ее лицо обеими ладонями и приблизил  ее  глаза  к
своим, и она поняла, что это будет здесь и сейчас - или не будет никогда. Их
дороги сошлись воедино, не надо им снова расходиться.
   - Пожалуйста... - сказала она, ее голос был так глух, что едва слышен.  -
Пожалуйста, Гиль... Он мягко рассмеялся.
   - Пожалуйста что? Дать тебе пить? Пойти к черту? Как я могу знать, о  чем
меня просишь ты? Я думаю, нужно сделать это, - дразнил он, но вот  его  губы
уже покрывали ее шею поцелуями, а пальцы ловко расстегивали пуговицы блузки.
   Не было никакого комфорта, только газета, которую она  расстелила,  чтобы
уберечь его от накапавшей на пол краски, но уже ничто  не  могло  остановить
их, и ее собственное желание было столь властным,  что  не  было  в  ней  ни
грамма стыда, когда он раздел ее и быстро сбросил  свою  одежду.  Нагая,  на
заляпанной краской газете, она дала ему овладеть  собой.  Впервые  открыв  и
пробудив в ней чувственность год назад в Ла Веге, он, наконец,  открывал  ее
тело и поворачивал его  навстречу  своему  желанию  так  страстно,  что  она
утонула в глубоком забвении всего и вся и сознание оставило ее.
   У нее осталось смутное воспоминание о том, как ее  тело  было  поднято  и
вынесено из комнаты, и последнее, что она еле вспомнила, было  то,  как  они
уютно устроились в семейной кровати в ее комнате, руки  Гиля  обняли  ее,  и
линии его сильного разгоряченного тела переплелись с ее плотью...
   - Что?.. - спросила она, вынырнув из забвения и страсти.
   - Ты вскрыта, - улыбаясь,  сказал  он.  -  Я  польщен.  Это  мне  удалось
впервые.
   Она пошевелилась, прибой счастья  отступил,  она  вспомнила  о  других..,
женщинах Гиля, число которых она только что пополнила.
   - Никогда бы не подумала, что  это  в  новинку  для  тебя,  -  язвительно
сказала она.
   Он полуповернулся к ней, нежно трогая пальцем кончик ее носа.
   - Корделия, почему у тебя обо мне понятие  как..,  как..,  о  сексуальном
обжоре, откуда ты это взяла? - насмешливо спросил он.
   - О, Гиль, не притворяйся! - заплакала она. - Я слышала о тебе  от  Мерче
Рамирес, и, конечно, помимо нее было много других.
   Он помолчал минуту, потом вздохнул.
   - Ладно!  -  сказал  он.  -  Может,  и  было  такое  время..,  нет,  буду
откровенен, было время, когда я играл в эту игру довольно энергично. Когда я
первый раз приезжал жить в Испанию, я все время  дрейфовал.  Передвигался  с
места на место, с работы на работу. Искал чего-то и, не найдя этого в  себе,
перестал уважать и себя, и других. Женщинам я, похоже,  нравился,  все  было
доступно, и я пользовался этим. - Он приподнялся на локте и, поймав ее руку,
прижал ее к своей теплой груди. - Пожалуй, я  был  не  лучшим  объектом  для
знакомства. Может быть, и сейчас это так.
   Корделия открыла рот, чтобы заговорить, но он затряс головой.
   - Нет, дай мне закончить. Все, что я могу сказать в свое оправдание,  это
то, что Ла Вега стала для меня спасением, - продолжал он.  -  Она  дала  мне
устойчивость. Пойми меня правильно, я не святой, но я  вел  себя  там  более
строго. Не то место, чтобы шататься  от  одной  к  другой.  Я  обрел  покой,
обдумал свои возможности, нашел нишу. Вот почему я покидал ее неохотно.
   - Но ты все же сделал это, - сказала она. - Приехал в Морнингтон  Холл  и
нашел другую нишу, которая была создана будто специально для тебя.
   Он слегка нахмурился.
   - Ты должна бы знать, что все было не так просто. Но неожиданно  удалось.
Я чувствую себя там, как в своем доме, будто он  ждал  меня,  а  я  его.  Не
только потому, что я обрел семью, я начал испытывать к нему  любовь.  Эвелин
вела себя великолепно, принимая во внимание, что я обездолил ее собственного
сына. И теперь у меня есть брат и сестра.
   Корделия зашевелилась, немного отодвинувшись от него.
   - И кузина, - не могла она не напомнить ему. - Как это ты забыл Алису?
