ола Кургана Королей. Ниалл остался стоять. Туда не восходят дважды. Там его выбрали королем. Тогда он поднялся по крутому склону на священную плиту, трижды обернулся против солнца и, подойдя к Белой Стене, воззвал к богам. Но сегодня Катуэл свернул к замшелому менгиру в пять футов. Стоявший у менгира воин взмахнул трещоткой, дабы подтвердить - мимо прошел король. Процессия проследовала дальше, в северные ворота, мимо менгиров, которых Ниалл только касался наконечником копья; мимо Рата Воинов; между курганами Дэлл и Дерка - прямо к Дому Пиршеств. Там его ждала королева, сыновья и советники со старшими слугами. Колесница остановилась, и Повелитель Пяти сошел на землю. Катуэл, подскочив, принял меч и копье, и король, как того требовал обычай, первым обратился к друидам и поэтам. Выслушав приветствия, в ответ он сказал:
     - Время ожиданий. Мы ждем дождя. Дождь не приходит. Добрый ли это знак?
     - Это добрый знак, - важно произнес друид Нимайн Мак-Эйдо. - Но другие знаки указывают, что тебе достанет мудрости пожертвовать больше, чем в прошлом году.
     Ниалл помрачнел:
     - В прошлом году я жертвовал больше, чем в позапрошлом, и в Имболк, и в Белтейн. И много мне в том было проку?
     Среди придворных пробежал шепоток - впервые прилюдно столкнулись две силы: власть меча и закона и власть тайного знания.
     Нимайн взмахнул рукой, призывая к вниманию. Все замерли. Верховный друид был сухощав, подвижен, со снежно-белой бородой и острыми чертами лица. Оттого что всю жизнь свою он пристально вглядывался в потустороннее, глаза его потускнели и подернулись мутной пеленой. Необычен был и его наряд: синий плащ под белой мантией. Жезл Нимайна покрывали могущественные огамические символы.
     - Воистину удивительна опрометчивость твоих суждений, - начал он. - Ты не разбил врага - это так. Но ты вернулся домой. Вернулись домой твои воины. Почти все. И разве малую добычу принесли вы с собой? А ведь богиня Морригу могла бы оставить тебя там, у римской Стены. И кости твои расклевали бы вороны.
     Друид помолчал немного, скорбно покачивая головой.
     - Я прочитал знаки. В звездах, в земле и в тайных заводях. Знаки славных деяний, знаки мира в муках родовых схваток. Знаки нового рождения. Дай со щедростью, и воздастся тебе славой.
     Ниалл подался к друиду, и глаза его блеснули.
     - Война? Когда? Летом?
     - Так прошептал красный ветер, но откуда он подул, мне неведомо.
     Ниалл быстро взглянул на юг, в сторону лагини, на север, в сторону улатов, и задержал взгляд на востоке. Там за морем лежала Альба, которую римляне называют Британией. Растолкав советников, плотным кольцом окруживших короля, вперед выступил Бреккан, его старший сын.
     - Ниалл, ты же возьмешь меня с собой, - выкрикнул он. - Возьмешь? Ты обещал!
     Ростом Бреккан пошел в отца и среди сверстников верховодил: бегал быстрее всех, лучше всех держался на коне, плавал и дрался. И все-таки он был еще мальчишкой, тощим, голенастым, с подростковой жеребячьей грацией. Он еще не окреп и не налился зрелой мужской силой. Лицо его, нежное и овальное, с большими голубыми глазами, окруженное копной пшеничных волос, можно было бы назвать девичьим, если бы не нетерпеливый пушок, пробившийся над верхней губой.
     - Мал ты еще, - сказал Ниалл сурово, но взгляд его засветился нежностью. - Наберись терпения. Придет твой день, и ты отправишься за своей славой.
     Бреккан переступил с ноги на ногу и упрямо мотнул головой.
     - Меня посвятили в воины в семь лет. Тогда ты сказал, что ждать мне еще столько же. Семь лет прошло! - Он повернулся к королеве. - Правда же, мама? Он обещал!
     Королева улыбнулась. На самом деле она приходилась ему мачехой, но всегда была с ним ласкова.
     - Ниалл, - сказала она мягко, - ты обещал показать ему мир. Ведь ты сам в его возрасте...
