ть одно-единственное слово в мирном разговоре.
     Грациллоний собрался с духом и сказал:
     - Сожалею, но я не могу принять приглашение командующего.
     Максим приподнял бровь: - Как?
     - Сегодня святой день. Мне не должно разделять трапезу ни с кем, кроме братьев в Боге, после свершения Таинств.
     - Вот оно что, - Максим замолчал и некоторое время смотрел на него невидящим взглядом. Потом заговорил, с холодным презрением роняя каждое слово: - Я и забыл. Ты язычник.
     - Я не поклоняюсь Юпитеру, если это имеет в виду командующий, - чаша терпения переполнилась. Грациллоний едва удерживался, чтобы не вспылить - и тем погубить себя.
     - Ты поклоняешься Митре. А это запрещено. Ради спасения твоей же души, разумеется. После смерти гореть тебе в вечном огне, если не сменишь веру.
     К лицу Грациллония прилила кровь.
     - Мы смиренно надеемся, что командующий не намеревается закрывать наши храмы...
     Максим вздохнул.
     - Что ж, тебе решать, тебе решать. Командующий не намеревается закрывать ваши храмы. Сейчас, по крайней мере. Вот и Парнезий такой же упрямец. Но он хорошо служит Риму. Как ты и, в меру своих слабых сил, как и я. Лучше отопьем вина за процветание Столицы мира, Матери городов. За Вечный Рим!
     Вино оказалось превосходным. Хорошего вина Грациллоний не пил давно: по пути к дальним гарнизонам оно безнадежно прокисало. С непривычки у центуриона закружилась голова. Максим опустил кубок, нахмурившись и блуждая взглядом по комнате. Он словно высматривал что-то в жавшихся по углам тенях.
     - Кому же и позаботиться о больной матери, если не ее детям. Ты когда-нибудь был в Риме? Нет?.. Для Матери нашей наступили плохие дни. По улицам Вечного Города бродит больше призраков, чем живых людей. Император предпочитает править из Милана, из Августы Треверорума, отовсюду... Только не из несчастного, покинутого Рима. Цезарь Западной империи... Нет, у нас ведь теперь два Цезаря. Одним, как тряпичным паяцем на ярмарке, вертят франки, другой - подкаблучник у своей августейшей мамаши. Весь Константинополь падает ниц, когда выезжает Август Востока... А на Западе они разделили власть и империю. И империя осталась без власти. Пять лет как длится полоса несчастий... Пять лет как готы разбили легионы под Адрианополем. Ты слышал об этом, центурион? Император Валент пал на поле боя. Теперь Феодосий, преемник, покупает дружбу варваров, арианских еретиков, поганых язычников. И расплачивается римским золотом... Господь Бог услышит наши молитвы, Рим! Час твоего избавления грядет! - Последние слова Максим почти выкрикнул. И тотчас же овладел собой. Отхлебнув вина, он поднял кубок к глазам и улыбнулся Грациллонию: - Будь спокоен, центурион. Я умею ценить преданных людей. Я уверен, что ты достоин большего, нежели сопровождать одних варваров к другим. Хотя бы эти варвары и были вождями. Считай, что это испытание, и если ты с ним справишься, а я надеюсь, справишься... - он опять задумался. - После того, что я услышал от Парнезия, я стал собирать сведения о тебе. Своими путями. И все-таки хотел бы услышать от тебя самого: что ты за человек?
     - Самый простой солдат, - смущенно ответил Грациллоний.
     Командующий, оживившись, выпрямился на стуле, положил ногу на ногу и, обхватив лодыжку, почти пропел:
     - Вот уж нет, не так ты прост!
     Поза была недостойна римлянина. Так мог бы сидеть варвар. И Грациллоний почувствовал укол неприязни к Максиму.
     - Нет, солдат. Не за выслугу лет тебе вручили жезл центуриона. Мне доложили, что ты отличился там, на севере.
     - Я исполнял свой долг. Если приходили скотты или пикты - мы встречали их. Еще - патрульные объезды, наряды по лагерю, караулы.
     - Хм... Я слышал историю о молодом легионере, с риском для жизни вытаскивавшем детей из горящего дома. Кто это был? Не ты ли? И этот же храбрец всегда ладит с местными, будь то родственники ему - белги, силуры - или дикари.
     - Я родом из Британии, как известно командующему.
