вами, - заметил Гиль.  -  Ее  восхищает  ваша
независимость, она завидует вам. Ведь ее постоянно гложут  сомнения,  сможет
ли она, как вы, преодолеть трудности, не имея опыта и  подготовки.  Надеюсь,
ее подарок вам понравился, она и тут исходит неуверенностью.
   - Он очарователен. Но как вы узнали о нем?
   - Она просила моего совета. Мне  пришлось  буквально  оттаскивать  ее  от
Картье .
   - От души вам благодарна,  -  изрекла  Корделия.  Ее  сарказм  возник  от
неприятного ощущения: значит Гилю пришлось объяснять Гайнор, почему Корделия
не следует дарить слишком дорогих вещей.
   - За что же? Я просто не хотел,  чтобы  вы  очутились  в  затруднительном
положении.
   - Это что-то новенькое. Мне казалось, что вы именно к этому стремитесь, -
не унималась она.
   Он засмеялся.
   - А вы все еще не  можете  забыть  мне  тот  вечер  в  Морнингтон  Холле?
Полноте, неужели вы все еще  держите  на  меня  зуб?  -  он  шутил  мягко  и
примирительно. - Ну же, Корделия, где, в конце концов, ваше чувство юмора?
   - Вовсе это не было забавным. Гиль, - Корделия твердо стояла на своем.
   - Все зависит от точки зрения. - Склонив голову на  бок,  он  внимательно
разглядывал ее, и снова что-то порочное, как ей показалось, мелькнуло в  его
глазах. -  Мир?  Ведь  Рождество  -  пора  всеобщей  любви  и  доброй  воли.
Закрывайте ваш магазин и пойдемте выпьем.  А  взаимные  обиды  забросим  так
далеко, чтобы они никогда не возвращались.
   Ей пришлось улыбнуться, хотя она не собиралась  доверять  его  миролюбию.
Возможно, в его голове клубятся новые изощренные планы.
   - Я очень устала, - попыталась отказаться она.
   - Отлично. Выпьете - и отпустит. - Он подхватил ее пальто  с  вешалки.  -
Пошли!
   Ее руки сами собой вошли в рукава пальто, и она смогла лишь проговорить:
   - Неужели вам всегда удается получить, чего пожелали?
   - Как правило, - доверительно сказал он ей. Его  рука  легко,  но  твердо
легла на ее плечо. - Если вы сразу идете туда, куда я вас веду, это упрощает
вашу жизнь и экономит массу энергии.
   Пальцы его еще крепче охватили плечо, и дрожь пробежала по всему ее телу.
Он повернул ее мягко, но так, словно она была куклой, и цепко посмотрел ей в
глаза. Взгляд его был прямым и  откровенно  чувственным.  Волна  возбуждения
накатила на нее; его желание передавалось ей  прямиком.  Она  изо  всех  сил
нажала на внутренние тормоза, напомнив себе, куда это  может  привести.  Она
была убеждена, что для него не так  важны  любовные  отношения,  как  триумф
завоевателя, победителя. А Корделии  никак  не  хотелось  становиться  новой
Мерче Рамирес.
   - Ну что, пойдем? - голос ее все же ослабел.
   - Раз вы готовы, да, - ответил он. В баре лучшего городского  отеля  Гиль
заказал бутылку первосортного  шампанского  и  сандвичи  с  семгой.  Сидя  в
глубоком кресле под нежно рдевшими светильниками с бокалом в  руках,  трудно
было не поддаться атмосфере этого комфорта. Еще труднее  было  противостоять
чарам сидевшего напротив нее мужчины, чья суть грубого завоевателя была едва
притушена флером внешней цивилизации.
   - Итак, как же вы намерены провести Рождество? - спросил он,  откидываясь
в своем кресле.
   - Отдохну, - Корделия пожала плечами. - Приберусь в квартире  пожалуй,  и
все.
   - И будете одна? - спросил он, и она сразу вспыхнула.
   - Зачем вам это знать? Он вздохнул.
   - Корделия, оставьте вы этот сварливый тон. Поверьте, много лет я  был  в
вашем положении и знаю, каково вам сейчас. Не сомневаюсь, что  у  вас  много
друзей, их и у меня в Ла Веге  было  достаточно,  но  Рождество  -  семейный
праздник. Вы не хотите никому навязываться, и каждому  из  друзей  позволено
думать, что вы празднуете с  кем-то  другим.  Но  в  одиночку  не  разрежешь
рождественского пирога,  да  и  открывать  бутылку  вину  для  одного  себя,
согласитесь, невесело. Что, я не прав?