     Королева напомнила Ниаллу о его собственной мачехе и о кознях, которые строила Монгфинд, чтобы не он, а ее сыновья наследовали отцу. Ниалл потемнел лицом. Не следовало ей говорить этих слов.
     Лэйдхенн Мак-Бархедо угадал его настроение:
     - Память о славных подвигах служит чести короля. Как и память о славных деяниях братьев, меж которыми царило доверие.
     Ниалл мрачно взглянул на поэта, почетного гостя и ученика его приемного отца. Нет, в словах мудреца не было тайного укола. Сводные братья Ниалла никогда не замышляли против него. Они стали королю верными слугами. И подозревать жену в кознях против Бреккана, в пользу их общих сыновей, у него тоже не было повода.
     Король смягчился.
     - Посмотрим, - снова обратился он к сыну. - А пока учись терпеть. Это первое, что пригодится на войне. - Оглядевшись по сторонам, он вдруг усмехнулся. - Там придется терпеть холод, дождь, грязь, смрад, и натертые мозоли, и угрюмые рожи, и заплутавший обоз. И будут вечно урчать кишки, и будет вечно лить из носа, и никакая женщина не согреет твое ложе!
     Напряжение спало. Гости принялись оживленно переговариваться, на лицах появились улыбки. Король казался в добром расположении духа. Впервые со дня возвращения в Эриу. Недаром сегодня канун Бригиты, Той, Что лечит тело и душу.
     Приглашенные все прибывали. Мужчины вручали слугам оружие: никто не имел права переступить этот порог вооруженным. Даже столовые ножи не дозволялись: мясо на пиру помогут разрезать слуги. Щиты принимал дворецкий. Слуги вносили их внутрь. Там королевский сенешаль развешивал щиты над скамьями. Каждый получал место по своей славе и достоинству. Сенешаль держал в голове сотни родословных. Ошибок не случалось - плата за ошибку была бы слишком высокой, и гости всегда рассаживались без ссор и обид.
     Приготовления тянулись долго. Стемнело. На небе загорелись первые звезды. Наконец протрубил рог, и двери распахнулись.
     Величественен был Дом Пиршеств в Темире. Окружавший его земляной вал имел в длину семьсот пятьдесят футов и в ширину девяносто, и между ним и стенами Дома Пиршеств оставался лишь узкий проход. Могучие тесаные бревна стен даже не побурели, хотя Дом простоял уже больше двух лет, но к следующему празднику его должны были снести и выстроить новый. Еще крепко стягивали бревна глубоко загнанные в древесину железные скрепы; не рассохлась замазка. И соломенные плетения, украшавшие стены снаружи и открытые ветрам, нигде не подгнили и не перетерлись. Изнутри высокую крышу поддерживал двойной ряд могучих, в два обхвата, деревянных столбов. Столбы потом выроют и перенесут в новый Дом Пиршеств, ибо в них много силы - они сплошь покрыты магическими символами. Освещался зал светильниками, подвешенными на балках, и огнем, разведенным в яме посреди зала. Повара по двое приносили из кухни подносы с зажаренными ломтями мяса, а стоявшие наготове королевские слуги подхватывали их, разносили по столам и нарезали мясо кусками. Гости рассаживались за столы, уставленные кубками с медом. Место короля было у восточной стены, посередине; по обе руки от него сидели вожди самых могущественных туатов. Пятьдесят воинов королевской стражи, стоявших вдоль колоннады в сияющих шлемах и со щитами, невозмутимо наблюдали за пиршеством.
     Королева и остальные женщины сидели напротив, в конце зала. В Темире - не как в других Домах - чтили традиции и не приглашали женщин на мужские пиры. Их угощали в Доме для гостей. Однако сегодня был особенный случай: праздновали день богини-женщины и богиню-женщину просили сделать год благодатным и урожай обильным.
     Лица жен и подруг, допущенных на мужской пир, украшали боевые шрамы. Не одна римская голова покатилась в траву под ударами их мечей. И немалая доля принадлежала им в бессчетной веренице трофеев - римских черепов, взиравших со стен темными глазницами. Воссесть с этими женами за пиршественный стол не зазорно было бы и самой богине Медб.
     Каждый наконец занял свое место. Шум затих, и взоры обратились к свите короля. К еде не притрагивались. Таков был обычай: первое слово на пиру держал поэт.