     - Знаю... Как знаю и то, что ты из регулярных войск, а не из вспомогательных. И почти тезка императору Грациану.
     Грациллоний с трудом заставил себя промолчать. Сравнить его славный род с этим скифом, сластолюбивым распутником, в котором от римлянина осталось только имя!
     - Простое совпадение, - ответил он. - Я из белгов. Мы жили у Южного моря еще до правления Клавдия. Мои предки давно носят латинские имена. Но наши корни здесь, в Британии.
     Разговор явно занимал Максима.
     - Все твои предки - белги? Такое редко бывает. Вы не роднились с другими племенами?
     - Я из рода воинов, командующий. Мои предки привозили жен из Испании, Дакии, из племени нервиев. А также из Галлии.
     Максим с серьезным видом кивал головой.
     - Интересно, интересно... Твой дед отличился на военном поприще, верно? А твой отец занялся торговлей и тоже преуспел. Он много ходил по морю, а мореходу требуется немалая ловкость. Все эти приливы, отливы; а еще нужно уметь драться, ведь моря кишат пиратами, - видно было, что командующий всерьез заинтересовался скромной персоной младшего офицера. Откуда ему могут быть известны такие подробности? Только от Парнезия. Допрос продолжался: - Твой отец торговал с Арморикой, верно? И всегда брал тебя в плавание.
     - Да, я помогал отцу с двенадцати лет. А в шестнадцать я вступил в армию, - ответил Грациллоний.
     - Расскажи мне об этом. О ваших путешествиях.
     - Сначала мы шли на юг, огибали Британию, брали попутные грузы, потом через пролив - в Галлию, до самого Гезориака, потом - на запад. Торговали. Иногда сходили на берег, в Кондат Редонуме, Воргие... - Как бы ему хотелось вернуть эти времена!
     - Вы заходили в Ис? - Вопрос был задан неожиданно резким тоном.
     - В Ис? - Грациллоний растерялся. - В Ис... нет... Почему вы спрашиваете?
     - Оставим пока. Ты знаешь галльские языки? Те, что в ходу на западной оконечности Арморики?
     - Когда-то знал, давно, - Грациллоний начал понимать, куда клонит командующий. - Думаю, смогу вспомнить. Они не очень отличаются от языков южной Британии. У нас в доме была женщина из думнониев. Няня. - Делиться воспоминаниями почему-то расхотелось. - Присматривала за нами, когда мы были маленькими. Нашего языка она не знала. Потом я ее не видел. Надеюсь, еще жива. Ее звали...
     Но Максим уже не слушал. Застыв как изваяние, он смотрел сквозь Грациллония, но в невидящем взгляде его пылал огонь, способный, казалось, прожечь каменные стены претория и устремиться туда, в сердце Европы.
     - Наконец-то, - прошептал Максим, - Господь смилостивился надо мной, грешным. Промыслом Божьим для свершений, недостойных христианина, избран ты, язычник.
     В глазах у Грациллония потемнело. Возможно, это сквозняком пригнуло пламя фитилей в серебряных плошках, и тьма, осмелев, подступила ближе, словно прислушиваясь к разговору двух людей. Но в комнате было тихо.

III

     Император Адриан повелел выстроить Вал. И тот простерся от моря до моря, захлестнув, как удавкой, Британию. С южной стороны Вала стояли римские легионы. Времена были тревожные, и окрестные жители, страдавшие от набегов северян, переселялись поближе к гарнизонам, под защиту имперских орлов и солдатских мечей. Форт Борковиций ничем не отличался от десятков таких же пограничных поселений. Здесь жили отставные легионеры, которым некуда было уйти после выслуги; крестьяне, ремесленники, торговцы, вдовы, жены, дети. Вокруг постоялых дворов жгли по ночам костры бродяги и попрошайки. Доступные женщины продавали солдатам свою недорогую любовь.
     Первый храм Митры был выстроен на самой окраине поселения. Но двести лет назад империя погрузилась в смуту. Во время междоусобных войн в край вторглись каледонцы и сравняли Борковиций с землей. Император Север спас империю и восстановил закон и порядок. В Борковиции появился новый гарнизон, форт отстроили, и вокруг снова стали селиться люди. Теперь храм Митры находился в перелеске между фортом и ближней сторожевой башней. Воры, опасаясь мести странного чужого бога, обходили Митреум стороной.