   Она позволила ему перехватить ее взгляд, и тот признал  его  правоту.  То
было ее первое Рождество после смерти отца, и она уже знала, как  тяжело  ей
будет вспоминать об этой потере сегодняшней ночью. И надо же,  чтобы  именно
Гиль стал единственным, кто понял эти ее переживания.
   - Правы, - согласилась она. - Но так  ли  уж  это  нестерпимо.  И  потом,
Рождество быстро проходит.
   Он наклонился над столом, отодвинул в сторону  бутылку  и  с  подкупающей
простотой произнес:
   - Так не пойдет. Почему  бы  вам  не  встретить  Рождество  в  Морнингтон
Холле?
   Ее удивление было столь велико, что она не вдруг отреагировала.
   - А кто.., кто, интересно, звал меня туда?
   - Я приглашаю вас. Это мое право. Свободных комнат там  достаточно,  а  у
повара - небольшая армия подручных. Так что условия есть, и  мы  будем  рады
приветствовать вас, Корделия.
   Он говорил спокойно и  уверенно,  словно  давно  привык  делать  подобные
приглашения, а не стал обладателем этого права едва ли не только что. Да, он
вполне вошел в роль хозяина, отметила про себя Корделия.  Где  тот  прежний,
яростный упрямец Гиль, которого она узнала прошедшим летом?
   И вот теперь он предлагает ей встретить  Рождество  в  Морнингтон  Холле,
великолепно  чувствует  себя  в  новой  роли,  щедро  расточает  выпивку   и
гостеприимство. И флиртует с Алисой! Нет, лучше не надо.
   - С вашей стороны было крайне любезно пригласить меня, но я не  смогу,  -
вежливо, но твердо отклонила она его предложение. -  Вы  сами  сказали,  что
Рождество - семейный праздник, а в этом году у вас появилась семья.  Я  буду
чувствовать себя не в своей тарелке.
   Его смех прозвучал неожиданно резко.
   - Я тоже, - и вновь она  углядела  мелькнувшее  в  его  глазах  выражение
неуверенности.
   - А я-то думала, что вы  полностью  вжились  в  роль  лорда  Морнингтона,
ощущаете себя прирожденным владельцем поместья, - с вызовом проговорила  она
и поймала его ответный взгляд: циничный, оценивающий,  опасный  -  тот,  что
помнила еще по Испании.
   - О нет, вы этого не думали, - опроверг он ее. - Вы все  время  сидите  в
засаде, дожидаясь момента, когда сможете сорвать с меня маску  и  обнаружить
под ней лицо варвара.
   Глубоко уязвленная, она едва сдержала свое негодование.
   - Ваши слова злы и несправедливы! Как вы могли сказать такое.  Вспомните,
ведь именно я убедила вас приехать сюда.
   - Вы хотите сказать, что не считаете меня варваром? - выражение его  лица
вновь сменилось. - В таком случае, зачем вы выпускаете иглы каждый раз,  как
я к вам приближаюсь?
   Корделия с трудом сглотнула  очередной  комок  в  горле.  Как  могла  она
ответить на этот вопрос, не признавшись в своем влечении к нему.
   - Мне кажется, вы еще не изжили всю прежнюю злость и горечь и часть их по
недоразумению направлена против меня, - сказала она осторожно.
   - По недоразумению? - Гиль разлил остатки шампанского по бокалам. - Я был
доволен жизнью в Ла Веге, пока не  приехали  вы.  Я  выложил  вам  все  свои
чувства и намерения, но вам захотелось лишить меня покоя.  Вы  написали  мне
волшебное письмо, пробудившее мое любопытство и воображение настолько, что я
приехал самолично взглянуть на Морнингтон Холл.
   - Кажется, вам понравилось то,  что  вы  увидели,  -  парировала  она.  -
Посмотрите на себя, никто не поверит, что вы тот самый человек,  которого  я
встретила в Ла Веге.
   - Да, посмотрите на меня, - сказал он  печально.  -  Я  играю  свою  роль
убедительно, не так ли? Я даже сам частично поверил в  то,  что  я  -  Гилан
Морнингтон. Но только частично. Я больше  не  понимаю  самого  себя.  Да,  я
взвалил на себя массу ответственных дел. От меня люди зависят.  Я  постоянно
занят. Но я лишился своей свободы.
