лись  волны  тепла.  Она  постаралась  не  замечать  его
объятия, внушала себе, что он просто демонстрирует ей, как следует  наливать
сидр,  однако  каждый  нерв,  каждая  клеточка  ее  тела  ощущали  безумное,
потрясающее наслаждение, разливавшееся от  затылка  до  дрожавших  ног.  Она
чувствовала, что стоит  ей  шевельнуться,  и  она  рухнет,  как  марионетка,
которую перестали держать нити.
   Он ведь действительно руководил ею, направив ее руку  так,  что  ни  одна
капля не пролилась мимо бокала.
   - А теперь вам предстоит все это выпить,  -  объявил  ей  Гиль,  ослабляя
хватку на ее талии. Его  явно  рассмешила  ее  полная  неподвижность.  -  Не
стойте, как Венера Милосская, пейте!
   Освободившись от удивительной, завораживающей власти  его  прикосновения,
Корделия  глотнула  сидра,  но  сделала  это  слишком  поспешно   и   сильно
закашлялась. Сидр оказался куда более крепким, чем она предполагала.
   - Я предупреждал, что эта штука здорово забирает, - рассмеялся Гиль. -  А
теперь  ваша   очередь,   Мэдж,   -   он   переключил   внимание   на   жену
американца-трезвенника, - докажите, что вам удастся не промахнуться!
   Корделия изо всех сил старалась участвовать в общем веселье, но то и дело
отвлекалась тем, что украдкой бросала испытующие взгляды на  Гиля.  Сознавал
ли он, какое смятение внес в ее душу, думала она с укором. Может  быть,  его
развлекало то, как она дрожала и деревенела при его прикосновении? И если он
мог породить в ее сердце эту бурю чувств, не стремясь к этому, что же будет,
если он всерьез захочет овладеть ею?
   Уже давно она не испытывала никакого влечения к мужчинам.  Последний  год
мысли ее целиком были заняты болезнью отца, а  в  те  редкие  минуты,  когда
можно было отвлечься, она посещала концерты или выставки в компании немногих
чутких друзей. А до этого ее душой целиком владела живопись, и у нее никогда
не было серьезных романов, таких, когда теряешь контроль над  собою.  И  вот
теперь оказаться столь восприимчивой к  очарованию  человека,  которого  она
знала всего сутки и по отношению  к  которому  испытывала  по  меньшей  мере
двойственные чувства - нет, положительно это было  безумием.  Это  наверняка
было вызвано воздействием яркого солнца, головокружительно чистого  воздуха,
всей удивительной и пугающе чуждой атмосферой, которая ее окружала.
   Завтра же -  назад  к  привычной  цивилизации,  пообещала  она  себе.  По
поручению Брюса и незнакомых ей Морнингтонов она попыталась вразумить Гиля и
скорее всего потерпела неудачу. В любом случае, большего сделать  она  не  в
состоянии, так что не  стоит  оставаться  здесь  далее.  Иначе  она  рискует
потерять то, что, в конечном счете, ценит больше  всего  и  что  она  всегда
умело отстаивала - безмятежность духа.
   Корделия проснулась еще до рассвета, разбуженная громким криком петуха. В
этой деревне все держали домашнюю птицу, а  также  свиней  и  коз,  вся  эта
живность зачастую жила прямо на первом этаже старинных деревенских домов.  У
большинства также имелись коровы, их то  и  дело  можно  было  встретить  на
деревенской улице бредущими на пастбище или обратно  в  стойло  под  началом
пастуха, вооруженного палкой.
   Когда к дружному хору очнувшихся петухов добавилось позвякивание коровьих
колокольцев, Корделия поняла, что заснуть ей больше не удастся. Вряд  ли  бы
она  заснула  и  при  полной  тишине,  тек  как  на  нее  тут  же  нахлынули
воспоминания о вчерашнем дне: полные величия горы, их  безграничный  зеленый
покой; залитая солнцем  деревня;  дурманящая  крепость  сидра.  Резче  всего
вспоминалась властная рука Гиля, лежащая на ее талии,  гибкость  его  тонких
пальцев... Она бессильно зарыла голову в подушку.
   Вчера  она  вернулась  в  свой  отель,  буквально  падая  от   усталости,
напуганная всем тем, что с нею случилось,  и  в  то  же  время  в  редкостно
хорошем настроении. Она преодолела себя, свою усталость, пробродив весь день
по горному бездорожью, где не может проехать ни один автомобиль. Гордость ее
была удовлетворена, душа ликовала. Зато все мускулы отчаянно болели: к  тому
же, несмотря на все принятые предосторожности, на одной из пяток образовался
нарыв, кожа на носу обгорела под солнцем, и мечтала  она  только  о  горячей
ванне. Но превыше всего  были  гордость  и  восторг:  она  прошла  по  этому
трудному маршруту. Как жаль, что с нею не было этюдника.