     Время до службы оставалось, и Грациллоний замедлил шаг. На небе неохотно зажигались бледные звезды. Солнце уплывало за холмы, превращая вершины в громадные угли, прогорающие в пламени заката. На севере клубилась вязкая тьма, но зубчатый горизонт Вала не давал ей пролиться через край и растечься по всей земле.
     В морозной тиши слышалось шумное дыхание обгонявших Грациллония прихожан, и чуть поскрипывал снег под ногами.
     Парнезий тоже пришел рано и поджидал приятеля в теменосе возле храма. Несмотря на мороз, он не пристегнул капюшона; над густыми сросшимися бровями у него - с левой стороны, ближе к виску - розовел шрам, знак низшей степени посвящения. У Грациллония был такой же. Со временем шрам побледнел, но Грациллоний помнил ту боль и сладковатый запах паленой кожи.
     - Приветствую тебя, - Парнезий смешно шмыгнул толстым носом. Он был в несколько более веселом расположении духа, нежели приличествовало перед службой. - И о чем же вы толковали со стариком?
     Они пожали друг другу руки чуть повыше кисти, на манер римлян.
     - Да ты весь дрожишь, приятель! - воскликнул Парнезий.
     - Мне бы очень хотелось рассказать тебе, - серьезно ответил Грациллоний, - но это тайна, и командующий взял с меня слово...
     - Что ж, я вижу, ты доволен, и я рад за тебя. По-моему, пора, - Парнезий тронул плечо стоявшего впереди легионера: - Посторонись, дружище...
     У входа в храм было уже не протолкнуться, а люди все шли и шли. Солдаты, мастеровые, сервы, рабы. Земное состояние человека ничего не значило для Ахура-Мазды.
     Как и для бога христиан, только в их храмы пускают женщин - почему-то вспомнил Грациллоний. Отец, брат, он сам поклонялись Митре, а вот мать его была христианкой. По молчаливому семейному соглашению христианками стали и его сестры. Неужели поэтому христианство одерживает верх?
     Недостойная мысль... Он поспешил за товарищем. Парнезий был скор на ногу, угнаться за ним было нелегко. Где они, те счастливые беззаботные дни, когда он, Парнезий и медлительный раздумчивый Пертинакс, наняв проводника, отправлялись бродить по болотам, холмам, вересковым пустошам; охотились и рыбачили?
     - Ты должен мне кое-что объяснить, - сказал Грациллоний. - У нас мало времени. - Легионеры должны были успевать в казармы к вечерней поверке.
     Парнезий взглянул на него и ударил кулаком по ладони.
     - Могу только догадываться, - ответил он небрежно. - Судя по тому, что он выспрашивал о тебе. И вообще... Сначала он хотел, чтобы мы с Пертинаксом... Но мы пока остаемся на Валу. А ты, похоже, отправляешься на юг. Не в Иска Силурум, а дальше, в Галлию. Верно?
     - Я дал слово...
     - Разумеется, - Парнезий повернулся и положил ему руку на плечо. Глаза его блестели. - Максим, как всегда, напустил туману. Но ты, наверное, понял, чего он хочет. Ему нужен надежный тыл, чтобы... Догадываешься? Все опять готовятся к войне, и для нас она будет потяжелее, чем летняя. Теперь понимаешь?
     - Я... солдат, - осторожно ответил Грациллоний. - Я исполняю приказ. Но... может, император, который тоже солдат, - это то, что нам сейчас нужно.
     - Прекрасно! - воскликнул Парнезий и хлопнул его по спине. - А здесь, на севере, у него есть мы с Пертинаксом. Вот, кстати, и он. Приветствую, Пертинакс!
     Тут вышел Отец, и служба началась.
     Низкие своды Митреума не могли вместить всех собравшихся. Но в этом и не было нужды: младшие степени - Вороны, Тайники, Воины - не допускались к Святым таинствам. Они присоединялись к старшим братьям лишь для прощания с уходящим Солнцем.
     Скудные закатные лучи высветили свинцовую полоску на небосклоне, и солнце ушло. Звезды разгорались. Казалось, они касаются земли, но это часовые зажигали факелы над непроницаемой чернотой Вала. От факелов, извиваясь на ветру, плыли вверх бесплотные змейки копоти. Песнопение кончилось. Братья низших степеней приветствовали Львов, Персиян и Вестников Солнца, которые вместе с Отцом вошли внутрь.