   Он стукнул бокалом по столу с такой яростью, что тот едва не разбился,  и
Корделия вздрогнула, ощутив всю мощь подавляемых им эмоций.  В  этот  момент
она осознала, что не он играет  роль,  а  просто  живут  в  нем  два  разных
человека и каждому из них очень тяжело с другим. Как она  не  поняла  сразу,
что адаптация к новой жизни будет для него трудной и мучительной?
   - Извините меня. Гиль, - сказала она тихо, тоже  потрясенная  разноречием
чувств, испытываемых ею к нему: сочувствие, угрызения совести, понимание его
трудностей. - Я действительно не знала, что делала.
   Ее  раскаяние  ослабило  его  напряженность,  и  он  -  опять   улыбнулся
самодовольно.
   - Поймите, я не виню вас. Возможно, я никогда и не был свободен -  просто
холил в себе иллюзию свободы. Кончайте с выпивкой, я провожу вас домой.
   Вдруг ей стало обидно,  что  протянувшаяся  между  ними  ниточка  общения
рвется. Пока они сидели  здесь  в  расслабляющем  и  успокаивающем  тепле  и
комфорте, отгородившись от суеты и самого бега времени, что-то стронулось  в
их отношениях. Гиль Монтеро,  такой  самоуверенный,  надежный,  решительный,
признался, что и в нем живут  неуверенность  и  сомнения,  а  она,  забыв  о
прежнем  противостоянии,  поддалась  приливу  сочувствия.  И   ей   хотелось
задержать это состояние, хоть  она  и  понимала,  что  оно  не  может  долго
сохраняться. И еще хотелось довериться ему, сдаться его обаянию, но  робость
свою преодолеть не смогла.
   Когда они вышли из бара и направились к ее дому, улицы уже  были  тихи  и
пустынны. Корделия думала, что Гиль простится с нею  у  палисадника,  но  он
проводил ее по узкой дорожке до двери и подождал, пока она ее отпирала.
   - Спасибо за чудесный вечер, - сказала она, - и за шампанское.  Все  было
так неожиданно.
   - Эти слова означают, что вы не пригласите  меня  войти?  -  спросил  он,
слегка улыбнувшись. Она покачала головой.
   - Я действительно очень устала, Гиль.
   - Нет, это не правда, - возразил он вкрадчиво. - Вы боитесь. Но для этого
нет никаких оснований. Видите ли, я  никогда  не  атакую  женщину,  пока  не
убежден, что она сама ждет этого.
   Корделия издала короткий смешок.
   - Ваша беда в том, дорогой Гиль, что, по вашему  мнению,  каждая  женщина
ждет этого, даже если она и уверяет вас в  обратном.  Так  что  лучше  уж  я
пожелаю вам доброй ночи прямо сейчас.
   Он пожал плечами.
   - Даже если это совсем не то, чего вы хотите?
   А чего же она действительно хотела? Корделия едва ли могла  выразить  это
даже для самой себя. У нее не было слов, чтобы определить, как она относится
к нему, и ничто из ее прошлого опыта  не  могло  помочь  ей  разобраться  со
своими чувствами. Он прав - она действительно боится.
   И не того, что он вопреки ее воле посягнет на нее; она страшится растущей
в ней жажды лечь рядом с ним, боится, что уже не сможет сказать "нет".
   - Давайте не будем длить этот  разговор,  -  сказала  она.  -  Желаю  вам
чудесного Рождества.  И  я  надеюсь..,  надеюсь  что  вы  наилучшим  образом
выберетесь из своих тупиков.
   При этих словах ее рука непроизвольно дотронулась до его лица, и  пальцы,
подчиняясь бессознательной потребности, погладили его по щеке.  Его  реакция
была молниеносной, подобной взрыву. Он явно не ожидал ее  жеста,  тем  более
мгновенным был его ответ. Он схватил ее руку, приблизил ее к себе  и  губами
прижался к ладони, почти обжигая холодную кожу теплом своего рта. И  тут  же
другая его рука обвила ее талию и тесно прижала ее к груди. Затем,  отпустив
ее ладонь, он охватил ее голову, затылок, копну прекрасных волос, и она  уже
не смогла избежать горячего, страстного поцелуя.
