М.Валигура, М.Юдовский  
  
  
                          СЕРЕБРЯНАЯ ТОСКА
  
 Вс„ в этой книге - правда, за исключением мест,  
 врем„н, людей и событий, в ней описанных.
    
  
 Огибать залив по набережной Александру Сергеевичу решительно не хотелось.
Вода залива масляно плескалась у парапета - не то, чтобы была покрыта
слоем нефтяной пл„нки - просто сама она, бутылочно-зел„ная, казалась
густой, вальяжной, неторопливой. Вот бултыхн„шься в не„ - и е„ упругость
отбросит все твои мысли в необычное для Петербурга синее небо, в котором
Нева содрала своим острым ножом с солнца золотую чешую и, как кокотка,
разбросала е„ по своему невзрачному платью.
   Александр Сергеевич спустился по ступенькам к воде, аккуратно разделся
и, послав воздушный поцелуй парочкам, гуляющим по променаду, с каким-то
бабьим криком бросился в воду. Публика, увидевшая сначала голого человека,
признала в н„м Пушкина и зашушукалась в предверьи вечернего зубоскальства.
   Плавал Александр Сергеевич отлично. Нева наслаждалась им как пловцом.
Она охотно впускакла в свою играющую зелень розоватую бледность его руки и
так же охотно выпускала эту розоватую бледность назад, выражая свой
восторг обильными брызгами. Александр летел, как тончайшее п„рышко на
ветру. Казалось, что он не плыв„т, а скользит, едва касаясь поверхности
воды.
   Зимний дворец теперь смотрелся ут„сом, стыдливо повернувшимся боком,
должно быть, стесняясь наготы Пушкина. Александр же представлял себе, как
он предстанет пред очи цар„вы голым, как душа перед Петром-ключником.
   Не получилось. На набережной ждал его уже лакей-каммердинер Иван
Табачников с полным комплектом одежды: исподнее и камзол.
   - Государь, ужо, жд„т вас, барин.
   Нервничая, Пушкин натянул бель„ и камзол и застегнулся на все кручки.
План смешно намеченного с цар„м разговора явно срывался. Александр
проследовал за лакеем через все амфилады палат.
   Царь встретил Александра спиной - лицом к окну.
   - Александр Сергеев Пушкин, - громко доложил лакей.
   Николай Павлович, не оборачиваясь к Александру, постучал пальцем по
окошку и обронил:
   - Вот видите здание на той стороне?
   Пушкин подош„л поближе, глянул и увидел Петропавловскую крепость.
   - Вы что, хотите попасть туда, поэт?
   В последнее слово царь вложил изрядную долю сарказма.
   - Ваше величество, а известно ли вам, что по расч„там грядущих
инженеров шпиль Петропавловской крепости невозможен? - быстро спросил
Пушкин.
   - А знаете ли вы, - невозмутимо отзвался государь, - что у вас есть все
шансы просидеть многие годы в той самой крепости под невозможным шпилем?
   - Чем же я вызвал гнев вашего императорского величества? - довольно
нагло спросил Пушкин.
   - А что вы имели в виду, когда писали "под гн„том власти раковой"? Что
это, по-вашему, власть раком стоит? А вот мы вас раком поставим, господин
стихотворец. И запо„те вы, как ваши кокотки. Сколько их у вас в одном
Санкт-Петербурге? Десяток? Дюжина? А в Москве? А и так далее? Думаете, мы
тут в высоких стенах ничего о вас не знаем? Вс„ мы знаем. На то у нас
Бенкенддорф и есть, чтобы такие вот караси не дремали. Впрочем, ваши
блядские похождения нас мало... Извините за царское слово. Ваш кол-лега
Г„те кидался елдой направо и налево и в то же время был искусным
царедворцем. Вспомните его последние слова:
   "Шампанского! Я умираю!" И что бы вы думали? Поднесли ему. И он умер,
напо„нный шампанским. А вам, любезный рифмопл„т, не поднесут. И знаете
почему? Потому что вы будете стонать "воды, воды" с простреленным животом.
