и уже выносила дитя... но она и в самом деле кажется такой хрупкой и уязвимой. Нет, больше того, ей уже нанесли рану, и рана эта до сих пор не зажила. Он был уверен в этом, хотя и не знал, в чем дело.
     - Моя королева оказывает мне честь, - вслух произнес он.
     Дахилис притянула к себе и расцеловала обоих.
     - Доброй ночи, - сказала она, смеясь сквозь слезы, и вышла.
     - Э-э... гм... - Грациллоний растерянно пытался найти подобающие случаю слова. Иннилис подняла потупленный взгляд.
     - Представь себе, что на моем месте - Дахилис, - просто сказала она.
     - Ну, тогда...
     Бык воспрянул. О Венера, она прекрасна!
     - Тогда, - повторил Грациллоний, - давай выпьем вина, а потом ты, может быть, не откажешься разделить со мной ванну, а затем мы поужинаем и побеседуем...
     ...Несколько часов спустя - он как мог сдерживал свое нетерпение, пока она тоже не разгорелась страстью, - Иннилис шепнула в темноту:
     - Я так боялась. Но теперь я и тебя люблю!
     - И меня? - переспросил он.
     - О! - она вздрогнула. - Разве у каждого из нас нет других... любимых?
     - Да-да, - он скользнул рукой по ее бедру и забыл убрать ладонь. - Я не стану выспрашивать, если тебе не хочется отвечать.
     - О, милый Граллон, - она легко коснулась губами его губ. В этом поцелуе была и усталость и счастье. Уже засыпая, она отчетливо проговорила: - Я больше не боюсь. И не стану прибегать к травам... Хочу от тебя дитя!

Глава двадцать первая

I

     Лето напоследок решило порадовать землю теплом. На пожелтевших полях блестели серпы, волы тянули нагруженные повозки. В Озисмии земледельцы, связав последний сноп, нарекали ему имя, воздавали почести, устраивали вокруг него праздник, а на следующий день сжигали и хоронили пепел, чтобы никакой злой колдун не мог наслать через него злые чары и чтобы бог возродился с весной. Уже расцвели последним отчаянным цветом астры, начали желтеть березы, исчезли аисты, а остальные птицы собирались в стаи и с криком кружили над холмами.
     В городе не так заметна была смена времен года, но и здесь чувствовалось наступление осени. Кипел шумный Гусиный рынок и ярмарка зерна, куда привозили съестные припасы из Озисмии. Наполнилась народом площадь Эпоны, где торговали конями, без устали трудились мельники, пивовары и пекари, а Шкиперский рынок опустел - давно уже не приставали в гавани торговые суда. Рыбаки вытащили лодки на берег, конопатили, смолили и красили; многие уходили в город в поисках дополнительного заработка. Женщины до блеска начищали светильники и пополняли запасы масла, а кому были не по карману масляные лампы, замачивали фитили в жиру. Мужья укладывали дрова, привезенные дровосеками. Суффеты - те, что могли похвастать богатством, - пользуясь окончанием летних работ, находили все больше времени для обмена визитами, а бедняки ждали от богачей и храмовой казны пособия, чтобы протянуть холодные месяцы. Храмы же готовились к проведению обрядов, сохранившихся с незапамятных времен.
     Полнолуние наступило вскоре после осеннего равноденствия. В ту ночь Форсквилис в одиночестве покинула город, ведомая посланным ей видением.
     Она вышла через южные ворота. Часовые на башнях не остановили женщину: во время мира ворота стояли открытыми, к тому же они сразу узнали в лунном свете точеные черты лица королевы и вскинули копья в молчаливом приветствии.
     Ветер гнал по небу клочья разорванных туч, и луна, казалось, летела среди этих бесформенных обрывков, превращая их края в голубой лед. В узком протоке меж городской стеной и утесом ревела вода. Гравий на дороге тихо похрустывал под ногами. Форсквилис шла на запад вдоль берега, к открытому морю. Огонь маяка на мысу Рах колебался и мигал, как пламя свечи. Дальше шумел океан, простиравшийся за остров Сен к неведомым берегам.
     Форсквилис остановилась, не дойдя до маяка. Дорога шла через древний некрополь. Надгробия покосились, их затянуло травой, имена и даты смыли дожди столетий. Темнели провалы могил, поднимались мрачные мавзолеи, похожие на крошечные римские храмы, рядом выступали из мрака дольмены и длинные курганы Древнего Народа. Все было разрушено, все поросло лишайниками и безжизненно серело в неверном бледном свете.
     Форсквилис бродила, спотыкаясь о могильные камни, пока не нашла надгробие, которое искала: мавзолей с греческими колоннами у входа и стершейся резьбой на фризе.
     Королева остановилась и воздела руки к небу. Плащ трепетал у нее за плечами, словно стремясь улететь.
     - О Бреннилис, спящая здесь, - воскликнула провидица. - Прости потревожившую твой покой. Тихий голос богов привел меня к тебе в эту ночь. Знаки неясны и пророчества невнятны, но все говорит о том, что Ис стоит на пороге новой эпохи. Старое умирает, Время корчится в муках, рождая Новое, и мы боимся взглянуть в его лицо. Ради Иса, Бреннилис, Иса, спасенного тобой, когда ты еще ходила под солнцем, забытым тобою ныне, - ради Иса я, Форсквилис, принявшая твое бремя, молю дать мне постель среди твоего праха, дабы сон сказал мне, как поступать, чтобы Ис жил и тогда, когда и я навек скроюсь от солнечного света. Бреннилис, прими Сестру!
     И она вошла в мавзолей. Если дверь и запиралась прежде, замок давно изъела ржавчина. Бронза рассыпалась под пальцами. Дверь отворилась с протяжным стоном - за ней ждала тьма, скрывшая королеву.