   Впечатления настолько сильно переполняли ее, что  сразу  же  после  душа,
расположившись в гостиничном номере, она стала по  памяти  делать  зарисовки
увиденного ею, торопясь, чтобы воспоминания не утратили свежести. И  вот  на
бумаге появились цветущие заросли,  вьющиеся  по  древним  каменным  стенам,
рвущиеся ввысь горные пики и стаи хищных птиц, зависшие над  их  склонами...
Давно она не рисовала с таким увлечением и самоотдачей и  теперь  испытывала
то  же  чувство,  что  пришло  к  ней  после  вчерашнего   похода:   радость
преодоления.
   - Думаю, что вам следует поесть  перед  сном,  -  сказал  ей  Гиль  вчера
вечером после возвращения в Ла Вегу. - Что до меня, то я  приглашен  сегодня
на ужин местным полицейским, и мне неудобно отказаться.
   - Мы заказали себе ужин в Ла Веге, - вмешался в  услышанный  им  разговор
мистер Хэнк. -  Так  что  нам  доставит  искреннее  удовольствие,  если  вы,
Корделия, разделите с нами трапезу Корделия  согласилась,  и  вот,  сидя  за
столом в компании радушных американцев, она слушала их бесконечные истории о
путешествиях по всей Европе и о том, что завтра они отправляются  посмотреть
на  горы  Сьерра  де  Гредос,  что  неподалеку  от  Мадрида.  Она   силилась
сосредоточить внимание на общей беседе, но мысли ее были далеко: то  и  дело
вспоминала последний разговор с Гилем, состоявшийся перед их расставанием  у
порога харчевни.
   - Завтра  вы  возвращаетесь  на  побережье,  -  сказал  он  тоном  скорее
приказным, чем вопрошающим.
   Она выдавила из себя вежливую улыбку.
   - Вы хотите от меня избавиться? В ответ он  улыбнулся  как-то  задумчиво,
быть может, даже грустно.
   - О нет, Корделия, - ответил он. - Я бы с  радостью  провел  с  вами  еще
сколько угодно времени при условии, что вы не  станете  больше  говорить  со
мной о наследстве Морнингтонов.
   Вслушиваясь в интонации голоса Гиля, она вновь испытала невольную  дрожь.
Что влекло ее к этому человеку, несмотря на все ее усилия  поставить  барьер
между ним и собою.
   - Но ведь для этого я здесь и нахожусь, - сказала она,  надеясь  доказать
ему, что осталась здесь лишь в интересах дела,  а  не  потому,  что  на  нее
произвела неотразимое впечатление его личность.
   - Тогда вам лучше уехать, -  отрезал  он  и  не  оглядываясь  зашагал  по
главной улице Ла Веги.
   Чем больше Корделия думала над этими словами Гиля,  тем  яснее  понимала,
что в сущности он прав: надо уезжать. И сам Гиль,  и  непривычная  среда,  в
которой она оказалась, нарушали ее жизнь, вносили в нее беспокойство. Откуда
же это упрямство, затяжка решения? Она натянула на себя рубашку и джинсы  и,
инстинктивно прихватив с собой этюдник и карандаши, вышла на  улицу,  полную
предутренней прохлады.
   Солнце едва появилось над горизонтом, но деревня  уже  давно  проснулась.
Старик, гнавший трех тучных коров, улыбнулся ей и  одобрительно  воскликнул:
"Ола!", удивленный  тем,  как  рано  она  принялась  за  работу.  Она  стала
набрасывать вид, открывшийся перед нею: на переднем плане харчевня, дальше -
россыпь деревенских домов по долине и над всем этим пик Наранхо де Булнес.
   А затем ноги привели ее к дому, где жил Гиль Монтеро. На этот  раз  ничто
не  мешало  ей  сделать  зарисовку  этого  дома.  Только  пятнистая   кошка,
свернувшаяся калачиком  на  невысокой  каменной  стене,  взирала  на  нее  с
нескрываемым интересом.
   Лендровер стоял невдалеке, так что Гиль, вероятно, дома, но он,  конечно,
не знает, что я нахожусь здесь, рядом с ним,  думала  она,  пока  ее  пальцы
переносили на бумагу контуры этого полюбившегося ей места.