     Лэйдхенн, звякнув свисавшим с жезла колокольчиком, поднялся со скамьи. Он осторожно вынул из заплечного мешка арфу и провел пальцами по струнам, пробуя звук. Лэйдхенн достоин был открыть торжество, потому что он пришел издалека и потому что он был поэтом школы Торна Эсес.
     Какие боги вселялись в этого бородача с туловищем, как римская винная бочка, со спутанными рыжими волосами и клочковатой бородой, одетого столь же богато, сколь и небрежно? Из каких сфер доносились до него волшебные звуки?
     Поэт вскинул голову, посмотрел в глаза королю и, не отводя взгляда, запел:
     Озаренный Бог войны,
     Длиннорукий Луг, услышь
     Арфы струн тугих напев:
     Я вам правду расскажу.

     Стал Темир неодолим.
     Стережет его король,
     Знать, как Ниалла избрали,
     Угодили мы богам.

     В блеске золота сей муж,
     Славный из славнейших.
     Я поведаю сейчас,
     Сколь пришлось ему скорбеть.

     Гости затаили дыхание, приготовясь внимать великой повести о благородных деяниях мужественного сердца.
     И Лэйдхенн рассказал эту повесть. Некоторые уже слышали ее, и не единожды, но всякий раз им открывалось нечто новое. Другие же замерли в восхищении, стараясь не пропустить ни слова.
     - Ниалл, - пел поэт, - потомок Корбмака Мак-Арти, сын Эохайда Мак-Муредаха, прозванного Магимедон, был рожден от принцессы Каренн, чьи черные, как смоль, волосы вились кольцами и которую его отец привез из похода на Альбу. Было это еще в дни славного правления его деда. У Эохайда была жена по имени Монгфинд, дочь короля из Муму, женщина злая, бессердечная и ведьма. Эта женщина родила королю четырех сыновей: Брайона, Фекра, Алилла и Фергуса. Ниалл был необычным мальчиком, и Монгфинд замыслила погубить его, боясь, чтобы он не наследовал отцу вместо Брайона или кого-то из братьев Брайона. Совсем маленьким был Ниалл, когда его отец отправился воевать, а она завела его в лесной бурелом и оставила там. Когда Эохайд вернулся, он не нашел сына, и Монгфинд оговорила Каренн, и Эохайд поверил ей, и Монгфинд сделала любимую наложницу мужа своей рабыней.
     Однако Торну, великому поэту из Муму, было видение, и он узнал про Ниалла. Он спас его, выходил и воспитывал до поры, когда появились первые признаки его возмужания. Тогда он отправил мальчика домой. Ниалл пришел и объявил о себе. Эохайд, ставший к тому времени королем, обрадовался вновь обретенному сыну, которого считал пропавшим, и Каренн, его мать, была возвращена из рабства.
     Однажды Эохайд задумал испытать своих пятерых сыновей. Он поджег кузню и велел сыновьям спасти кто что сможет. Брайон выкатил колесницу, Алилл вытащил щит с мечом, Фекра - кузнечный горн, Фергус - вязанку дров. А Ниалл спас от огня молот, наковальню и мехи - то, на чем держится кузнечное ремесло.
     В другой раз отправились они на охоту, и зашли в темную чащу, и заблудились, и их стала мучить жажда. И вышли они к колодцу, а колодец охраняла старая карга с дряблой кожей, вся скособоченная, со слезящимися гнойными глазами и без единого зуба во рту. И сказала старуха, что только тому даст утолить жажду, кто с нею возляжет. Никто из сыновей Монгфинд не смог лечь с ней. Брайон отважился поцеловать ее, но лечь не смог. Тогда Ниалл отвел ее в сторону и возлег с нею. Тогда дряблое тело старухи стало упругим, морщины разгладились, и перед ним предстала юная красавица. Ему явилась богиня, Та, Что дарует власть. Тогда Ниалл пошел к своим сводным братьям и сказал, что им позволено будет утолить жажду, но они должны присягнуть ему на верность. И они присягнули ему на верность, и Брайон отказался от права первородства.
     Монгфинд тем временем все строила козни. С помощью магии и своих родственников из Муму она приворожила к себе Эохайда, и он не мог прогнать ее от себя. И когда он умер, она сделала так, что на престол взошел ее брат, Краумтан Мак-Фидэки. Он, однако, не стал плясать под ее дудку, а правил страной и захватывал земли в Эриу и за морем. В конце концов Монгфинд задумала отравить его. Но он потребовал, чтобы она первой выпила из кубка, и они оба умерли. Теперь в иные ночи надобно произносить заклинания, чтобы отогнать зловредный дух Монгфинд, ведьмы.