II

     Хлестал дождь. Ни неба, ни моря! Шум воды и серые струи заливали город. Вода струилась по стеклам окон, барабанила по крышам, потоками неслась по улицам. Огню очагов не под силу было прогнать промозглую сырость, сочившуюся сквозь стены и пробиравшую до костей.
     В храме, посвященном когда-то Марсу, умирал старый Эвкерий. Он лежал на соломенном тюфяке в своей келье, рядом слабо светилась лампа, но комната была слишком велика, и в ее пространстве собирались вокруг темные тени. Свет касался глаз, падал на переносицу, освещал косматую щетину на подбородке. Под впалыми скулами темнели провалы. Рыба, символ Христа, начерченная углем на стене в изножье, терялась в полумраке. Да и нацарапана она была коряво - священник не обладал талантом художника.
     Он перебирал пальцами одеяло. В легких клокотала густая мокрота, на губах вздувались розовые пузыри. Бодилис пришлось нагнуться пониже, чтобы разобрать еле слышные слова.
     - Моя королева... - он замолчал, хватая ртом воздух. - Ты мудра... - снова мучительный вздох. - Ты язычница, но мудра и добродетельна, - он закашлялся, задыхаясь. - Аристотель, Вергилий... ты не знаешь?.. столько говорят... о духах... правда, что душа на пути... на суд... может задержаться?.. хоть ненадолго?
     Она вытерла ему губы и погладила по седым волосам.
     - Не знаю, - королева тоже говорила на латыни. - Кому дано знать? Но у нас в Исе говорят, что галликены могут возродиться в образе тюленя, чтобы у берегов Сена ожидать своих любимых. Дать тебе еще воды?
     Он покачал головой.
     - Нет, спасибо... я словно тону... но мне нельзя... жаловаться, - кашель сотряс хрупкое тело. - Грациллоний... ты видел... многие умирали... тяжелее... - следующий приступ кашля прервал его надолго. - Если я... жалок, скажи... я постараюсь... держаться достойней.
     - Нет-нет, - центурион сжал руку священника - очень осторожно, опасаясь сломать хрупкие кости. - Ты мужчина, Эвкерий.
     Его вызвала Бодилис, которую дьякон оповестил, что пресвитер лежит без сознания и на груди у него запеклась кровь. Он не знал, долго ли пролежал так Эвкерий. Бодилис омыла старика, сменила на нем одежду и уложила в постель. Он вскоре пришел в сознание и вежливо отклонил предложение прибегнуть к целительному прикосновению Иннилис. Впрочем, в таких безнадежных случаях сила ее редко помогала. Горячий отвар на время вернул ему силы. Курьера в Аудиарну послали, но Грациллоний не верил, что пресвитер доживет до его возвращения и дождется христианского последнего обряда. Измученного старика-дьякона отправили в постель, и Грациллоний с Бодилис остались вдвоем у ложа умирающего.
     Эвкерий слабо улыбнулся.
     - Ты тоже добр... Мне хотелось бы... снова повидать Неаполис... мне снился голубой залив... дом матери... кривые улочки... сад, где я... с Клавдией... но да будет на все воля Божья.
     Конечно, божья, - подумал Грациллоний. - Чья же еще? Миром правит Ахура-Мазда, а над ним - неумолимое Время. Что ж, умирающие часто сами не знают, что говорят.
     - Позаботься о моих бедняках, - попросил Эвкерий. - Отправьте Пруденция домой... в Редонию... пусть умрет среди родных... и во Христе.
     - Хорошо, хорошо, - обещала Бодилис, стараясь скрыть слезы.
     Старик уцепился за ее руку.
     - Моя паства... те, кто жаждут Слова... кто теперь утешит их?
     Грациллоний вспомнил, как молилась мать. Воспоминание обожгло сердце.
     - Я добуду нового пастыря для твоих верующих - как только сумею, - услышал он собственный голос.
     Эвкерий приподнял голову от подушки.
     - Ты обещаешь?
     - Да. Перед лицом Митры. - Что еще мог сказать Грациллоний, на которого обратился глубокий взгляд Бодилис.
     - Хорошо, хорошо... и для тебя тоже... и не только для спасения души, сын мой, - выговорил Эвкерий. - Разве мог бы... полностью языческий Ис... надеяться на прочный союз... с Римом.
     Он вовсе не бредит! - подумал ошеломленный Грациллоний.
     Эвкерий снова откинулся назад.
     - Можно мне... помолиться за вас двоих... как я молюсь... за весь Ис?
     Бодилис упала на колени у постели и обняла старика. В его голосе вдруг появилась прежняя звучность:
     - Отец наш небесный...
     Кашель прервал молитву, сотрясая бессильное тело. Изо рта толчками выплескивалась кровь. Бодилис крепко прижимала его к груди.
     Тело старого священника обмякло, восковые веки опустились на глаза. Он не отзывался на зов и, казалось, почти не дышал, кожа на ощупь стала холодной и влажной. Бодилис как могла обмыла его тело. Они с Грациллонием остались сидеть у ложа. Эвкерий умер незадолго до появления исповедника из Аудиарны.

