, они очень хороши. Повар приготовил их только сегодня утром.
   Только Корделия обрадовалась, что щепетильные вопросы прекратились, как в
разговор вступила Гайнор.
   - Алиса никогда не  могла  устоять  перед  любым  мужчиной,  не  так  ли,
дорогая? - сказала она вкрадчиво.
   Ничуть не смутившись, Алиса мягко рассмеялась.
   - На самом деле все как раз наоборот, милая. Это  они  не  могут  устоять
передо мной. Впрочем, откуда тебе понимать эту разницу?
   - Вы  обе,  прекратите,  наконец,  перепалку!  -  возмущенно  оборвал  их
Ранульф. - Мисс Харрис, я прошу простить сестру и кузину. Их главная беда  в
том, что у них тьма свободного времени, а заполнить его нечем.
   Гайнор поджала под себя свои длинные ноги.
   - После смерти отца Ран очень изменился. Прежде его занимала лишь  охота,
да еще регби.
   А теперь, видите ли, он стал  взрослым  и  серьезным.  Что  ж,  положение
обязывает.
   Леди Морнингтон была, кажется, на грани срыва: губы  плотно  сжаты,  лицо
закаменело. Внезапно она резко поднялась.
   - Прошу меня простить, на минуту я  удалюсь,  -  сказала  она  безупречно
поставленным голосом и быстро покинула комнату.
   - Никак нельзя было не огорчить маму! - бросил Ранульф сестре.
   Корделия увидела, что глаза Гайнор наполнились еле сдерживаемыми слезами.
Значит, эта распущенная девочка все же умела чувствовать. Что же  до  Алисы,
то  та  откровенно  скучала.  Всеми  овладела  неловкость.  Ранульф,  спасая
положение, завел с Корделией беседу о ее поездке в  Испанию,  и  Корделия  с
готовностью  поддержала  разговор:  ей  хотелось,  чтобы   атмосфера   стала
нормальной или, по крайней мере, менее накаленной.
   Леди Морнингтон вернулась в комнату минут через пять.
   - Надо было распорядиться, чтобы Симпсон приготовил еще чаю, - с  улыбкой
сказала  она.  Объяснение  было,  разумеется,  абсурдным,  для  этого   было
достаточно позвонить и вызвать служанку. Но Корделия еще раз отдала  должное
ее выдержке и самообладанию.
   Гиль мог бы прижать всю эту публику к ногтю, неожиданно  для  самой  себя
подумала  она!  Все  они  совершенно  разобщены,  привыкли  жить  каждый   в
собственном коконе, считая, что их жизнь застрахована от любых случайностей,
и ничего в ней измениться не может. И вот.., все изменилось!  И  теперь  они
напоминали   команду,   полностью   утратившую   управление    кораблем    в
разбушевавшемся море. Лишь Эвелин все еще не могла смириться с тем,  что  ее
муж так долго обманывал ее. Ранульф был явно  не  готов  взять  на  себя  ту
ответственность, какой, по его убеждению, он  должен  быть  облечен.  Гайнор
оставалась угловатым и неуверенным в себе подростком. Ну, а Алиса.., что  ж,
это особый  случай.  Корделия  уловила  в  ее  характере  сочетание  тонкого
кокетства и умения привлекать  всеобщее  внимание  с  безошибочным  нюхом  и
хваткой, позволяющей выгодно использовать случайный шанс.
   А Гиль.., он сделан совсем из другого теста. С детства он  учился  стоять
за себя и Корделия не  могла  представить  ситуацию,  с  которой  бы  он  не
совладал, как ни хотелось ей порой увериться в обратном. Будь он  здесь,  он
смог бы взять на себя управление кораблем и выправить курс, хотя  пассажирам
это вряд ли понравится. Корделия все больше  приходила  к  мысли,  что  Гиль
Монтеро - это как раз то, в чем все обитатели замка так сильно нуждаются.
   На обратном пути, проезжая  с  Брюсом  обширный  парк  Морнингтонов,  она
спросила его:
   - Что же будет теперь? Похоже, что ситуация тупиковая.
   Брюс пожал плечами.
   - Честно говоря, не знаю, - неохотно признался он. -  Проблема  настолько
сложна, что, пожалуй, выходит за рамки моей  компетенции.  Подкину-ка  я  ее
своему компаньону Фолкнеру. У него больше опыта,  впрочем,  и  ему  придется
поломать голову. Бывали случаи, когда наследники отказывались от титула,  но
от всего наследства никогда... Просто неслыханно.