И останетесь до конца жизни камер-юнкером. Рылеев, Пестель и иже с ними
стоили того, чтоб их повесить.
   Вы же даже этого не стоите. Вас хватает лишь на то, чтобы переплыть
залив в голом виде. Какая рэволюция! Без подштанников, он, понимаешь,
явиться хотел.
   Хотел, понимаешь, царя голой жопой удивить. А если б я эту самую жопу
велел шомполами встретить? Дескать, пошутили, Саша, нынче жопа ваша -
наша. Хрен бы ты тогда стишки свои писать смог - усидчивости не хватило б.
Вот плаваете вы, Саша, хорошо. Стильно и потешно. Я представляю, как вы
плыли сюда, ко дворцу, а народ-богоносец глядел вам в тыл, и тыл этот
белел для него, как парус, и вселял веру в светлое, пикантной формы
будущее. А кончится вс„ тем, что, ну, позубоскалит толпа на ваш сч„т день
или два - и вс„. Саша, милый, вы - фрондер, деш„вое говно. О вас никто
через пару лет и не вспомнит. А "самовластье", от которого вы изволили
оставить "обломки", останется навсегда. Почему?спросите вы.
   Потому что, отвечу я. Потому что России нужен не добрый царь, не злой
царь, не, мать вашу, конституционный царь - ей нужна просвещ„нная
монархия. Хотя быть в России просвещ„нным монархом - задачка ещ„ та. Я,
Саша, честно говоря, просвещ„нным монархом быть не могу. Да и ты бы не
смог при всей своей вшивой гаманности. Русский народ - он же что? Только
кулак над собой понимает... Ты думаешь, я ни хрена не знаю? Я вс„
прекрасно знаю. И то, что Николаем Палкиным зовут, знаю. И то, что
деспотом зовут, знаю. А только история, браток, делается нами, но не для
нас. Просто в сч„т это никто не бер„т. Я имею в виду тех, кто после жить
будут. А управлять государством вообще никто никогда не умел и не сумеет.
Ч„рта! В доме сво„м ни одна сволочь порядок навести не может - сор да
ссоры. А тут им, понимаешь, разумное управление государством подавай. А
вот этого не желаете? - Николай Павлович откидным жестом дал ответ на
требование от него разумного управления государством.
   - Про просвещ„нную монархию, - продолжал он, нюхнув из табакерки, - так
и быть, расскажу, если хочешь. Изволь. Теоретически. Довольство. Художники
- всякие там писатели, живописцы, архитекторы, даже ваша поэтическая
сволочь - процветают.
   Почему? А потому что государство им деньги да„т. Сеч„шь? Не на войны, а
на искусство. А войны они колом... Извини за царское слово. Ты думаешь, я
злой? Ты думаешь, я вам всем, сукиным сынам, зла хочу - ай да Пушкин, ай
да сукин сын? Ан нет. Мне равновесие поддерживать надо. Между чернью,
которой стихи твои до одного места, и теми же декабристами, которые для
тебя же как дворянина смертельно, между прочим, опасны. Не понимаешь?
Слова я тебе не даю вставить?
   Вот и молчи, когда государь говорит. Знаешь ли ты кайзера Баврского? А
я, брат, знаю. У них в крови это. Меценаты. Alles fьr Kunst, nichts fьr
Krieg. Сеч„шь?
   Вс„ для искусства, ни хуя для войны. Хотел бы я быть просвещ„нным
монархом - где-нибудь в Баварии. Сгорбилась мне эта одна-шестая. Ан нет -
занесло в одну шестую. Спрашивал Моисей: что мне с этим подлым народом
делать? Вот и я - спрашиваю. Не баварцы. Не понимают просвеш„нной
монархии. Не примут. Им что, Саша? Им водки побольше и чтоб не работать. А
только мы ведь, Саша, с тобой просвещ„нные люди, мы понимаем: если не
работать, так ничего ж не будет. И водки не будет. Как оно тебе?