III

     "Сезон военных действий заканчивается. Зимняя кампания, конечно, возможна, как мы знаем из истории, но едва ли желательна, как для меня, так и для Феодосия. Зачем рисковать армией при неблагоприятной погоде, неизбежных трудностях в снабжении и болезнях? Итак, по взаимному соглашению, мы отступаем на зимние квартиры, управляя каждый завоеванными территориями в ожидании весны. В игре на такой приз, как империя, никто не желает торопиться.
     Я почти сожалею, что Грациан не пал в сражении. Феодосия соображения престижа волнуют более, чем месть за павшего соправителя. Так или иначе, он вручил титул Августа, на который я претендую, своему старшему сыну, Аркадию. Увидим, как отнесется к этому Бог.
     Он помогает тем, кто сам себе помогает. Упаси меня Христос от грешной гордыни, но я не могу не чувствовать, что в отношении судьбы Рима Господь на нашей стороне. Хотя в военных действиях наступает вынужденный перерыв, нам не следует ослаблять усилий, направленных на укрепление всех возможных фронтов. Это было бы святотатством.
     Твои успехи впечатляющи, Гай Валерий Грациллоний. Я уже принял это во внимание и не забуду впредь. Однако, будучи солдатом, ты знаешь, что служба не окончена, пока враг не покорился.
     Я полагал, что поручаю тебе маловажное дело на периферии. Я ошибался. Ты сам доказал ее важность. Теперь я в значительной степени рассчитываю на тебя.
     Необходимо поддерживать нейтралитет Арморики, защищая территорию от вторжения варваров. Я не стану отзывать гарнизоны из этой местности, но и не могу допустить, чтобы это удалось противнику. Более того, ввиду твоих успешных действий против скоттов, я хотел бы просить тебя распространить свои усилия по обороне на юг, вплоть до долины Лигера. Ты, возможно, и сам не знаешь, что благодаря проведенным тобой переговорам и демонстрациям силы, на побережье уже возникли основы оборонительной системы. Я настаиваю на превращении ее в реальную структуру.
     Мы достигли согласия по этому вопросу с правителем Арморики. Полномочия для тебя прилагаются к этому посланию. Его согласие получено неохотно и под нажимом. Ты сам понимаешь, что деятели подобного ранга без радости принимают вмешательство непредсказуемых сил, каковую ты в настоящее время представляешь. Подозреваю также, что он не испытывает энтузиазма по поводу притязаний Магна Максима. Однако он достаточно умен, чтобы понимать, какие возможности это открывает для Рима. Его силы сосредоточены на востоке вдали от побережья, и он не намерен изменять существующее положение. Как ни ужасны опустошения, причиняемые пиратами, вторжение германцев кажется более серьезной опасностью. Поэтому он пренебрегал обороной побережий. Теперь Бог, наконец, предоставил нам возможность что-то сделать в этой области. Удачно справившись с этим поручением, ты будешь заме..."
     Грациллоний отложил письмо. Он уже помнил его почти наизусть, однако решил, что Сорену Картаги желательно услышать его дословно, а не в пересказе.
     - Я мог бы продолжать, - сказал он, - но далее идут некоторые конфиденциальные подробности, а общее представление ты уже получил.
     Оратор своего Бога, а в частной жизни - глава Дома плотников тяжело кивнул. За окнами дворца небо немного прояснилось, но ветер завывал по-прежнему.