   Корделия задумалась. В ее голове возникла идея еще нечеткая, не до  конца
сформулированная, но странно ее взволновавшая. Обозревая через  окно  машины
бесконечные акры тучной херфордширской земли,  принадлежавшей  Морнингтонам,
она подумала: а ведь жизнь на этой  земле,  врастание  в  нее,  может  быть,
ответило бы душевным потребностям Гиля. Но он никогда не почувствует  этого,
пока сам не увидит здешние места. А иначе всю свою жизнь он  будет  ощущать,
что ему чего-то не хватает, и так и не поймет, чего же.
   - Но,  -  заторопилась  она,  -  ведь  никаких  дальнейших  шагов  нельзя
предпринимать в отсутствие Гиля, не так ли? Закон ведь запрещает это?
   - А я-то думал, что он тебе антипатичен, - живо отреагировал Брюс.
   - По-моему, я говорю не об этом. - Разговор оборвался.  Брюс  высадил  ее
около собора, и она не  торопясь  побрела  домой  мимо  старинных  домов  по
выложенной булыжником Черч-стрит, откуда было рукой подать до  ее  магазина.
Дома ее встретила знакомая ей после смерти отца гулкая тишина, от которой на
душе становилось пусто и грустно. Впрочем,  сегодня  ее  мысли  были  заняты
совсем другим.
   Ее квартира находилась на втором этаже,  и  из  окон  открывался  вид  на
небольшую площадь и находившийся в некотором отдалении  собор.  В  крохотной
кухне она поставила чайник, но затем передумала и  сняла  его  с  плиты.  На
сегодня ей достаточно  чая.  Она  прошла  в  гостиную,  стены  которой  были
украшены предметами, позаимствованными  из  собственной  картинной  галереи,
налила себе изрядную порцию шерри-бренди и, торопясь приняться за дело, пока
не исчез запал, уселась за бюро и начала писать письмо.
   "Дорогой Гиль!
   Я знаю, мы расстались не лучшим образом, но  забудем  это  -  я  пишу  по
совсем другой причине.
   Сегодня я посетила Морнингтон Холл и познакомилась с вдовой вашего отца и
всем семейством. Скорее всего, мне не удастся поколебать  ваше  безразличие,
но должна вам сказать, что они находятся в состоянии сильнейшего  стресса  и
только вы способны облегчить их положение.
   Но лучше я расскажу вам про то, что представляет из себя Морнингтон Холл.
Ведь вам не довелось его увидеть и вы не можете представить себе его красоту
и ценность".
   И тут ее руку словно подстегнуло, словно она забыла,  что  пишет  к  Гилю
Монтеро, странному человеку,  к  которому  сама  так  по-разному  относится.
Удивляясь сама себе, она с  восторгом  описывала  прелесть  оленьего  парка,
трудно передаваемое очарование  лужаек  и  зеленых  холмов,  голубое  сияние
озерной глади, золотые кроны деревьев. Затем перешла к  замку,  напрямую  не
говоря о нем, а стараясь передать то настроение, которое разбудили в ее душе
зрелище его  благородной  древности  и  та  вереница  веков  и  стилей,  что
воплотились в его облике. Она с вдохновением писала  о  той  жизни,  которой
никогда не знала и лишь сегодня углядела  ее  кусочек,  о  жизни  английской
земельной аристократии в домах, где высокие окна открывают вид  на  просторы
парков, где собаки спят у  очагов,  в  поместьях,  окруженных  фермами,  где
хозяйствуют арендаторы, чьи земельные владения  передаются  из  поколения  в
поколение едва не с той же поры, когда Морнингтоны получили свои владения.
   Приукрашивала ли она? Или, наоборот,  в  точности  переносила  на  бумагу
увиденное и узнанное? Корделия и сама не смогла бы ответить на этот  вопрос,
но твердо знала: ни одного слова в написанном она не изменит.
   "Вы не можете просто так отказаться от того, чего не знаете,  -  написала
она в конце своего послания. - Я призываю вас сперва приехать и  посмотреть.
Вы для самого себя должны это сделать, и вы это сделаете, если  у  вас  есть
мужество".
   Концовка получилась неуклюжей, но Корделия посчитала, что  их  краткое  и
сумбурное знакомство не обязывает ее к банальным  любезностям.  Поэтому  она
просто окончила письмо формальным приветствием:  "С  наилучшими  пожеланиями
Корделия Харрис".
   Сама не знаю, зачем я все это  делаю,  думала  она,  наклеивая  марку  на
конверт и сразу же затем отправляясь на почту, чтобы  скорее  отрезать  себе
путь назад.