     В маленьком храме не было места для пронаоса, и потому Грациллоний за небольшой загородкой облачился в мантию, маску и фригийский колпак - в прошлом году старейшины провозгласили его Персиянином. В торжественном молчании все вступили в святилище.
     Алтарь, окруженный горящими светильниками, стоял в ближнем нефе. Фрески изображали Митру, поражающего Быка, и Его Космическое рождение во вселенной. Голова Митры была в ореоле света, лившегося сквозь продушину в стене храма. Дадофоры, каменные исполины, держали факелы - огнем вверх и огнем вниз. Митреум не отапливался, но в нем было тепло и сладко пахло сосновыми шишками. Снаружи не доносилось ни звука.
     Посвященные прошли по настилу из дубовых досок и расселись на скамьях вдоль стен. Отец занял место перед Тавроктонией. Он был стар. Стар был и прислуживающий ему Гелиодромос. Сколько лет им еще отведено? Они уйдут, и богослужения прекратятся...
     Прочь грустные мысли! Неведение - удел человека. Лишь Митра Непобедимый ведает пути мира. И кто знает, какие еще победы ожидают его, Гая Валерия Грациллония!

Глава вторая

     Имболк зачинал страду. Сперва окот овец, потом - сев. Потом, коли будет милостив Манандан и морской народец, в море начнут выходить рыбачьи лодки, и рыбаки будут возвращаться с уловом. Побережье зазеленело водорослями, принесенными приливом Бригиты. Водоросли собирали и разбрасывали по полям - от этого земля лучше родила. В Кондахте и Муму вокруг домов закапывали улиток, чтобы на земле и на воде семье сопутствовала удача.
     Близился Святой день. Повозки стояли под навесами, народ ходил все больше пешком - увидев вращающиеся колеса, солнце могло сбиться с толку и не найти дорогу домой. В семьях сплетали новые обереги из лозы и соломы. Вывешенные на дверях, они стерегли от молнии и пожара. Прошлогодние припасы подходили к концу. Но в Канун Святого дня все семьи, и бедные, и богатые, устраивали пир. За порог выставляли угощение для Той, Кто приходит ночью. Насыпали зерна Ее белой корове. Угождали Бригите, подавая нищим. В дни Канунов по селениям, от дома к дому, по всему краю ходили юноши и девушки, носившие Ее знаки и славившие Ее имя. Им тоже охотно подавали.
     Следили за погодой. Ждали дождей. Тогда земля умягчится, и новая трава хорошо пойдет в рост. Однако по приметам выходила буря. В лесу было почти не видно ежей. Они не хотели вылезать из нор. Означало ли это долгую зиму и засушливое лето? Знамения в этом году были непостижимыми. Никто не знал, как их толковать. Ведуньи пророчили небывалые дела и большие перемены. Друиды хранили молчание.
     Самое пышное торжество состоялось в Темире, ибо это было королевское торжество, а Ниалл Мак-Эохайд был самым могущественным из королей со времен Корбмака Мак-Арти. В Темир сошлись мудрецы, поэты, лекари, судьи, ремесленники, воины, их жены и дети; свободные и долговые арендаторы со своими семьями; короли подвластных туатов со свитами и челядью. Пришли из Кондахта, где брал начало род короля Ниалла, из Муму, где у него было много друзей. Пришли от лагини, но больше из страха, чем из любви. От уладов не пришел никто, разве что нищие за дармовым угощением. Там не признавали власти короля. Говорили даже, что торжество в их части страны мало в чем уступает торжеству в Темире.
     С полудня Ниалл встречал и приветствовал гостей, каждого по его славе, достоинству и состоянию. И наконец настал вечер.