   - Дальняя родственница, - уточнил он. - Не становись ты далекой, любимая.
Я хочу, чтобы ты близко-близко была ко мне.
   У Корделии  не  хватило  мужества  продолжать  мучительную  тему.  Она  в
объятиях Гиля, и что бы ни случилось потом, сейчас он принадлежал ей.
   - - Значит, ты больше не злишься на меня за то, что  я  вытащила  тебя  в
Англию? - спросила она.
   - Нет, если ты не злишься на меня за то, что я вернул тебя в  Испанию.  -
Потом он улыбнулся. - Ты говоришь слишком  много,  Корделия,  и  заставляешь
меня много говорить. А я не хочу сейчас беседовать. Я ждал тебя так долго, я
хочу заниматься с тобой любовью, еще, - он больно поцеловал ее в губы,  -  и
еще, - его поцелуи прошлись вдоль ее шеи, - и еще.
   Пока я не наскучу тебе, подумала она с внезапным отчаянием, но теперь уже
поздно переводить назад стрелки часов. Страсть  снова  сблизила  их,  и  она
забыла все, кроме своей любви к нему.
   Часы бежали. Дневной свет уже стал угасать, когда  они  спустились  вниз,
держась за руки, как два нашаливших ребенка.
   - Я боюсь, Бланка догадывается, чем мы  занимались  полдня,  -  хихикнула
Корделия.
   - Может, и догадывается, но она сама тактичность, - ответил Гиль.  -  Вот
поесть бы сейчас, я страшно голоден.
   Еда была. Обычно в это время накрывали в  столовой.  Необъятных  размеров
блюдо  с  тушеным  кроликом,  приправленным  ароматными   травами,   фрукты,
разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом.  Конечно,  вино.  И
кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед  огнем  с  мурлыкающей
между ними кошкой.
   Корделия не думала сейчас  ни  о  будущем,  ни  о  прошлом.  Она  жила  в
настоящем, только в нем, отказываясь  что-либо  предчувствовать.  Снова  она
готова оказалась в объятиях Гиля, еще  раз  испытав  такую  эмоциональную  и
физическую полноту существования, о какой никогда и не  мечтала,  и  наконец
заснула, положив голову на его плечо.
   Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности
пронизало ее дрожью.
   Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в
действительности он не принадлежит ей и что она  не  сможет  играть  никакой
роли в его будущем.
   Она постаралась разогнать эти мрачные  мысли.  Сегодня  она  снова  будет
рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль  вернул
ей веру в себя и в свой талант. А еще она  любит  и  любима,  и  ее  чувства
победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты  имеешь  здесь  и  сейчас,
сказала она себе.
   Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая
заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от
него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.
   -  Доброе  утро,  -  сказала  она.  Это  прозвучало  слишком   формальным
обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что
бы сказать иное, лучшее.
   Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка
была так ослепительна, что оглушила ее.
   - Корделия, - сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его  чувств.
- Ты не поверишь, посмотри-ка... - и потащил к столу, победно смеясь.
   - Что это, Гиль? - спросила она.
   - Я очень рано проснулся, - начал он. - Ты так мирно  спала,  я  не  стал
тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где  играл  еще
ребенком.
   Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки,  что
ей так нравилось.
   - Я все это время переворачивал Морнингтон  Холл  вверх  дном  в  поисках
старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях.  Но  то,
что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в  доме,  забросили  ненужный  им
хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после  ее  возращения  в
Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла...
   Внезапная туча набежала на его лицо, и  Корделия  бережно  положила  свою
руку на его.
   - Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, - сказал он. -  Все
эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена,
она изведала несправедливость. Но... - он колебался, и она видела,  что  это
новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой  усилие,
переборол боль и заставил себя продолжать. - Она тоже причиняла ему  зло.  И
никогда не говорила мне всей правды.
   Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то,  что
собрал по частям.
   Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и  поженились
очень молодыми и вопреки  недовольству  своих  семей.  Если  бы  Морнингтоны
приняли  и  полюбили  испуганную  юную  испанскую  невестку,  все  могло  бы
сложиться иначе. Но  она  была  одинока  и  несчастна  в  своем  вынужденном
изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.
   - Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски,  -  сказал
Гиль. - И  решила,  что  Англия  -  холодное,  недружелюбное  место,  полное
черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но  смотри:  это
было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она  хотела  домой,
она плакала и  умоляла  поехать  в  Испанию.  Наконец  он,  конечно,  неумно
предоставил ей самой решать. И она уехала  домой,  взяв  меня  с  собой,  не
условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.