   Когда рисунок был уже почти  закончен,  она  услышала,  как  раскрываются
двери курятника, а затем в проеме появился Гиль с пустой корзиной  в  руках.
Он нахмурился, и она поняла, что ее присутствие здесь ему неприятно. Что  бы
он ни говорил вчера, он будет рад моему отъезду, подумала она.
   - Чем вас так привлек мой дом, - спросил он с любопытством.
   - Я как раз  хотела...  -  начала  она  объяснять  дрожащим,  срывающимся
голосом, но Гиль уже не слушал ее. Его взгляд был прикован к этюднику, а его
раздражение сменилось интересом.
   - Совсем неплохо, - сказал он с восхищением в голосе. Затем, перегнувшись
через ее плечо, перелистал сделанные  ею  прежде  наброски.  -  А  ведь  они
чертовски хороши, - воскликнул он. - Вы рисовали эти цветы по  памяти?  Ведь
вчера с вами не было этюдника.
   Корделия молча кивнула; дар речи все еще не вернулся к ней, близость Гиля
словно сдавливала ей гортань. Она желала в эти минуты, чтобы он  куда-нибудь
ушел и оставил ее в покое. И тут же ей хотелось, чтобы он подошел еще ближе,
но что с ней тогда произойдет, она не представляла.
   - Рисунки сделаны удивительно мастерски, -  сказал  Гиль.  Затем  добавил
отрывисто. - Зайдите на минутку в дом. Я хочу вам кое-что показать.
   Что-то в  глубине  души  кричало  ей:  не  смей,  уходи  немедленно!  Она
чувствовала, что от него исходит опасность, и не надеялась совладать с  нею.
Но то ли  любопытство,  то  ли  влечение,  которому  она  была  не  в  силах
противостоять, заставило ее ослушаться  внутреннего  голоса  и  принять  его
приглашение.
   Пелайо, приметив ее, дружелюбно завилял  хвостом.  С  тех  пор,  как  его
хозяин ввел ее в дом, она и для него стала желанным гостем. Но даже  это  не
обрадовало ее. Близость Гиля, ощущение, что ей не  удастся  бежать  из  этих
четырех стен, - усиливало ее смятение. Как и в прошлый  раз,  его  стол  был
завален книгами, картами, документами и записями, но, кажется, сейчас он сам
хотел показать ей все это.
   - Вы изучаете что-нибудь? - Она выдавила из себя вопрос, понимая, что  ее
спасение состоит в том, чтобы завязать разговор о чем попало.
   - В некотором роде. Я работаю над путеводителем по здешним местам.  -  Он
улыбнулся. - Конечно, нечто подобное уже существует, но я  считаю,  что  мой
опыт позволит мне составить путеводитель если не  лучше,  так  по-другому  К
тому же, это занимает меня в зимнюю пору, когда туристы почти не наезжают.
   Та наигранная непринужденность, с которой  он  говорил  о  своей  работе,
подсказала Корделии, что на самом деле этот труд для него очень важен.  Ведь
и она сама порой говорила своим знакомым с той же интонацией: "Да, я немного
занимаюсь живописью".
   - Вы разносторонний человек, - сказала она чуть иронично  и  с  невольным
восхищением. - Никогда бы не подумала, что вы еще и писатель.
   - Какой там писатель, - ответил он с горечью. - Я пишу только потому, что
люблю и хорошо знаю  свой  край.  С  ремеслом  этим  я  осваиваюсь  по  мере
погружения  в  работу.  Ведь  и  фотограф  я  не  блестящий,  хотя   кое-что
получается, и надеюсь, что наберется достаточно снимков  для  иллюстраций  к
книге. Но знаете, - тут он посмотрел  на  нее  таким  взглядом,  что  у  нее
перехватило дыхание, - ваши рисунки могли бы украсить мою книгу,  во  всяком
случае те, на которых цветы и птицы в полете.
   - Вы говорите о карандашных рисунках? - тема  разговора  заинтересовывала
ее все больше.
   - Конечно. Но и акварели тоже. Как вам мое предложение?
   - Я думаю,  что  это  неплохая  идея.  Но  почему  бы  вам  не  подыскать
профессионального иллюстратора?
   Он недоуменно пожал плечами.
   - Вы что, делаете вид, что не понимаете? Я думаю, что нашел его  в  вашем
лице.
   Корделия была искренне ошеломлена. Ей казалось, что с его стороны это  не
более чем общие рассуждения. - Вы, правда, имеете в виду меня? - воскликнула
она.
