Васильевич, - ответил Корнеич, показывая зачем-то
этикетку. На этикетке значилось: "Перцовка". - А "Смирновочку" вашу я в
шкапчик прибрал. А трогать - не трогал.
   - Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.
   - Богом клянусь, Сергей Васильевич...
   Сер„жка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел.
Полминуты спустя он вернулся, несколько смущ„нный, держа в мокрой руке
мокрую бутылку.
   - Ну, прости, Корнеич, - сказал он. - Вот тебе откуп за недостойные
подозрения.
   - Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.
   - И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, - вн„с свою лепту я.
   Став обладателем тр„х бутылок водки, Корнеич чуть не сош„л с ума.
   - Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!
   - Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?
   - Да я... Господи! Счас закусочку соображу.
   - И монтировку, - добавил Сер„жка.
   - Как? - не понял Корнеич.
   - И монтировку, говорю, сообрази.
   Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.
   - Ну, что сначала, - спросил я Сер„жку, - водка или сундучок?
   - Сначала отпразднуем, - лаконично ответил тот.
   Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная
- хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.
   - Как в раю, - блаженно заметил Корнеич.
   - А ты там был?
   - Да где мне...
   - А хочешь туда?
   - Да куда мне...
   Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.
   - Дрянь какая, - сморщился я.
   - Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.
   Я загр„б ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и
отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила
мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.
   - Наливай ещ„, Корнеич, - велел я.
   Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз
я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но вс„ равно здорово.
   - Здорово, - сказал я.
   - Небось, вкуснее, чем Высший Разум? - ехидно спросил Сер„жка.
   Я быстро проглотил последний кусок.
   - Умеешь ты портить настроение, - сказал я, вставая. - Ну, ладно, я
пош„л.
   - Ты погоди, а сундучок открыть?
   - Вот сам и открывай.
   - А тебе разве не интересно посмотреть, что в н„м?
   - Я и так знаю. И тебе уже говорил.
   - Одно дело знать, что там золото, другое - запустить в него руку по
локоть.
   - Какое золото? - хмельно насторожился Корнеич.
   - Зубные коронки скифов, - огрызнулся Сер„жка. - Так как, Игор„к?
   - Скучно вс„ это, - ответил я.
   - А килька в томате - весело?
   - Веселей.
   - Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом - обыкновенный алкаш.
Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить - ничего не надо.
   - Может быть.
   - Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким
нечистым алчным огн„м горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет
противно, развернись на каблуках и гордо удались.
   - Заманчиво, - сказал я.
   - Не, ну какое золото? - вс„ приставал Корнеич.
   - Слушай, Корнеич, - не выдержал Сер„жка, - водка у тебя есть - ну, так
сиди, пей и помалкивай.
   Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук.
Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по
сторожке запрыгали вес„лыми бесенятами разноцветные зайчики преломл„нного
света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова
рухнул на стул.
   - Спаси-помилуй, - пробормотал он.
   Сер„жка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений
окаменел.
   - И это вс„... мо„? - осторожно спросил он.
   - Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь.
Хочешь - с Колькой поделись, хочешь - с Корнеичем, хочешь - сам вс„ сожри.
Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.
   - Да-да, - залепетал Сер„жка, - бери, конечно... сколько надо.
   - Братишки, - снова влез Корнеич, - я что-то в толк... Что это? Откуда?
   - Не волнуйся, Корнеич, - сказал Сер„жка, - у тебя просто белая
горячка. Вот мы сейчас уйд„м, а ты сосчитай до десяти, выпей ещ„, и все
болезненные видения рассеются.
   Сер„жка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из
сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на
том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."
   - Игор„чек, - прошептал Сер„жка, - ты точно больше не хочешь ничего...
кроме этих десяти монет?
   - Хочу, - сказал я, - хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока,
Серый.
   Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.
   Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.
   "Тоска какая, - думал я, глядя на заоконный пейзаж. - Это не у Корнеича
белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это
золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для
храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается,
нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахт„ршу, изумлять
Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Сер„жкиного папу и
отрывать какие-то дурацкие клады?
   И вот это - Вселенная? Вот это - Бог? Вот это - ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не
Высший Разум, это какая-то тоска. Прич„м, отнюдь не серебряная. Предел
мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкоп„ра и теле-экстрасенса".
   Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело
стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и,
преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его
т„плую вонь.
   Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой
столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой
эмалированой кружки.
   - Здравствуй, папа, - сказал я. - Ну, как дела?
   - Да как обычно, - вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять,
рад он меня видеть или нет. - Проходи, садись. Чаю будешь?
   - Чаю? - переспросил я. - Не знаю... Пожалуй...
   Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отд„рнул белую, слегка засиженную
мухами занавесочку и взял с полки гран„ный стакан.
   - Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?
   - Какая разница? - пожал плечами я. - Буду.
   Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали
на дно.
   Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав,
пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за не„
лимон.
   - Красиво жить не запретишь, - сказал он. - Давай я тебе отрежу.
   Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно
гордился произвед„нным эффектом, что я не захотел разочаровывать его и
кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и
корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца
осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона
назад за окно.
   - А вот от тебя опять водкой воняет, - неожиданно заметил он. - И что
за радость?
   - Никакой, - грустно согласился я.
   - Так чего ж ты пь„шь?
   - Ничего другого не оста„тся.
   - Как так?
   - Да вот такая жизнь, папа.
   - Какая такая?
   - В том-то и дело, что никакая. Тяж„лая, одним словом. Озоновая дыра
над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще
ж„н своих жрал.
   - Тебе что, сынок, деньги нужны?
   Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Вс„ правильно,
папа, - раз я к тебе приш„л, значит мне снова нужны деньги. Такой сыноче