   - Наследника Морнингтона,  -  медленно  произнесла  Корделия.  -  Он  мог
потребовать вернуть тебя через опекунский суд.
   - Мог, - согласился Гиль, - но не сделал  этого.  Здесь  много  писем,  в
которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание  здесь
с тем, чтобы я мог  время  от  времени  приезжать  в  Англию.  После  второй
женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она  зацепилась
за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех,  -
он порылся в грязных бумагах и положил один из листков  перед  Корделией.  -
Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор,  пока  она
не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и  отцом,
отказавшимся от сына, но это было не так. - Гиль провел свободной  рукой  по
волосам и криво усмехнулся. - Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь,
перешедшая в ненависть? - печально процитировал он.
   Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.
   - Вот так это было, - сказал он. Он говорил легко, но она уже знала,  что
именно так он говорит при напоре сильных чувств. - Затем  долгое  время  они
молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо.., письмо, с которым  он
обращался ко мне, которое я не получил. - Он вздохнул. - Может быть, тогда я
покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А  может,  им
было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак  вместе  с  другим
хламом.
   - Тебе писал твой отец? - спросила она чуть слышно.
   -  Да,  да.  Это  была  единственная  возможность  нашего  общения...  Он
рассказывал мне свою часть истины.., уклончиво, конечно, но иначе,  чем  моя
мать. Он тоже не был святым,  как  и  я.  Он  написал  также,  что  встретил
прекрасную женщину и женился на  ней,  но  не  решился  открыть  ей  горькую
историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и  уважение.  Обещал,
что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.
   - Так и отложил это в долгий ящик, - поморщилась Корделия.
   - Это лишний раз доказывает, что каждый день  мы  должны  жить  так,  как
будто другого дня не будет, - Гиль произнес это как лично выношенную истину.
- Еще он написал, что несмотря ни на  что,  я  остаюсь  его  наследником,  и
просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил,  что  для  него
еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.
   - О, Гиль, - воскликнула Корделия, тронутая рассказом. - Если  бы  только
это письмо достигло тебя! Ты-то думал, что он  о  тебе  забыл,  а  потом  он
должен был думать,  что  ты  отверг  его!  Какая  печальная,  какая  ужасная
история!
   - Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной  вины.  Но  наконец  я  могу
сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж,  их  отец  не  был
монстром,   а   был   всего-навсего   человеком   с   сильными    страстями,
заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.
   Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.
   - Теперь наконец-то я знаю, кто я, - сказал он. - Я  лорд  Морнингтон  не
только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.
   Он стоял к ней спиной, но  она  слышала  правоту,  гордость  и,  конечно,
радость, звучавшие в его голосе.  Горечь  прошла,  исчезла  трещина,  прежде
делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое
стали одним - Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял  свое  место,  на
котором хотел и должен был находиться.
   Конечно, он не будет в ней нуждаться, и Корделия решила, что лучше,  если
она уйдет сразу, пока она может сделать это достойно, не  обнаруживая  своей
страшной боли.
   - Я благодарна тебе. Гиль, - сказала она тихо. - Искренне  благодарна.  И
за то, что ты снова сделал меня художником. И за то, что  научил  меня  быть
женщиной. Я всегда буду помнить это.
   Он медленно обернулся.
   - Помнить это? - повторил он и лицо его потемнело. - Боже, ты думаешь,  я
позволю тебе забыть?
   Она подалась назад, пока он пересекал комнату, приближаясь к ней.
   - Нет, Гиль, пожалуйста... То, что было между нами, было ..прекрасно,  но
будет лучше, если мы покончим с этим теперь...
   - Ты в самом деле? - его руки грубо схватили ее плечи, встряхнули ее. - А
в какую игру мы играли вчера, а? Что ты делала  в  постели  со  мной,  творя
такое, как если бы я был единственным мужчиной  в  мире,  который  для  тебя
что-то значит? Что это было - только игра? Ты  знаешь,  что  я  люблю  тебя?
Думаешь, что я позволю тебе уйти?
   Он снова встряхнул ее так, как будто хотел убить  ее,  потом  заключил  в
свои объятия, словно желая защитить от всякого зла. Но Корделия  была  глуха
ко всему, кроме трех великих слов,  трех  слов,  которые  она  не  надеялась
когда-либо услышать от него.
