у черного хорька и теперь хотел проверить ее  в  деле.  Вокруг  фермы,
вдоль живой изгороди, было сейчас полно молоденьких кроликов. Его,  конечно,
уличат и накажут, но это его не пугало. Если у тебя  голова  на  плечах,  от
наказания можно увильнуть - и по этой части он  был  большой  мастак;  а  не
удалось выкрутиться - тогда уж получай что причитается. Все равно через  два
дня начинаются каникулы, и он уедет домой. Там никто не наказывает, там  его
понимают, там жизнь, которая подходит ему по всем статьям. Он шагал, засунув
руки в карманы и насвистывая на ходу, - светловолосый, ладный поджарый,  как
отец, в свои пятнадцать лет на редкость наблюдательный.  По  дороге  он  все
примечал: овец на далеких склонах холмов, корольков и синичек, тенькающих  в
живой изгороди, характерный кроличий след в подсохшей луже у края поля. Пока
он будет заниматься своими хорьками, наверняка  заявится  Мейбл,  фермерская
дочка, на год старше его, и начнет крутиться рядом в расчете затянуть его на
сеновал. Но сегодня ей ничего не светит: не  станет  он  с  ней  возиться  и
попусту тратить время. В небе появилась  пустельга  и  зависла  над  дальним
краем поля. Он немного постоял, наблюдая за птицей. Самец; голова опущена  -
высматривает  на  земле  добычу.  Перед  глазами  у  него   возникли   холмы
Медип-Хиллс, убегающие вереницей от самого  дома...  Свой  дом  и  все,  что
вокруг, он любил. Но придет время - и он увидит другие места, в  тысячу  раз
лучше, и полюбит их еще сильней. Так обещал отец. И  мальчик  пошел  дальше,
тихонько насвистывая. Впереди жизнь, и она полна обещаний -  в  ней  столько
интересного! Нужно только знать, чего хочешь - и не упускать своего.

***

   В воскресное утро с моря дул теплый  западный  ветер,  и  Шубриджи  спали
дольше обычного. Эдвард Шубридж только что открыл глаза, жена  еще  дремала.
Спальня находилась на северной стороне дома, и они  никогда  не  задергивали
шторы на ночь. Сквозь  хрустально-прозрачный  воздух  была  отчетливо  видна
вереница холмов, сбегавших уступами к долине, за которой  лежало  море.  Уже
апрель; весна набирает силу. В реки  вот-вот  начинает  заходить  на  нерест
первый лосось. На прибрежные утесы  островов  Стип-Холм  и  Флэт-Холм  скоро
слетятся на гнездовье морские птицы.
   Чибисы уже давно разбились на пары, а по утрам, вот как сейчас, можно уже
услышать жаворонка.  Шубридж  лежал,  чувствуя  приятную  опустошенность.  В
памяти почему-то всплыли записки архиепископа, которые он  взял  у  него  на
просмотр и позволил забрать с  собой.  В  сущности,  это  было  исследование
христианской морали, и тот критический анализ, те аргументы, которые он  там
обнаружил, заинтересовали его гораздо больше того, что ему доводилось читать
по теологии. Правда, это были только заметки и наброски, не  предназначенные
для публикации. При  других  обстоятельствах  он  бы  охотно  побеседовал  с
автором. Он был почти со всем согласен, за  исключением  абсолютно  неверной
трактовки человеческой природы. Чтобы  вновь  обрести  добродетели,  которые
архиепископ призывал ценить превыше всего, мир должен был бы  шаг  за  шагом
пройти обратный путь к своим истокам. Вплоть до Адама и  Евы.  Стоило  нашим
прародителям  покинуть  рай,  как  они  тут  же  повернули  не  туда.   Нет,
человечество безнадежно. Оно губит себя собственными руками. И это медленное
самоуничтожение уже ничем не остановить. Даже тот крохотный рай, который  он
намерен создать для себя, жены и сына, - даже он неизбежно разрушится. На их
жизнь хватит, но когда там будут жить сыновья сыновей его сына..,  да,  рано
или поздно и его  рай  погибнет.  Он  считал  свой  замысел  неуязвимым.  Он
сознавал, что его мечта стоит в одном ряду с узкими, эгоистическими людскими
стремлениями - кто-то хочет стать президентом  фирмы,  кто-то  -  возглавить
колледж  или  церковный  приход.  Но  тем  не  менее  он  должен   выполнить
задуманное. Иначе жизнь теряет всякий смысл. И  алмазы  в  замшевом  мешочке
дадут ему возможность это сделать.  Мир  неминуемо  превратится  в  огромную
свалку, где будут копошиться и искать себе пищу среди отбросов те,  кто  еще
уцелел. Он желал только одного - при жизни избежать  этой  жалкой  участи  и
спасти от нес своих близких.