     - Я понял, - заметил Сорен. - Тебе желательно покинуть Ис.
     - Приходится, - ответил Грациллоний. - Нужно лично посетить со своими солдатами Кондат Редонум и другие места, передать предписания и связать воедино все силы.
     - Раньше ты обходился курьерами.
     - Этого недостаточно. Римляне в гарнизонах деморализованы. На мои предложения они ответили согласием, но реальные действия предпринимаются вяло и неохотно. Если дойдет до выбора, на какой стороне воевать... в империи должен править один император - и это должен быть способный человек. Разве ты сам не понимаешь?
     Сорен погладил густую бороду.
     - Понимаю. Ис должен служить амбициям твоего командира.
     - Ради общего блага... - Грациллоний поднялся из кресла и заходил по комнате, потом обернулся и уперся взглядом в Сорена. - Слушай, - сказал он. - Я пригласил тебя для беседы не только из-за положения, которое ты занимаешь в моем храме. Ты влиятелен среди суффетов. Они прислушиваются к твоему голосу. Помоги мне, и мы вместе сослужим Ису службу, какую сослужил когда-то Юлий Цезарь.
     - Не уверен, велика ли была эта служба, - пробормотал Сорен и выпрямился в кресле. - В любом случае - это дело давнее. А сейчас ты, король Иса, предполагаешь ради Рима на два или три месяца забросить свои священные обязанности, разъезжая по округе. Такого никогда не бывало прежде!
     Грациллоний ответил ему жесткой улыбкой.
     - Не только предполагаю, но так и сделаю. Я надеялся на твою поддержку, рассчитывал, что ты объяснишь суффетам и народу, что это делается для общего блага.
     - А если ты не получишь моей поддержки?
     Грациллоний пожал плечами.
     - Обойдусь без нее. Или ты думаешь меня остановить? Не стоит раздирать государство надвое.
     Сорен гневно смотрел на него.
     - Берегись, мой повелитель. Говорю тебе, берегись! И прежде случалось, что король Иса заносился слишком высоко. И тогда в лес являлись поединщики, один за другим, сменяя друг друга, пока кто-то не сражал короля, - он поднял руку. - Пойми меня правильно: это не угроза - предостережение.
     Терпение Грациллония, которое никогда не было его сильным местом, с треском лопнуло. Он сам не знал, как сумел удержаться от гневной вспышки, но все же упер кулаки в бока и, скрипнув зубами, навис над Сореном.
     - Кто из нас двоих безрассудней? Галликены пока не призывали на мою голову проклятий, сгубивших Колконора! Нет, я говорил с ними, и они не возражали против моего отъезда. В Исе, как и во всем мире, наступают новые времена. Довольно провинциального эгоизма! Мой меч и мечи моих солдат мирно лежат в ножнах, но если будет нужда, мы обнажим их во имя Рима. Подумай, много ли клинков сумеешь собрать ты в тот день!
     Сорен хрипло выдохнул. Нельзя загонять его в угол, откуда ему придется вырываться с боем, понял Грациллоний, снова отвернулся к окну и сказал гораздо спокойнее:
     - Не слишком ли часто, почтенный, мы вступаем в спор? Не знаю, отчего ты так враждебен ко мне? Что до меня, я всегда желал дружбы. Но важнее наших отношений жизни наших городов, а они крепко связаны между собой. Ради них забудем обиды и гордыню!
     Ему пришлось потратить еще не менее часа, чтобы добиться ворчливого согласия.