     Все это время Ниалл воевал. И короли, и вожди прислушивались к нему на войне, ибо замыслы его были хитроумными, а советы - мудрыми. Он женился на Этниу, дочери арендатора. То была женщина ласковая и добросердечная. Она подарила ему его старшего, Бреккана, но умерла родами. Все скорбели по ней. Ниалл вновь женился, и королева подарила ему сыновей. И сыновья его растут и скоро станут воинами. А после смерти Краумтана, тому четыре года, народ избрал его королем.
     И будут жить в памяти деяния Ниалла, пока будут в чести слова "достоинство" и "отвага". Из заморского похода он всегда возвращался с богатой добычей. Когда крутини из Альбы, которых римляне называют каледонскими пиктами, захватили форпост Далриады на Альбе, он заключил союз с Далриадой и выбил их. А выбив крутини, он, в свою очередь, заключил союз с ними. Он заключил выгодные союзы и призвал под свои знамена воинов из самых дальних туатов и из-за моря. И какое же это было зрелище, когда многие племена, объединившись, с победным кличем ударили в римскую Стену!
     Прошло время, когда мы прикрывались щитом. Ку Куланни возродился, Ку Куланни рвется в бой, и в руках у нас - разящий меч. И не счесть, сколько римских солдат, лишившись голов, кормят червей в вересковых полях. А когда горели римские крепости - небо почернело от дыма. А британские рабы пасут для нас овец и выращивают для нас зерно. И что с того, что римская Стена пока стоит - время кровавой жатвы не за горами, и мы вернемся и пожнем свою славу!

     Видят Боги, ни пред кем
     Не склонит он головы,
     Ниалл Мак-Эохайд,
     герой. Я вам правду рассказал.

     Стихли последние ноты. Стены Дома Пиршеств дрогнули от криков восхищения. Несколько мгновений король оставался неподвижен. К лицу его прилила кровь, грудь вздымалась от волнения, глаза горели. Наконец он поднялся, снял с пальца массивный золотой перстень и вложил его в руки Лэйдхенна.
     - Прими это как знак моей благодарности, - в зале было так шумно, что ему пришлось повысить голос. - Я прошу тебя не покидать меня. Оставайся при мне сколько захочешь. И если таково будет твое желание, оставайся навсегда.
     Друид Нимайн повернулся к королю и, поглаживая бороду, прошептал:
     - Словами прирастает твоя слава, дорогой мой.
     - О чем поведал поэт - истинно, - сухо ответил Ниалл и смерил друида тяжелым взглядом. - Что ж, поэтам дано облачать истину в одеяния красивых слов. А истина в том, что я сочетался с богиней Медб, разве не так?
     - Возможно, - сказал Нимайн. - Мне известно, что истина - это женщина, у которой много одежд. Но я хочу, чтобы ты был осторожен. Я не пытаюсь испугать тебя, нет. Ты просто должен быть осторожен. Худо, когда король не возвращается из битвы, и хуже вдвойне, если битва - бессмысленна.
     Но Ниалл уже не слушал друида. Мечтами он улетел далеко. Впереди была долгая ночь, но он не думал о сне. Ни одна ночь в Темире не должна застать его в постели. Таков гейс - священный запрет для королей. А он был король.
     Теперь ему, как хозяину, полагалось произнести слово. Он встал на скамью, высоко поднял кубок римского стекла из летних трофеев, глубоко вдохнул и закричал громовым голосом:
     - Я счастлив видеть в этих стенах столь доблестных и отважных людей! Я счастлив, что на наш пир пришла богиня! Я приветствую собравшихся, и богиню, и всех богов! И если я не называю всех королей и всех благородных воинов и их доблестные деяния, то это лишь потому, что пока я дойду до конца, наступит рассвет и новый день. Давайте же возрадуемся и не будем вспоминать наши горести и оплакивать наши потери, а воззрим бесстрашно в будущее, ибо близится время отмщения и победы!