   И только потом, когда дело было сделано,  она  позволила  себе  осознать:
если Гиль примет ее вызов и приедет, то их новая  встреча  почти  неизбежна.
Ведь Херфорд настолько мал  и  тесен,  что  даже  если  Гиль  не  станет  ее
специально разыскивать, рано или поздно они просто столкнутся на улице.  Тут
же она стала себя убеждать, что ее действия  никак  не  были  вызваны  этими
соображениями, когда она писала письмо, мысль о возможной встрече совсем  не
приходила к ней. Ведь на самом деле она не стремилась увидеть его вновь.  Он
был  груб  и  высокомерен,  слишком  много  думал  о  себе,  а  особенно   о
впечатлении,  которое  он  производил  на  женщин.  Вспомнив  об  этом,  она
ужаснулась: конечно, он истолкует ее письмо так, будто  он  поселился  в  ее
сердце. И легко найдет предлог, чтобы вновь встретиться с нею.
   Боже мой, как все глупо! Но что делать, письмо уже идет в Испанию, и  нет
никакой возможности вернуть его. Ей же лучше всего выбросить всю эту историю
из головы и предоставить разбираться в своих делах Гилю и Морнингтонам.  Это
не ее мир - и не ее проблемы.
   Октябрь незаметно пришел на смену сентябрю. Оказалось, Корделии не трудно
отбросить от себя мысль о  Гиле;  она  с  головой  ушла  в  заботы  о  своем
магазине, стремясь придать делу больший размах. Подступающие зимние  месяцы,
когда деловая активность спадала, сулили ей отдых,  тем  более  необходимый,
что летом ей было не до этого.
   А пока она загорелась идеей организовать при галерее  небольшую  кофейню,
чтобы привлечь туда побольше  покупателей  и  несколько  увеличить  прибыль.
Конечно, на это требовался некоторый капитал, добыть  который  было  не  так
легко. Но Корделия знала, что надо либо  тонуть,  либо  учиться  плавать,  и
решилась рискнуть.  Последовали  нудные  и  мелочные  переговоры  с  банком,
предоставлявшим ей  ссуду,  а  затем  не  менее  утомительные  совещания  со
строителями, нанятыми для перепланировки помещения.
   Так что Корделия была очень занята и редко возвращалась к мысли о реакции
Гиля на ее письмо. Брюсу она ничего  о  нем  не  сказала,  понимая,  как  он
истолкует ее поступок. Изредка встречая его,  узнавала,  что  никаких  новых
событий в деле о  наследстве  Морнингтонов  не  произошло.  Оно  по-прежнему
находилось в тупике, и Корделия имела все  основания  думать,  что  Гиль  не
обратил внимания на брошенную ему перчатку.
   Однако, к собственному удивлению, она почувствовала, что это ее задевает.
Да, он ее раздражал, но в мужестве  она  ему  не  отказывала.  А  теперь  ей
пришлось убедиться, что этот человек, бросивший вызов едва ли не самым диким
горам  Европы,  вместе  с  тем  испытывал  страх  перед  прошлым   и   перед
неизвестностью. Что же, она переоценила его? Но как бы там ни  было,  больше
она его не увидит.
   Октябрь был на исходе, когда однажды утром в  галерее  зазвонил  телефон.
Она как раз размещала  новую  экспозицию,  попутно  приглядывая  за  работой
штукатура, неспешно делавшего свое дело в той части галереи, где размещалась
будущая кофейня. Корделия чуть не споткнулась о его инструменты, торопясь  к
звеневшему телефону.
   - Мисс Харрис? Говорит Эвелин Морнингтон, - услышала она в трубке.
   Корделия с трудом узнала этот мягкий, хорошо поставленный голос с  легкой
хрипотцой. Неужели у леди Морнингтон есть какие-то новости от Гиля? Но  даже
если так, зачем она звонит ей?
   - Я понимаю, что приглашаю вас слишком поздно, но не могли бы вы приехать
к нам на ужин сегодня вечером, - продолжала леди Эвелин.
   - На ужин? - несказанно удивилась Корделия. Она видела Морнингтонов всего
один раз; зачем же им приглашать ее на ужин?
   - Я очень надеюсь, что вы  придете,  -  голос  Эвелин  приобрел  странную
напряженную четкость. - Я уже  договорилась  с  Брюсом  Пенфолдом,  и  он  с
удовольствием доставит  вас  к  нам.  И  никаких  формальностей.  Это  чисто
семейный ужин.