   В дверь позвонили. Он взглянул на часы у кровати: четверть  двенадцатого.
Он встал, накинул халат. Из окна спальни увидеть подъезд к дому было нельзя.
Он вышел на лестницу и через окошко над крыльцом разглядел  только  переднюю
часть машины - старенький "Форд-Капри", весь заляпанный грязью.  У  него  не
мелькнуло и тени подозрения. Он был спокоен: знал, что дело сработано чисто.
Он спустился вниз и отпер дверь.
   Навстречу шагнули двое - он сразу все понял и инстинктивно  рванулся,  но
они мгновенно преградили ему путь. Скрутили его профессионально, и тот,  что
поплотнее и повыше, рукой зажал  ему  рот,  а  другой  быстро  его  обшарил.
Убедившись, что он безоружен, толстяк молниеносно перехватил руку и  стиснул
ему горло мертвой хваткой. Второй выдернул из кармана платок  и  моментально
заткнул ему рот. Все это заняло считанные секунды - техникой  нападения  они
владели в совершенстве.
   Они отступили на шаг назад  и  наставили  на  него  пистолеты.  Бородатый
толстяк (на груди у него болтался монокль на шнурке) сказал:
   -  Мы,  разумеется,  встречались,  но  официально  нас  друг   другу   не
представили. Моя  фамилия  Грандисон,  а  это  мой  коллега  Буш.  А  теперь
повернитесь и спокойно идите туда, где находится ваша жена.  Как  только  вы
нас к ней приведете, кляп мы вынем.
   Секунду-другую Шубридж стоял неподвижно. Внутри у него все застыло: он не
чувствовал ни страха, ни растерянности,  ни  даже  горечи.  Сквозь  открытую
наружную дверь было видно заднее  стекло  машины,  и  он  машинально  окинул
взглядом аляповатые наклейки - гербы и флаги  Уэймута,  Брайтона,  Саутэнда,
Блэкпула... Наконец он повернулся и повел их через холл и вверх по лестнице.
Где-то что-то сорвалось. Где, как и почему - гадать уже не имело смысла.  Он
понимал: время его истекает, а от того, что он будет  знать,  легче  ему  не
станет. За ним идут его палачи. Он был  наслышан  об  особом  отделе  и  его
полномочиях. Формальности, судебное разбирательство - это не по их части. Им
закон не писан - они сами себе закон. И бояться им  нечего.  Перед  закрытой
дверью спальни он остановился. Буш отодвинул его в сторону и вошел.  Женщина
сидела в кровати -  в  черной  шелковой  ночной  рубашке  без  рукавов  -  и
расчесывала волосы, такие же черные. Она  была  недурна  собой,  с  крепким,
упругим телом. На миг ее обнаженная рука с гребенкой застыла  в  воздухе,  и
она посмотрела долгим взглядом мимо Буша - туда, где  стоял  ее  муж  и,  за
спиной у него, Грандисон. Затем медленно опустила руку.
   Грандисон развязал Шубриджу рот и произнес:
   - Ложитесь в кровать. Шубридж подошел к кровати и лег под одеяло рядом  с
женой.
   - Руки не прятать, - скомандовал Буш. Он быстро обвел  взглядом  комнату,
ничего не упуская, фиксируя каждую мелочь. На туалетном столике  он  заметил
замшевый мешочек, подхватил его и передал Грандисону.