     Облачившись после омовения в свежие одежды, Ниалл покинул Дом Королей и отправился туда, где на крутом холме сходились Пять Дорог. Там, окруженная воинами в праздничных туниках, его ждала колесница. Короля встретили восторженными криками. Кони фыркали в нетерпении, роя копытами землю. За колесницей королевский псарь вел свору королевских собак, за ними в цепях выступали заложники - юноши знатных родов, присланные туатами в знак верности. Положение заложников им не было в тягость, сковывали их и показывали народу только по большим праздникам, и цепи на них были золотые. У колесницы стояла бессменная четверка телохранителей. Пятым был великан по прозвищу Вепрь. Вепрь в тяжбах отвечал за короля; тот не мог судиться, ибо это значило уронить достоинство. Еще Вепрь по уговору выходил на единоборство от войска и мог один выиграть войну. Колесничий Катуэл, миловидный мальчик с серебряными браслетами на тонких запястьях, не отрывая от короля зачарованного взгляда, слегка натянул поводья. Кони переступили, колесница подалась назад, Ниалл взлетел на нее, и процессия тронулась. Общее возбуждение передалось животным. Огрызаясь друг на друга, заходились в хрипе собаки. Кони мотали головами, кося диким глазом. Колеса подпрыгивали на выщербленной колее, блестели позолоченные спицы и жутко гримасничали, качаясь и сталкиваясь, головы римлян - королевские трофеи летней войны, привязанные по обеим сторонам к позолоченным поручням.
     Ниалл словно врос в пол колесницы. Пошатнуться, пусть даже по вине железного обода, камня на дороге или мальчика, тонкими руками держащего поводья, - было ниже его достоинства. Он - король. Король без изъяна. Никакой отметины - от топора ли, от удара мечом или копьем, от волчьих зубов или кабаньего клыка - не было на его теле. Королевством Пяти не правят короли-калеки. Ранение стоит королю звания и королевства. Отречься, не дожидаясь свержения, - вот последний, истинно королевский жест и урок чести для преемника.
     С колесницы Ниалл озирал свои владения. Все, кому не нашлось места в Доме для гостей, разбили шатры вдоль дороги, ведущей к Большому Рату. Ветер весело трепал яркие флаги на шестах. Впереди смутно виднелся форт богини Медб. Солнце еще держалось на вершинах холмов, но все ближе к ним подбиралась тень из распадков. В лесу вокруг голых стволов извивалась река богини Боанд. И Она сама, и Ее духи таились в воздухе, в ветре. К западу гряда холмов обрывалась, за ними тянулись пастбища в сером тумане. Остывая, солнце золотило края облаков, низко плывущих по небосклону. Вырастали, приближаясь, белые стены Большого Рата. Они не сдавались подступающей тьме, и на отточенных пиках частокола пылали прощальные лучи золотого заката.
     Завидев издали колесницу, люди бросались к дороге. Мужчины были в обычных туниках, плащах, в коротких шерстяных штанах или в килтах. Зато женщины не упустили случая похвалиться нарядами: красными, желтыми, голубыми, зелеными, оранжевыми - словно Бригита плеснула радугой, радуясь вместе со всеми своему празднику. На руках их звенели золотые и серебряные браслеты, корсажи украшали янтарные и хрустальные ожерелья. Мужчины потрясали мечами, копьями и тяжелыми боевыми топорами. В левой руке каждый держал круглый или овальный щит. Рисунки на щитах были говорящими: знаки туатов на них переплетались со знаками рода и владельца. Дети привели на праздник свиней и собак и, предоставленные сами себе, вносили свою лепту в общее ликующее разноголосье: играли, ссорились, дрались, мирились, в общем, наслаждались свободой. Они встречали короля! Колесница приблизилась, и все человеческие голоса слились в единый мощный, глубинный гул: так мог бы гудеть Манандан, исторгая прилив Бригиты. Еще мгновение - и взорам подданных предстал Ниалл Мак-Эохайд, король.
     Тридцать лет было Ниаллу Мак-Эохайду. Длинный, в рост, плащ семи королевских цветов, накинутый на широкие плечи, скрывал тунику, расшитую оранжевым, красным и голубым. Коричневый килт на узких бедрах подчеркивал белизну стройных ног. Гладкую кожу не спалил зной и не выдубил ветер войны. Золотыми были его длинные волосы, и усы, и борода. Лоб его был высок, и горды уста. Недаром по Ниаллу Мак-Эохайду вздыхали все до единой жены и девы Королевства Пяти. Только пасмурны были глаза короля и жестко сжаты тонкие губы, но этого никто не разглядел: король ехал спиной к солнцу, и багровый нимб, сиявший над его головой, затенял лицо.
     Перекинули мост через ров, и отворились ворота Большого Рата. Колесница покатилась на мост, через луг, мимо низкой ограды Дома Гостей Короля, мимо насыпи вокруг Королевских казарм - и замедлила свой бег у высокого часток