   Корделия крепко сжала трубку,  в  ее  душе  росло  подозрение,  что  Гиль
наконец-то дал о себе знать. От этой мысли ее  сердце  сжалось,  а  в  горле
образовался комок, который она судорожно  проглотила,  чувствуя,  что  пауза
затягивается, а леди Морнингтон ждет ее ответа на том конце провода.
   - Ну что ж, пожалуй, сегодняшний вечер у меня не занят, - произнесла она,
не добавляя, конечно, что ужин для нее - короткая вечерняя  передышка  между
проверкой счетов, происходящая на кухне, около микроволновой печи. Но она не
смогла воздержаться от вопроса, задавая который, едва не лишилась голоса:
   - Скажите, леди Морнингтон, это.., какие-нибудь вести из Испании?
   - Я не могу больше разговаривать, - быстро ответила Эвелин,  -  тороплюсь
уйти. В восемь тридцать вас устроит? Мне будет приятно повидать вас.
   Отбой. Корделия невольно закусила губу. Что-то случилось. Иначе зачем  ее
приглашают? А если они получили письмо от Гиля,  что  в  нем  сказано?  Ведь
ей-то он не ответил.
   Тут же она набрала номер Брюса и переговорила с ним,  но  и  он  не  смог
сообщить ей чего-либо другого.
   - Дорогая моя, я знаю не больше твоего, - сказал  он,  раздраженный  этим
вынужденным признанием. - Что касается фирмы Фолкнер и Пенфолд, то у нас нет
никакой новой информации о Гиллане Морнингтоне. Если же  таковая  имеется  у
глубокоуважаемой леди, то пока что она хранит ее в секрете. Ясно только  то,
что она жаждет лично поговорить с нами, так что надевай на себя все  лучшее,
что у тебя есть, а я за тобой заеду в восемь. Договорились? Кстати, повар  в
Морнингтон  Холле  славится  своим  искусством,  и  уж  отличный  ужин   нам
обеспечен.
   Меньше всего в этот момент Корделия думала о еде.
   - Надеюсь, что там не будут угощать  дарами  моря.  Еще  повредят  твоему
здоровью, - сказала она сухо перед тем как положить трубку.
   Весь  остаток  дня  Корделию  не  оставляло  возбуждение.  Во-первых,  ей
предстояло узнать нечто новое о Гейле, а во-вторых,  ее  никогда  прежде  не
приглашали на ужин в  дом,  подобный  Морнингтон  Холлу.  Брюсу  легко  было
советовать надеть все лучшее, но сама Корделия терялась в догадках,  что  из
ее одежды приличествует такому случаю.
   Никаких формальностей, сказала  Эвелина.  Но  что  формально,  а  что  не
формально в таком обществе? Платье, которое она надевала, посещая в  прошлый
раз Морнингтон Холл, треснуло по шву, и она как раз собиралась отдать его  в
починку. Да и вообще вся одежда была ношеная и не модная,  а  она  не  могла
позволить себе тут же истратить несколько фунтов на покупку  нового  платья,
как это сделали бы Гайнор или Алиса.
   После длительных размышлений Корделия решила, что  самым  разумным  будет
сделать ставку на благородную простоту наряда. И остановила  свой  выбор  на
черном шелковом платье, которое купила на похороны отца и с тех пор  никогда
не надевала.  Она  вздрогнула,  доставая  его  из  шкафа,  но,  взглянув  на
фотографию улыбающегося отца, стоявшую на туалетном столике, как бы получила
от него одобрение на иное,  почти  праздничное  употребление  этого  наряда.
Надев его, она повязала на шею розовый шарф, затем подняла волосы и опустила
их  обратно,  опасаясь,  не  придает  ли  ей   строгая   прическа   излишней
торжественности.
   Брюс заехал за ней ровно в восемь. Одет он был в темный костюм и держался
несколько настороженно, видимо,  все  еще  страдая  от  незнания,  зачем  их
позвали в Морнингтон Холл.  Оба  мы  чувствуем  себя  не  в  своей  тарелке,
размышляла Корделия, пока  они  ехали  через  окутанную  сумерками  сельскую
местность. Что за странные игры аристократы играют с нами?
   В этот безлунный осенний вечер парк казался сплошной  черной  стеной.  Но
замок был ярко освещен, и  когда  они  вошли  внутрь,  то  попали  в  кольцо
золотистого света. Все тот же Симпсон распахнул перед ними дверь, все та  же
служанка  в  гардеробе  приняла  верхнюю  одежду.  Снимая  пальто,  Корделия
увидела, как из холла к ним направляется Алиса.