Глава двадцать вторая

I

     В равноденствие все Девятеро собирались в городе, чтобы присутствовать на Совете и провести предписанные ритуалы. Покончив с обычными делами, они сошлись в храме Белисамы.
     Собрание открыла Квинипилис. Старая королева, прихрамывая, взошла на возвышение. В тишине отчетливо слышались стук ее посоха и натужное дыхание. Опираясь на посох, она повернулась и окинула взглядом Сестер. Все лица под белыми покрывалами были обращены к ней: выжидающее - Бодилис, настороженное - Ланарвилис, распахнутые глаза Дахилис, в которых страх смешался с отчаянной решимостью. Даже Малдунилис казалось взволнованной, а Фенналис сдерживала негодование, давно нараставшее в ней. Иннилис жалась к Виндилис, и та держала подругу за руку. Одна Форсквилис с самого полнолуния сохраняла молчаливое спокойствие.
     - Иштар-Исида-Белисама, пребудь с нами. Да будет в нас - твой мир, да будет твоя мудрость вещать нашими устами, - начала Квинипилис. Сестры подхватили молитву. Закончив обряд, она продолжала: - Нас собрало серьезное дело, быть может, более важное, чем проклятие Колконору, потому что касается оно нового короля, которого сами мы призвали, обратясь к богам. Но я прошу вас, милые Сестры, не смущайтесь. Мы найдем выход.
     - Тот же, что в прошлый раз? - спросила Фенналис.
     - О чем ты, мать? - поразилась Ланарвилис. - Призывать безвременную смерть на Грациллония?!
     - Нет! - пронзительно вскрикнула Дахилис. - Фенналис, ведь ты всегда была так добра и милосердна!
     Маленькая толстушка королева напряженно возразила:
     - Я не предлагаю такого выхода. Но кто-то должен был высказать это вслух. Нет смысла таиться в страхе даже друг от друга, как делали мы во времена Колконора.
     Квинипилис строго вскинула руку.
     - Что ж, давайте выскажемся, - кивнула она. - Что заставляет нас думать о том, чтобы избавить Ис - и себя - от Грациллония? Он силен, честен и обладает способностями, необходимыми для отражения угрозы извне. На нашей памяти не было подобного ему короля. Я, например, полагаю, что он послан нам небом. Но говорите смело. Настал час прямых речей.
     - Поймите, - заговорила Фенналис. - Я не чувствую к нему ненависти. Верно все, что ты сказала о нем. Но душа его принадлежит Риму. Бодилис, тебе ли не знать истории Атридов: проклятье может переходить из поколение в поколение, губя невинных. Не преследует ли рок нашего нового короля? Вспомните, он собирается покинуть Ис!
     - Только после Совета и празднества, - поспешно вставила Дахилис. - И ведь мы дали на то согласие!
     - Разве у нас был выбор?
     - Осенью в его присутствии нет особой необходимости, - напомнила Бодилис. - На время священных празднеств король всегда освобождался от ожидания в лесу - и так же поступали во время войны. Ему виднее, есть ли в том необходимость сейчас. Поединщик едва ли появится в ближайшее время, а если и объявится кто-нибудь, так что ж - мы можем поселить его в Красном Крове, в ожидании возвращения Грациллония. Он обещал вернуться до солнцестояния.
     - И все же мне неспокойно, - призналась Ланарвилис. - Что, если в пути его подстережет гибель?
     - И прежде случалось такое, - возразила Бодилис. - Ключ останется здесь. Да и наш король не станет рисковать безрассудно.
     - Как бы то ни было, предстоящий отъезд - не единственное его насилие над обычаем древности, - настаивала Фенналис. - Нам известно, хотя о том и не говорится открыто, об осквернении ручья, посвященного Белисаме. И все знают, что он зарыл труп в месте, где гниение плоти может осквернить воды Лера. И