   - Ты любишь меня? - задохнулась она. - Гиль, не причиняй  мне  страданья,
это не может быть правдой! Я не перенесу не правды. Я слишком люблю тебя для
этого!
   - Конечно же, это правда! - мученически простонал он. - Я не знал  этого,
пока не увидел тебя с этим парнем, Брюсом, и не понял, что мысль о том,  что
ты с другим, для меня невыносима. Я ведь никогда не любил  женщину...  И  не
знал, что способен на это! Думаешь, почему я устроил студию  и  привез  тебя
сюда? Я хотел, чтобы ты реализовалась, но больше того я боялся, что пока  ты
не отыщешь свой собственный путь, ты не полюбишь меня.
   - Но я же люблю тебя давно, - недоверчиво сказала она. - Разве ты не знал
этого?
   - Я узнал это только вчера, когда нас слило воедино... Я знаю, что ты  не
из тех женщин, которые могут изобразить страсть и  тогда,  когда  они  не..,
когда они не... - он подхватил ее на руки. - Ах, Корделия, даже разговор  об
этом зажигает меня! - воскликнул он. - Возвращаемся в постель тут же!
   - Отпусти меня! - попросила она. Но он уже входил в нее. Это было  уже  в
ее спальне, за плотно прикрытой  дверью.  Нетерпеливость  сделала  его  тело
тяжелым. В этот раз сознание было при ней, она жестоко отвечала ему  на  его
поцелуи, бурно отвечала на его ласки до самого конца, пока  они  не  унялись
одновременно.  И  вот  они  лежали,  все   еще   обнявшись,   истощенные   и
торжествующие, - Теперь, - сказал  он,  прерывисто  дыша,  приподнявшись  на
локте и глядя на  нее  с  мужской  гордостью  обладания,  -  мы  отпразднуем
свадьбу, конечно, в Морнингтоне, но сначала съездим в Ла Вегу и отметим  там
нашу.., э.., помолвку. Это будет такой праздник, вот увидишь, вся деревня не
будет по этой причине работать три дня.
   - Свадьбу? - Корделия попыталась сесть, но он ей не позволил. - Но, Гиль,
я думала, что ты собираешься жениться на Алисе!
   Он фыркнул, оскорбительно засмеявшись.
   - Сделан одолжение, никогда не повторяй этого!  Я  не  прикоснулся  бы  к
Алисе, даже если бы мы остались единственной парой на пустынной земле! -  Он
скорчил гримасу. - Да, она уехала в  Париж  за  два  дня  до  того,  как  мы
отправились в Испанию. Я сказал ей, что перестану давать ей деньги, если она
не займется чем-нибудь полезным. И она обиженно удалилась, бормоча что-то  о
моделировании. Но в самом деле, Корделия, откуда ты выкопала эту чушь?
   - Но она говорила.., и она так думала... - слабо начала она.
   - Когда мы поженимся, моя любовь, я  надеюсь,  что  ты  будешь  обо  всем
спрашивать меня, а не мою сестру  или  кузину,  -  дразня  ее,  с  напускной
строгостью сказал Гиль.
   Она вздохнула. - Значит,  так  хотят  небеса.  Но,  Гиль,  ты  не  можешь
жениться на мне! - уже не веря тому, что говорит, сказала  она.  -  Ты  лорд
Морнингтон, и тебе нужен кто-то, кто.., ну ты знаешь...
   - Более красивая? Более  талантливая?  -  поддразнивал  он  ее.  -  Более
упорная? Дорогая моя, ты обладаешь всеми качествами, в которых нуждаюсь я, в
которых нуждается Морнингтон Холл. Я люблю это место и собираюсь  вложить  в
него все свои возможности. - Он стал серьезным.  -  Это  долг,  и  его  надо
выполнить. Я буду последовательно и все настойчивее вовлекать Рана и  Гайнор
и в дела поместья, и в  коммерцию,  потому  что  каждое  лето  я  хочу  быть
свободным, чтобы проводить его здесь, в Испании  -  с  тобой.  Я  ничего  не
желаю, если в этом не будет и тебя, Корделия. Понимаешь?
   - Да, милорд! - голубые ее  глаза  озорно  заискрились.  -  Все,  что  ты
говоришь! Ах, дорогой, у меня ужасное  предчувствие,  что  ты  будешь  самым
требовательным мужем!
   - На этот счет можешь не  сомневаться,  дорогая,  -  сказал  Гиль,  снова
притягивая ее к себе. - Никогда не сомневаться!