   -  Я  рада  вновь  увидеть  вас,  -   сказала   она   с   демонстративной
неискренностью  в  голосе,  фальшиво  улыбаясь  Корделии.  -  Какой  у   вас
очаровательный жакет. Что это - песец?
   Корделия  понимала,  что   уничтожена   этим   вопросом,   но,   сохранив
самообладание, ответила улыбкой на улыбку.
   - Нет, что вы.  Это  искусственный  мех.  По  мне,  убивать  животных  из
тщеславного желания носить меха отвратительно.  Кому  на  самом  деле  нужна
лисья шуба? Лисе, не правда ли?
   Алиса издала недоуменный смешок и так и не нашлась с ответом. Бормоча:
   - Что за странная мысль, - она прошла с ними в гостиную, дверь в  которую
неожиданно открылась.
   - Ага, я, кажется, слышу голос леди  с  твердыми  убеждениями  и  упрямой
защитой своего "я", - сказал мужчина, фигура которого неожиданно возникла  в
дверном проеме.
   И Корделия сразу признала этот голос и узкий овал  лица  с  темными,  все
время меняющими свое выражение глазами. Но как  же  был  не  похож  стоявший
перед ней человек на горца из Ла Веги! Куда делись  его  потертые  джинсы  и
выношенная рубашка? Теперь он  был  облачен  в  отлично  скроенный  выходной
костюм, выдержанный в строгих серых тонах, под которым была шелковая рубашка
цвета слоновой кости.  Свободно  сидевший  пиджак  был  расстегнут,  галстук
отсутствовал, а  общее  впечатление,  которое  он  производил,  нельзя  было
определить иначе как сногсшибательная элегантность. Подлинный  потомственный
аристократ, наследник древних,  бережно  сохраняемых  традиций,  чувствующий
себя  совершенно  непринужденно  в  своем  загородном  доме,  стоящем  среди
раскинувшихся вокруг многих акров родовой земли.
   - Приветствую вас в Морнингтон Холле, Корделия, - обратился  к  ней  Гиль
Монтеро пугающе  мягким  голосом,  бросая  на  нее  многозначительный,  чуть
чувственный   взгляд   своих   бездонных    обсидиановых    глаз,    взгляд,
предназначавшийся только ей.

Глава 5

   Казалось, миновала целая вечность, прежде чем к Корделии возвратился  дар
речи. Глубоко вздохнув, собрав воедино всю свою  волю,  она  смогла  наконец
вежливо ответить ему:
   - Гиль, какая приятная неожиданность! Когда же вы приехали?
   К ним подошла улыбающаяся леди Морнингтон.
   - Вчера - и совершенно неожиданно, - ответила она на вопрос  Корделии.  -
Однако мы как один дали слово держать его приезд в секрете. И все для  того,
чтобы удивить вас.
   Гиль протянул руку Брюсу.
   - Мистер Пенфолд? - произнес он в самой светской манере. -  Я  сожалею  о
том, что в Испании нам не представилось случая встретиться. Я слышал, что вы
были больны, а потом, когда все же приехали в Ла Вегу, отсутствовал я,  уйдя
в длительный поход и будучи, так сказать, вне сферы вашей досягаемости.
   В Брюсе смешались и смущение, и заинтересованность. Он бросил на Корделию
вопрошающий и слегка рассерженный  взгляд,  а  затем,  вежливо  улыбнувшись,
изрек безукоризненно профессиональным тоном:
   - Действительно, можно только пожалеть о том, что тогда  мы  разминулись.
Но, конечно же, я рад тому, что наше знакомство состоялось, лорд Морнингтон.
   Гиль вздрогнул, впрочем, как показалось Корделии, не очень естественно, а
затем воскликнул в той же наигранной простоватой манере:
   - О, пожалуйста, я не привык, чтобы меня так называли, зовите меня просто
Гиль... -  и,  помолчав,  добавил,  -  для  нас  всех  происходящее  подобно
землетрясению. Не пройти ли нам в гостиную?
   Сам он отнюдь не выглядел потрясенным. Во  всяком  случае,  он  возглавил
процессию с таким видом, как будто прожил в  этом  доме  всю  жизнь  и  свое
главенство в нем считал само собой разумеющимся.
   Корделия находилась в каком-то сомнамбулическом состоянии, чувствуя,  что
вот-вот может сорваться. Неужели  это  тот  самый  человек,  который,  можно
сказать, выставил ее из Ла Веги, который в недвусмысленных выражениях дал ей
понять, что Морнингтоны со своим наследством могут катиться ко всем  чертям?
Гиль наверняк