   - Шампанского не прикажете ли, государь? - ввернул свой голос Александр
Сергеевич.
   - А хоть бы и приказал, - мудро усмехнулся Николай Павлович. - Заметил,
как ты сказал: "не прикажете ли?" То-то оно и есть. Иного как приказа не
нонимаете вы на Руси. Даже стихослуживые. Гаркнуть на вас надо. "Налево
рра-ав-няйсь!" И с удовольствием вы послушаетесь. А скажи вам: "будьте
любезны - налево", так вы Александр Сергеевич, залупаться начн„те.
Дескать, свобода... Воля... Вольному - воля, дураку - рай.
   - Спас„нному - рай, - поправил Александр.
   - А на Руси сие суть синонимы. Блажен, кто верует. А блаженный он тот
же дурак.
   Василий, например, Блаженный. Выстроил собор, дыбы его ослепили. Ну, не
дурак ли? Юродивый.
   - А вы, - неожиданно вставил Пушкин, - Николай Павлович, не юродивый?
   - Нет, - спокойно ответил император.
   - А как по-моему, - сказал Александр, - все мы юродивые. Я перед Богом
стихами юродствую, вы - правлением. Вы тут предо мной психоанализ
развернули - а вс„ равно, что на груди рубаху рвали. Мы, русские, говорить
не умеем - только проповедовать, сиречь, рубахи рвать. Но я этим, впрочем,
не занимаюсь. А вы - то и дело. А ещ„ царь.
   - Как это не занимаешься? - снисходительно усмехнулся Николай. - А кто
"на волю птичку выпускаю"? Это ли не рвание рубахи на груди?
   - Нет, - признался Пушкин. - О том и не думал. Образ. А тот приходит -
о ч„м и не знаешь - пишешь.
   - А тут приходит - о ч„м и не знаешь - правишь.
   - То есть, не знаешь, куда правишь? Не знаешь, куда надо править? Лихо.
Прям, как Гоголь с моей подсказки - эх, тройка, птица-тройка, куда,
дескать, мчишься ты, сучья мать?.. А не знает, никто не знает, потому как
- Рассея!.. Думаешь, ты знаешь?.. Думаешь, я знаю?.. Да куда угодно она
может мчаться. Куда поэт придумал, туда и помчится. А ты, Николай, этого
не знаешь и веришь, что ты государь всея Руси.
   Николай погрузил свой подбородок в сооруж„нные колодцем ладони.
   - А знаешь ты что, - сказал он вдруг, - был мне, Сашулька, намедни сон
- гряд„т, гряд„т ещ„ мир светлый, радостный, счастливый, где не будет ни
голодных, ни рабов, ни нас, ни хуя. А только три слоя воды, по бокам
песочек, а сверху ключик плавает. И вот что меня, Сашулька, мучит: на хера
там этот ключик плавает?
   Кругом вода, а он плавает. И почему это ключик из железа плавает? Ну,
посуди: не будут же ключик из дерева делать. Из дерева только детей
строгают. И вот что скажу я тебе, Сашулька: покуда не пойм„м мы, на
кой-такой там этот сраный ключик плавает, не быть в мире ни счастью, ни
свету, ни смыслу. А потому иди-ка ты, милый, раз с цар„м говорить не
умеешь, отсюда на хер, а то я сейчас сделаю какую-нибудь страшно нехорошую
вещь, а потом буду переживать. Ванька! Проводи.
   Бель„, камзол снимешь с него на выходе. Дворцовое имущество, сам
понимаешь. Мне с интендантом, зверем эдаким, лишний раз лаяться не резон.
   Когда вновь нагой Александр вернулся вплавь же на исходный берег,
одежда его была уже, разумеется, свиснута народными умельцами.