   И он настиг ее, неумолимый, проникновенный, потрясший  все  ее  существо.
Казалось, в ее легких уже  не  осталось  воздуха,  что  ей  уже  никогда  не
вздохнуть, и еще, что ее захлестнула и повлекла на дно мощная волна. Но  это
ощущение  полнейшей  своей  беспомощности  не  помешало   бешеной   радости,
наполнившей каждую клеточку ее тела. Когда его губы оторвались наконец от ее
рта и впились в ее шею, она захлебнулась струей свежего воздуха, а  руки  ее
сами поднялись и утонули в его густой, темной шевелюре.
   Она почувствовала, как нежно и неумолимо Гиль  подталкивал  ее  к  двери,
затем они очутились в прихожей и впереди замаячила  лестница  наверх,  в  ее
спальню. С каждым мигом Гиль действовал все решительнее и смелее. Вот он уже
протянул руку к ее пальто и - с его-то опытом! - раздел и ее, и себя в  одну
минуту. Настал тот последний, тот критический момент, после которого ни его,
ни себя ей уже не остановить. Его необузданный натиск все еще пугал ее, и  в
то же время ей все жарче хотелось, чтобы он сломил наконец ее сопротивление.
Но что будет с ней потом, через какой-то час? Чем она тогда станет для него?
Еще одной жертвой, о которой он порой будет вспоминать с  грустной  улыбкой,
потом вовсе вычеркнет ее из памяти, если ему так занадобится.
   Что есть силы она уперлась руками в его грудь, освобождаясь  из  властных
объятий.
   - Гиль, остановитесь!  Что  вы  делаете!  Его  смех  опять  показался  ей
высокомерным. - Я веду вас наверх, в вашу спальню. Тискаться у дверей -  это
забава для подростков, - добавил он резонно. - Я же хочу, чтобы мы  отдались
друг другу так, чтобы это врезалось нам в память.  И  перестань  отбиваться,
Корделия. ТЫ ведь желаешь меня.
   Уже ослабевшей рукой она включила свет, заполнивший  всю  прихожую  и  на
секунду ослепивший ее. И при ярком свете она взглянула ему в глаза и  прочла
в них такое огромное, такое  неумолимое  желание,  что  вновь  ощутила  свою
беспомощность, страх и тут же желание сдаться. Да,  перед  нею  был  опытный
соблазнитель, а не послушный юнец, идущий вперед лишь до тех пор,  пока  ему
не скажут "стоп". Решать  надо  прямо  сейчас:  остановиться,  если  уже  не
поздно, или уступить его воле.
   - Вы не держите своего слова. Гиль, - попеняла она неровным,  срывающимся
голосом. - Вы ведь обещали.., обещали, что не тронете меня, пока я  сама  не
позову вас.
   - Но вы уже сделали это, - воскликнул он. Дыхание его успокоилось,  но  в
глазах по-прежнему бушевала страсть, а тело было столь напряженным,  готовым
к атаке, что Корделия не смела шелохнуться.  -  Вы  первая  коснулись  меня,
вспомните? Разве это не зов? Как еще истолковать ваш жест? Да  и  важно  ли,
что говорит женщина. Важнее то, что читаешь в ее глазах,  в  дрожи  тела.  И
тело ваше и глаза умоляли меня:  вперед!  А  теперь  я  не  пойму:  либо  вы
динамите, либо вы девственница, либо и то и другое.
   - Я не динамлю, а что до остального, то это не ваше дело!  -  воскликнула
она.
   - Чуть было не  стало  и  моим,  так?  -  проговорил  Гиль  вкрадчиво.  -
Предупреждаю тебя, малышка. Если еще когда-либо возникнет такая же ситуация,
сразу определи тот порог, на котором решила остановиться. Сегодня я  сдержал
себя. Но в следующий раз не удержусь.
   Щеки Корделии стали багровыми от стыда. - Следующего  раза  не  будет,  -
прошептала она в бешенстве.
   Он застыл в безмятежной позе, глядя на нее задумчиво и даже  с  жалостью;
легкая,  отстраненная  улыбка  стала  возникать  в  уголках  рта.   Мрачный,
неумолимый, желанный мужчина - она хотела бы наброситься на него с кулаками,
но нельзя - любой контакт между ними может кончиться только одним.