   - Конечно, вас. Почему же нет? - спокойно ответил  он,  и  в  голосе  его
прозвучала такая уверенность в ее согласии, как будто это было уже  решенным
делом. - Вы вполне сложившийся художник и вы находитесь  здесь.  Задержитесь
на некоторое время. Мы с вами опять отправимся в горы, только  на  этот  раз
захватим с собой мольберт, этюдник, краски, все что необходимо.
   Корделия на минуту лишилась дара речи, настолько невероятным было то, что
она услышала. Остаться здесь, среди диких гор, чтобы каждый день бродить  по
ним с этим человеком? Не сошел ли он с ума, предлагая ей такое?!
   - Я не могу! - выдавила она из себя, когда вновь обрела голос.
   - Но почему? - Его настойчивость росла, казалось, он готов был  отбросить
все ее возражения. - Неужели вам так не терпится вернуться к Брюсу Пенфолду?
Или он очень ревнивый любовник?
   От смущения она покраснела до корней волос. -  Что  за  чушь!  Мы  просто
друзья, - возмущенно воскликнула она.
   - И как я только мог о таком подумать, - Гиль явно подтрунивал над ней. -
Как будто ни с кем этого не бывало. В этом нет ничего необычного.
   - Но к Брюсу и ко мне это не относится, - воскликнула она. - А не могу  я
остаться потому, что у меня есть собственное дело. Как же я  его  брошу,  да
еще на неопределенный срок?
   - А не пора ли решиться на  большее,  чем  ваш  магазин?  Или  вы  хотите
навсегда расстаться со своей любовью к живописи? А ведь здешние  края  могут
пробудить вас к творчеству Так не упустите свой шанс.
   Его слова показались ей возмутительно самоуверенными. Ведь он вторгался в
сферу ее потаенных стремлений и страхов. Все это его совершенно не касалось,
хотя, конечно, в предложении его был здравый смысл. И все же, разве он  имел
право говорить ей такое?
   - Какое вам дело до того, вернусь я когда-нибудь к живописи или  нет!?  -
сердито закричала она. - Все, что вам надо, это использовать меня, раз уж  я
оказалась у вас под рукой.
   Неожиданно для Корделии она вдруг оказалась прижатой Гилем  к  стене.  Он
крепко держал ее и не было никакой надежды, что ей удастся убежать.
   - О, я хотел бы совсем иначе воспользоваться тем, что вы оказались у меня
под рукой, - сказал он вкрадчиво, а затем легко коснулся ее губ своими.
   Она и не думала отвечать на это касание, но ее губы будто взорвались. Она
ощутила, как волны страсти сотрясают все ее тело,  а  он  не  колеблясь  еще
крепче прильнул к ее рту.  На  этот  раз  это  был  долгий,  проникновенный,
страстный поцелуй, от которого она задохнулась  и  словно  бы  потеряла  все
опоры. Ей показалось, что ее несет по волнам неведомых чувств.
   А его умные руки уже проникли под рубашку, сжали ее  разгоряченное  тело,
затем, лаская каждое ребрышко, стали подниматься вверх и наконец с нежностью
коснулись ее грудей. Неосознанно она изогнулась всем телом, как бы обвиваясь
вокруг него и прося о продолжении ласки. И он даровал ей  это,  осторожно  и
даже бережно лаская ее губами, действуя  так,  как  будто  она  была  совсем
неопытным новичком, которого надо вводить в мир любви постепенно и трепетно,
так, чтобы невзначай не обидеть каким-нибудь неосторожным действием.
   - Наверное, нам стоит снять все это, - прошептал он в ухо  Корделии.  Эти
слова побудили ее очнуться в тот самый момент, когда он пытался снять с  нее
рубашку.
   - Нет, не стоит, - выдохнула она, отталкиваясь от него и тяжело дыша.
   Его лицо моментально стало непроницаемым, ледяным.
   - Зачем играть с огнем? - спросил он спокойным тоном.  -  Вам  ведь  было
приятно, и мы могли бы перейти к другим занятиям, которые доставили  бы  вам
еще большее наслаждение.
   Корделию трясло от пережитого унижения, она  задыхалась.  Ее  переполнило
неприятное чувство, которое, будь она опытнее,  смогла  бы  определить,  как
неудовлетворенное желание. Она в ярости вскочила на ноги, готовая  вцепиться
в его вызывающе привлекательное лицо. Но остатки осторожности,  которые  еще
не покинули ее, подсказали, что  его  реакция  может  быть  непредсказуемой.
Поэтому она ограничилась тем, что окинула его возмущенным взглядом.