   В тот вечер Александр Пушкин весьма веселил высыпавший на променад
Петербург.
    
  
 * * *
  
  
 К кладбищу мы подъехали на такси - благо, Колькины ресурсы позволяли.
Желая, очевидно, ещ„ больше поразить наше с Русланом воображение, он
накинул шоф„ру рубль сверху и барски отпустил того:
   - Свободен, шеф.
   Шоф„р умчался, обдав нас выхлопными газами. Колька неизвестно зачем
вальяжно отряхнул рукава и сообщил, указывая на центральный вход:
   - Нам вон в те ворота.
   - Спасибо за информацию, - хмыкнул Руслан. - Век бы не догадались.
   Мы вошли в ворота.
   Я вообще не люблю кладбища. Особенно вечером. Особенно осенью. Место
это не вызывает во мне ни должного благоговения, ни страха, ни смирения,
ни успокоенности. Разве что зудящее ощущение тоски; прич„м, не
поэтической, а какой-то зубоврачебной. Я представил себе, как дожидаюсь
при„ма у стоматолога в районной поликлинике, рядом со мной, охая, сидит
неопрятная старуха с раздутой флюсом щекой, восьмилетний мальчик хнычет от
тусклого страха перед бормашиной, а его суровая мамаша в шапке из длинного
искуственного меха и в коричневых сапогах на распухшей микропоре то и дело
од„ргивает его за руку - представил и поморщился.
   Колька по-своему оценил мою гримассу, размашисто хлопнул меня по плечу
и гоготнул:
   - Не дрейфь, Пушкин, покойники не кусаются!
   - И не потеют, - в тон ему откликнулся я.
   Колька снова загоготал - преувеличенно громко. Со мной и Русланом он
старался выглядеть эдаким барином - не то предводителем дворянства, не то
богатым купцом-самодуром; слишком громко смеялся, чересчур щедро
расплачивался, словно предчувствовал, что вот-вот появится Сер„жка, и из
барина превратится он в добровольного холопа. Подобная неестественность
стоила бы ему немалых нервов, не будь Колька к счастью своему столь
беспросветно глуп.
   В дверь Сер„жкиной сторожки он хотел было размашисто громыхнуть
кулаком, но тут в н„м точно щ„лкнул какой-то тумблер, и он осторожно
постучался и открыл дверь.
   В сторожке сидели двое - сам Сер„жка и какой-то хмыреватого вида
старичок в армейском бушлате и ватных брюках. На столе перед ними стоял
закопч„ный чайник и две эмалированые кружки.
   - Чифирите? - подал голос я.
   Старичок поднял на нас кротиные глазки.
   - О! Сергей Василич, никак до вас пришли, - прошамкал он. - Колька,
здоров... А это что ж, Сергей Василич, тоже дружки ваши?
   - Корнеич, не суетись, - отмахнулся от него Сер„жка. - Иди, вон, лучше
свежим воздухом кладбищенским подыши. Тебе к нему привыкать пора.
   Старичок суетливо захихикал, с полупоклоном прош„л мимо нас с Русланом,
коряво потрепал Кольку по щеке и вымелся за дверь.
   - Кто таков? - спросил Руслан, кивнув в сторону закрывшейся двери.
   - Да напарник мой, - брезгливо поморщился Сер„жка. - Уж тридцать лет на
кладбище, старый прыщ, работает, а вс„ такой же чмошник. Ну, и алкаш,
конечно.
   Это уж как положено.
   - Ты на себя-то посмотри, - покачал головой я.
   Действительно, сейчас Сер„жка являл резкий контраст тому Сер„жке, каким
мы его привыкли видеть - какие-то грязные штаны с пузырями на коленях,
серый ватник, замызганный ж„лтой глиной, солдатские сапоги-говнодавы плюс
шапочка-гондон.