   Шубридж, сжав правой рукой руку жены, сказал:
   - Мне все равно, что вы сделаете со мной, но нельзя ли...
   - Оставь, - резко оборвала его жена.
   - Нельзя, - сказал Грандисон. - Когда вы все это затевали, вы должны были
предвидеть и такой исход. Боги против вас. Они всегда против вас, с  момента
вашего рождения. Не думайте, что вы допустили ошибку.  Ее  допустил  за  вас
кто-то другой, когда вас еще не было на  свете.  Истоки  всех  наших  ошибок
скрыты во мраке прошлого. - Он чуть приподнял в руке замшевый мешочек. -  На
что вы собирались это употребить?
   Шубридж пожал плечами.
   - Хотели купить себе место, где можно жить по человечески, и время, чтобы
успеть пожить.
   Грандисон кивнул.
   - Ну-ну. Все мечтают о том  же,  только  каждый  вкладывает  свой  смысл.
Большинство дальше мечты не идет. Так. У вас есть десять секунд.
   Шубридж отпустил руку жены, обнял ее за плечи и прикоснулся  щекой  к  ее
щеке. Друг на друга они не глядели. Шубридж перевел глаза  с  Грандисона  на
Буша и опять взглянул на Грандисона.
   - Не тяните, - произнес он и еще теснее прижал к себе жену.
   Грандисон  кивнул  и  вскинул  правую  руку.  Они  с   Бушем   выстрелили
одновременно. Стрелять вторично не пришлось. Буш шагнул к кровати и  кое-как
прикрыл обоих одеялом.
   - Я разберусь  тут  наверху,  а  вы  ступайте  в  кухню,  -  распорядился
Грандисон.
   Буш оставил Грандисона в спальне и спустился вниз.  В  кухне  он  отыскал
электрический тостер и включил его в сеть. Потом взял  со  стола  воскресную
газету и положил на тостер. Когда  она  начала  темнеть  и  съеживаться,  он
чиркнул спичкой и бросил ее сверху на газету. Вспыхнул  огонь.  Он  сунул  в
пламя еще одну газету и поднес ее к кухонной занавеске над раковиной.  Огонь
вначале робко лизнул край ткани,  а  потом,  осмелев,  охватил  занавеску  и
пополз по ней вверх. Буш отступил назад.  Возле  раковины  стоял  деревянный
поднос для завтрака с низким плетеным бортиком. Буш придвинул его  к  костру
из горящей бумаги, и тонкая сухая соломка  мгновенно  занялась.  Он  работал
быстро, уверенно, мысленно  выстраивая  канву  для  сообщения  о  воскресной
трагедии: растяпа-муж готовил завтрак, оставил рядом с  включенным  тостером
газету, а сам поднялся наверх к жене что-то спросить; дверь в  кухню  он  не
прикрыл, сквозняком подуло на газетные  страницы,  одна  из  них  попала  на
тостер...
   Пятясь, он вышел из кухни. Через незакрытую дверь в коридор стал медленно
выползать дым. Изнутри, сквозь  дымовую  завесу,  доносился  треск  горящего
дерева и уханье - огонь набирал силу.
   Буш стоял в другом конце холла и  смотрел,  как  длинные  языки  пламени,
добравшись до порога кухни, принялись лизать дверной косяк;  извиваясь,  они
взбирались все выше, пока не перекинулись на потолок - и разлились  по  нему
сплошным волнообразным потоком.
   Вниз по лестнице спустился Грандисон. Наверху, над  лестничной  площадкой
взвилась и заметалась струйка дыма, похожая на пляшущее привидение.
   Вдвоем они некоторое время стояли спиной к выходу - смотрели  и  слушали,
как яростно бушует пламя. Когда оставаться в  доме  стало  небезопасно,  они
вышли и плотно закрыли за собой дверь.
   - Тут у него где-то собака и еще эти птицы, - сказал Буш.
   - Оставьте все как есть, - сказал Грандисон. - Так будет правдоподобнее.