   - Нет, дорогая, следующий раз будет, - сказал он совсем бесстрастно,  как
говорят о чем-то раз и навсегда установленном, как ведут обычный разговор на
будничную тему. Как будто речь шла не о самом насущном и интимном  из  того,
что может быть между мужчиной и женщиной.  -  Однажды  ты  придешь  ко  мне,
Корделия, по доброй воле, готовая отдаться. Даже стремясь отдаться.  Я  знаю
это. - Он пожал плечами. - Но вот захочу ли я взять тебя тогда?  В,  этом  и
состоит риск твоего нынешнего  решения.  А  до  тех  пор...  -  и  он  снова
неопределенно пожал плечами.
   Корделия яростно затрясла головой, умом не желая верить его  пророчеству,
хотя все тело ее кричало об обратном.
   - Вы варвар, - выпалила она под конец. - Я  было  засомневалась  в  этом,
стала надеяться, что в вас есть  что-то  доброе.  Спасибо  же  вам,  что  вы
объяснили мне, как я была права в своей прежней оценке!
   Его улыбка оставалась прежней, а в глазах плясали издевательские огоньки.
   - Не за что, - бросил он небрежно, - ей-богу, не стоит благодарности.

Глава 7

   Рождественская неделя прошла почти без снега. Но  дни  стояли  солнечные,
холодные, по утрам ощущался мороз, а ночью  на  город  глядело  безоблачное,
искрящееся звездами небо. В один из  праздничных  дней  Корделия  сходила  к
друзьям на вечеринку, но само  Рождество  провела,  как  и  рассчитывала,  в
одиночестве.
   Ей в самом деле хотелось побыть одной, посвятив этот  день  памяти  отца,
делая именно то, что они  делали  вместе,  когда  он  был  жив.  Приготовила
цыпленка - как раз на одиночную трапезу, - гарниром определив свежую  зелень
и жареную картошку, тщательно сервировала стол и в завершение  поставила  на
него полбутылки вина. Открыла и разложила подарки, послушала речь королевы и
невзначай уснула у телевизора, когда по нему шел фильм,  который  показывали
чуть ли  не  каждое  Рождество.  Корделия  помнила  диалоги  из  него  почти
наизусть. Засыпая, она как бы прощалась с самой  собой,  прежней,  чувствуя,
что в будущем и ее жизнь, и сама она станут иными.
   Многое ведь уже изменилось. Ибо  Гиль  Монтеро  по-прежнему  разрушал  ее
покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в  ее
ушах. И в те  минуты,  когда  ей  верилось,  что  она  уже  освободилась  от
навязчивых дум о нем, память ее вдруг  взрывалась  и  извергала  его  глаза,
лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле..."
   Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить  его
взять ее, овладеть ею? Стать еще  одной  из  его  случайных,  потом  забытых
побед? Нет, поклялась она торжественно  самой  себе.  А  как,  должно  быть,
повеселился бы,  узнай  он,  насколько  она  измучена  и  взволнована  этими
неотвязными раздумьями. Ей показалось, что  она  даже  слышит  этот  смех...
Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский...
   Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель,  прихватив
с собой  книжку  с  картинами  Густава  Климта  , подаренную ей  Брюсом.
С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина  бренди  оказалось  явным
излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной  головой.  Лучшее
средство освежиться - быстрая прогулка по берегу реки, решила она.
   В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей  не  хотелось
возиться с красками, и она нашла извинение в холоде:  замерзшими  руками  не
порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не
дотрагивалась до кистей. Преодолевая  холод  быстрой  ходьбой,  она  грустно
размышляла об этом и пришла к утешающему  выводу,  что  ей  помешала  ее  же
деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она
знала - если это и правда, то не вся.
   Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в  Ла  Веге,  были  хороши,  но
почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И  еще  ей  было
ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то  непонятным,  сидящим  внутри
нее запретом и что нет у  нее  сил  вернуться  к  тому  творческому  взрыву,
который случился летним  утром  в  Ла  Веге,  тем  самым  утром,  когда  она
оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не  менее
могущественную потребность, чем творчество.
   Искусство и чувственность. Неужели для нее  эти  две  силы  стали  чем-то
двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые  не  могут  сообща  везти
карету. А тогда  зачем  они  нужны?  Она  попыталась  отмахнуться  от  этого
неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в  ней  что-то
такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с
Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как  ее
существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта
ее способность - лишь часть чего-то большего, некоего импульса,  требующего,
чтобы ее целовали, ласкали, овладевали