Глава третья

     Дом, как и человек, тоже может стать сиротой. С этой грустной мыслью Грациллоний окончательно проснулся. Вчера грустным мыслям не было места. Вчера Грациллоний был счастлив - он так давно не видел родового гнезда, где прошло его детство, - и отец был бодр и в добром здравии. Вчера в доме царила трогательная суматоха. Марк подготовился к приезду сына, и ужин подали праздничный: овощи, рыба и мясо, приправленное редкими для провинции специями - перцем и гвоздикой. И вина были не свои, а из Бурдигалы и Галлии Нарбонской. Правда, серебра на столе поубавилось, а деревенский паренек - видно, недавно нанятый - смущался и прислуживал довольно неуклюже. Но ничто не могло омрачить отцу и сыну радость долгожданной встречи и неспешной подробной беседы. Грациллоний слушал новости, и все было ему интересно. Камилла, младшая сестра, вышла замуж за фермера, достойного человека и рачительного хозяина. Антония и Фаустина тоже довольны своими семьями, и внуков у Марка скоро прибавится. На вопрос о старшем брате Грациллония, Луции, Марк ответил уклончиво: "Учится в Аквах Сулиевых. Помнишь же сам, он всегда был книгочей, не то что ты, разбойник". Умерли трое старых слуг. Сколько детских воспоминаний связано с ними... А няня, старая Докка? "Жива, жива, только вот на спину все жалуется..."
     Вечером сидели недолго. Готовясь к походу, Грациллоний несколько ночей провел на ногах, спал урывками. Так удалось выкроить двухдневный отпуск и съездить домой. Теперь, после обильного ужина навалилась усталость, глаза слипались; он поднялся наверх, в спальню, лег и уснул крепко, без сновидений.
     Проснулся затемно, в доме еще все спали. Грациллоний поворочался в кровати, но сна не было, и он встал. Ступать босыми ступнями по полу было холодно. Комнату обогревали всего две жаровни, и угли почти прогорели. Поеживаясь, он пробрался к окну и раздвинул занавеси. В освинцованном переплете не хватало трех стекол - похоже, внуки Марка устраивали здесь нешуточные баталии. Окна были затянуты кусочками кожи. Это удивило Грациллония. Почему отец не приказал вставить стекла?
     Он зажег свечу, задернул занавесь - так хоть немного, но теплее, - оделся и отправился бродить по темному, еще не проснувшемуся дому.
     На протяжении двухсот лет здесь вили семейное гнездо. Как аист, возвратясь с юга на старое место, первым делом подлатывает ветвями и травой обветшавшее за зиму жилище, так каждый старший в череде поколений - предков Грациллония - старался увеличить и укрепить родовое имение. Но и семья всегда была большая.
     На верхнем этаже все двери, кроме двух спален, его и Марка, были заперты. Раньше здесь не затихали - разве что на ночь - детские голоса, топот, смех. Теперь слуг не хватает, сметать пыль в комнатах некому, и жить в них некому... Грациллоний спустился в атриум. В пламени свечи засиял павлин на мозаичном полу, а со стены в предсмертной тоске уставился на Грациллония кровавый глаз Минотавра, пронзенного мечом Тесея. Сестры его боялись в детстве этой фрески. От прежней обстановки почти ничего не осталось. То, что стояло теперь вместо старинной мебели, было сделано кустарями, а не художниками.
     Любимый эбонитовый столик уцелел. На нем лежали свитки переписанных книг. Они тоже передавались из поколения в поколение. Развернув один наугад, Грациллоний не смог сдержать улыбки. "Энеида". Эта книга ему нравилась. Еще ему нравились героические песни и саги бриттов. В детстве его окружали люди - простые крестьяне, не умевшие даже написать свое имя, - которые этих легенд знали великое множество. У них Грациллоний просиживал часами. А вот греческий так по-настоящему и не выучил. Столько всяких скучных материй пытались учителя вбить в головы будущим римлянам! Где же найти время - да и место в голове - на греческий, когда и так еле успеваешь полазать по деревьям, и поскакать на коне, и поплавать, и порыбачить, и поиграть в мяч или в войну; а смастерить что-нибудь своими руками - разве не интересно? Потом появилась дочь соседа Эвейна, Уна, и учитель греческого отступился.
     Луций был другим. Мать им гордилась.
     Сердце Грациллония переполнилось скорбью. Он вышел из атриума, направился к западному крылу и, пройдя по коридору, остановился перед комнатой, которую мать приспособила для