   - Рабочая форма одежды, - невозмутимо и даже с апломбом ответил
Сер„жка, перехватив мой взгляд. - Выдана мне дирекцией кладбища. Дома я
е„, как вы заметили, не ношу. Вы же не станете, господин Матушинский,
потешаться над белым халатом хирурга. Тем более, что моя профессия -
последующая ступень хирургии.
   - Что ж ты над этим своим Корнеичем потешаешься? - вмешался Руслан.
   - Я не потешаюсь, - ухмыльнулся Сер„жка. - Я просто беззлобно презираю
его.
   Заметь - его, а не его одежду. Ладно, водку-то вы принесли?
   - А зачем? - притворно удивился я. - Мы думали, мы тут почифиряем. Ты -
хозяин, мы званы тобою в гости. Стол... - Я указал на чайник и на кружки,
- как я вижу, накрыт...
   - Да есть, есть водка! - вылез впер„д Колька. - Во - два пузыря! - Он
вытащил из-за пазухи пальто две бутылки. - Прич„м секите - не наша,
иностранная.
   Немецкая! Только сегодня к нам в лар„к поступила! В честь нашего преза
называется - "Горбач„в"!
   Сер„жка принял из его рук бутылки, небрежно глянул на них, затем на
Кольку - сурово и печально.
   - Николаша, - сказал он, - во-первых, "през" - сокращение от
презерватива, а не президента. Во-вторых, работнику ларька грешно не
знать, что иностранная водка - дерьмо, а настоящую делают только в России
- из ржи, на ржаном сусле и родниковой, ни в коем случае не
дистиллированой воде. Так что лучшая в мире водка - "Столичная" нашего,
саратовского разлива. Рэтэню?
   - А?
   - Запомнил, говорю?
   Колька смутился и кивнул.
   Я полез в карман куртки и достал оттуда ещ„ одну бутылку - "Столичной".
   Вообще-то, я тоже хотел купить что-нибудь пооригинальней, просто денег
не хватило.
   - Угодил? - спросил я.
   - О! - воскликнул Сер„жка. - Я всегда утверждал, что настоящий поэт
знает толк в водке.
   - Приятно слышать, что я стал, наконец, в твоих глазах настоящим поэтом.
   - Отныне, мон шер, и во веки веков!
   - Аминь.
   - Колька, - оживл„нно распоряжался Сер„жка, - тащи из шкафа стаканы,
хлеб и консерву... Господа, прошу к столу.
   Мы сели за стол, а недавний барин Колька, расставил перед нами стаканы,
нарезаный хлеб и вскрытые банки килек в томате.
   - Разолью сам, - сказал Сер„жка, усаживая Кольку на табурет. - Ваши
бокалы, господа.
   Он профессионально расплескал водку по стаканам. Мы выпили.
   - Теперь, - закусив килькой, сказал Руслан, - позволю себе два вопроса:
   во-первых, по какому поводу пьянка? Во-вторых, почему на кладбище?
   - На вопросы отвечаю в порядке поступления, - ухмыльнулся Сер„жка. -
Пья...
   Застолье - по случаю того, что вы с Игорьком впервые навестили мо„
смиренное рабочее место. А навестили вы его потому - это уже ответ на
второй вопрос - что обрыдло вечно пьянствовать у меня на хате. Так что,
как видите, круг замкнулся, дальнейших вопросов попрошу не задавать, а
выпить по второй.
   После второй Колька достал из кармана пачку "Мальборо", протянул е„
Сер„жке, после нам с Русланом, затем взял и себе.
   - М-да-а, - протянул Сер„жка, выпуская струйку ароматного дыма, -
смущает вас, Игорь и Руслан Васильевичи, мой рабочий антураж.
   - Не антураж, а ты в н„м, - сказал я. - Мельчаешь.
   - Наоборот - расту. Позволь спросить тебя, Русик, сколько ты получаешь
в сво„м компьютерном "ящике"?
   - Какое это имеет значение?