   - О, как вы бесконечно уверены в себе. - воскликнула она. - Мерче Рамирес
предупреждала меня, что вы не приносите добра. Вы  из  тех  мужчин,  которым
женщина нужна лишь для удовольствия. Что ж, она была права! Так  вот  что  я
скажу вам. Никакие соблазны не заставят меня остаться  с  вами  ни  на  одну
минуту. Что до вашего предложения о совместной работе - так я скорее позволю
себя убить, чем соглашусь на это.
   Она стояла бледная и напряженная, с трудом справляясь со своим  дыханием.
Гиль склонил голову набок, снисходительно-иронично  улыбнулся  ей,  а  затем
бросил многозначительный взгляд на часы.  -  Ваша  минута  истекла,  -  сухо
сообщил он.
   Она сорвалась с места  и,  пробежав  мимо  него,  вылетела  во  двор.  Ее
обуревала еле сдерживаемая ярость. Она была уже у ворот, когда Гиль появился
в проеме дверей и крикнул ей вдогонку:
   - Вы оставили этюдник!
   Ей уже хотелось крикнуть, что он может оставить его у себя и растопить им
печь, но в последний момент что-то  остановило  готовые  сорваться  с  языка
горькие и обидные слова. Молча она стояла у ворот, пока он приближался к ней
невозмутимой походкой.
   Ей казалось невероятным, что еще вчера она уважала его, верила ему,  даже
пыталась понять его. Нет,  все-таки  ее  первая  реакция  была  верной:  это
отвратительный человек, легко играющий с чувствами  женщин,  безжалостный  к
ним.
   - Прощайте,  Корделия,  -  сказал  он  подчеркнуто  вежливо,  отдавая  ей
этюдник.
   - До свидания, мистер Монтеро, -  язвительно  ответила  она.  -  Не  могу
сказать, что  наше  знакомство  доставило  мне  удовольствие.  Но  теперь  я
согласна, что Морнингтон Холлу действительно лучше будет без вас.

Глава 4

   Брюс Пенфолд был недоволен Корделией, что и высказал ей, как  только  она
вернулась в Кастро Урдиалес.
   - С твоей стороны не очень честно было бросать меня здесь и  ехать  в  Ла
Вегу. Я же не мог тогда даже воспротивиться этому. И  застрять  там  на  три
дня! - Угрюмо жаловался он. - Разве так поступают со старыми друзьями?
   Неблагодарность  Брюса  просто  потрясла  ее.  Ведь   эту   поездку   она
предприняла в интересах Брюса. А какую  душевную  травму  она  нанесла  себе
знакомством с Гилем Монтеро.
   - Я ведь старалась помочь тебе, - напомнила она Брюсу.  -  Сказал  бы  ты
мне, что я нужна тебе здесь, я бы осталась. И не собиралась я застревать там
надолго, просто так  вышло.  Я  надеялась,  что  мне  все-таки  удастся  его
переубедить. И не моя вина, что его не сдвинуть с мертвой точки.
   - Я-то подумываю, что ты оставалась там по другой причине: у тебя  что-то
было с этим человеком. Ей-ей, я  не  могу  найти  другого  объяснения  твоей
задержке.
   - Ну и ну, - возмутилась Корделия. - Удивляюсь тебе, Брюс! Откуда в  тебе
этот мужской шовинизм? Если хочешь знать, этот Гиллан Морнингтон,  иль  Гиль
Монтеро, как он себя называет, - самый  чванливый,  тупоголовый,  упрямый  и
просто ненормальный тип из тех, кого я встречала в своей жизни!
   -  А  все  же,  мне  кажется,  он  запал  тебе  в  душу,  -  сказал  Брюс
подозрительно.
   Корделия уклончиво покачала головой. Положа руку на сердце, не могла  она
утверждать, что Гиль Монтеро абсолютно непривлекателен. А все-таки ее оценка
этого человека была именно такой, какая только  что  прозвучала.  Но  ей  не
понравились нотки собственника, сквозившие в реплике Брюса.  Поэтому  она  и
оборвала его:
   - Даже если бы он мне и понравился и я решилась бы на то, чтобы в безумии
страсти отдаться ему где-нибудь на склоне горы, это тебя никак не  касается.
Я свободный человек и могу делать все, что мне угодно. Но  ничего  подобного
не произошло.
   - Пусть будет так, - настаивал Брюс, - но с  моей  стороны  было  ошибкой
доверить тебе вручение документов. Никогда я бы не  пошел  на  это,  будь  я
тогда в добром здравии. А ты, моя милая, скажу тебе  честно,  испортила  все
дело. Кто это отказывается от титула и поместья - та