   - Ровным сч„том никакого. Сколько б ты ни получал - я имею здесь
минимум вдвое больше. Вуаля! - Он сунул руку в карман грязных штанов и
вытащил оттуда пачку червонцев. - Прошу заметить - только за сегодня. С
кооперативным Николашей, правда, не равняюсь... - уважительно-насмешливый
взгляд в сторону Кольки, - ...
   тот имеет столько же за час ударной спекуляции в сво„м ларьке минус
налоги бандитам государственным и частным...
   - Да Бог бы с ними с частными, - вступил в беседу Колька, - а вот
государство это...
   - Спокойно, Николаша.
   - Только и слышу - спокойно, Николаша, спокойно, Николаша!! - взорвался
вдруг Колька. - Поработали б в этом „... ларьке...
   - Уважаю, - сказал Сер„жка. - У человека болит душа за сво„ дело,
которое приносит ему бабки.
   - Ещ„ б не болела! - Колька попытался вскочить, но был остановлен
ж„сткой рукой Сер„жки. - А то приходит такой сукин сын фининспектор и
начинает свою бодягу:
   где у вас штамп таможни, где акцизная, блядь, марка...
   - Коля!
   - Почему по накладным...
   - Коля, разливай! - В Сер„жкином голосе зазвенели металлические нотки.
   Колька опомнился, пожух и послушно разлил водку по стаканам.
   - Вот так-то, господа, - подв„л резюме Сер„жка. - Такое время ныне -
если хочешь сохранить уважение к себе, надо работать и зарабатывать.
   Он аккуратно сложил червонцы и сунул их обратно в карман. Я
автоматически сунул руку в свой карман и нащупал там последнюю
десятирубл„вую бумажку, оставшуюся после купленной водки от тех двух
червонцев, что отвалил мне сегодня от щедрот мой папаня. Пришлось тащиться
к нему туда, в Заводской район, где он жив„т в сво„м общажном бараке и
ходит по нему в валенках. Папаня у меня мужичок скаредный, больше двух
червонцев на месяц не да„т. "А то, - говорит, - запъ„шь.
   А на еду как раз тебе хватит." Иной раз я себе пытаюсь представить
жить„-быть„ моего папани, и, клянусь - не получается. А иной раз очень
даже получается, но как-то жутковато: вот он бродит в своих валенках по
узкому, полут„мному коридору барака, до основания пропахшему густой
мужской мочою, включает радиоточку, замирает на минуту, слушая передачу
про животных, а потом бред„т дальше, шаркая независимыми от времени года
валенками. Каждое посещение отца вгоняет меня в депрессию - но что делать?
Деньги-то вс„ равно нужны. И хотя, уходя из барака, каждый раз шепчу себе
под нос: "Да чтоб я ещ„ раз... Да никогда в жизни... Да пусть я с голоду
подохну без водки, чем..." Но приходит время, и вновь исправно посещаю
отца. Деньги, ч„рт бы их подрал! Ничо, паря, с деньжатами у тебя особых
проблем нет. Червонца на две недели вполне хватает, поскольку - секи - на
жратву ты их не тратишь, питаешься у друзей, да чем ещ„ Бог подаст, а
жив„шь вообще у Руслана.
   Так уж вышло, что после школы (кстати, все мы четверо - бывшие
одноклассники), после влажного выпускного рукопожатия нашего директора
Матвея Владимировича, после последующих двух невразумительных лет "на
улицах Саратова" родного и двух ещ„ менее вразумительных лет армейской
службы в Балаково отправился я шляться по всему белу свету. Мне виделись
какие-то невероятные перспективы - грандиозные и туманные, непонятные,
впрочем, мне самому. А потому метания мои были совершенно хаотичными -
вдоль и попер„к по всей матушке России. Первым делом я посетил Москву, но
в Москве не задержался, на следующий же день взял билет на "Красную
Стрелу", на Ленинград. Север притягивал и манил меня. Выросший на юге, в
саратовской глубинке, я плохо