   Он влез в машину, Буш уселся за руль, и они тронулись  в  обратный  путь.
Итак, задача выполнена. Тела будут неопознаваемы.  На  официальные  вопросы,
если таковые возникнут, будут даны официальные ответы.., все как положено.
   Свернув на боковое шоссе,  они  остановились  и  посмотрели  назад.  Дом,
скрытый высокими вязами, был отсюда уже не виден. Над деревьями повисло едва
заметное облачко дыма. Они знали: теперь внутри полыхает гигантская топка  -
в доме властвует всепожирающий огонь.

***

   До поворота на узкую проселочную дорогу мисс Рейнберд  добралась  к  часу
дня. Въезд преграждал запрещающий  знак,  а  у  обочины  стояла  полицейская
машина. Две пожарные машины работали возле дома, но из-за каких-то неполадок
с подачей воды они мало что могли  сделать.  Над  вязами  лениво  поднимался
густой черный столб дыма.
   Патрульный полицейский разговаривал с ней вежливо.  Он  объяснил,  в  чем
дело, и сказал, что дальше ехать нельзя. Мисс  Рейнберд,  с  трудом  подавив
волнение - она была сильно  потрясена  случившимся,  -  как  бы  со  стороны
услышала собственный голос:
   - Меня вы обязаны пропустить. Эдвард Шубридж - мой племянник.
   Полицейский заколебался.
   - Минуточку, мэм, я спрошу у главного. Он вернулся к своей машине и  стал
докладывать по рации. Через несколько минут мисс Рейнберд подъезжала к дому.
Она уже окончательно взяла себя в руки. К Эдварду Шубриджу и его жене она не
испытывала особой жалости. Но зато ей было совершенно ясно, что  она  должна
предпринять - хотя бы во имя Гарриет.

Глава 12

   Вот уже три года мисс Рейнберд была так счастлива,  как  никогда  прежде.
После ужасной гибели Шубриджей она без колебаний определила,  в  чем  отныне
состоит ее долг, и взяла Мартина Шубриджа в  свой  дом,  официально  признав
его. Ведь он был ее внучатый племянник,  единственный  продолжатель  мужской
линии рода Рейнбердов.
   Поначалу он немного робел и дичился, и временами  с  ним  бывало  нелегко
найти общий язык. Но постепенно она сумела завоевать его доверие, да и  сама
до такой степени к нему привязалась, что скоро уже души не чаяла в нем. И, к
ее величайшей радости, он мало-помалу начал  оттаивать,  откликаться  на  ее
любовь, и между ними установились ровные, прекрасные отношения,  которые  на
закате жизни согревали ее и  давали  ощущения  счастья.  Она  уже  и  думать
забыла, что взяла его  к  себе  исключительно  из  чувства  долга.  Он  стал
неотъемлемой частью ее жизни, забота о его будущем стала ее главной заботой.
Общение с ним, его присутствие подарило ей то, чего ей всю жизнь не хватало,
и к чему она - может быть, неосознанно - стремилась. Она признавала,  что  у
него есть свои недостатки - а у какого мальчика их нет? (Впрочем, он уже  не
мальчик, а вполне сложившийся восемнадцатилетний молодой человек.)  Но  и  с
этим она была готова смириться. Ей пришлось рассчитать одну-двух  горничных,
поскольку они, по ее твердому убеждению, несли главную ответственность: сами
сбивали его с пути истинного. Ну, да не беда, это только естественно,  когда
молодой человек интересуется женщинами.  В  округе  он  пользовался  большой
популярностью, от приглашений к соседям не было  отбоя.  В  один  прекрасный
день - она молила Бога, чтоб он позволил ей дожить до  этого  -  он  полюбит
девушку из хорошей семьи и введет ее  в  Рид-Корт  как  свою  жену.  И  если
Господь продлит ей годы, то она, быть может, успеет увидеть и его  детей.  В
конце концов, ей нет еще восьмидесяти, и на здоровье она пока  не  жалуется.
Правда, бывают периоды, когда она плохо спит: ее тревожат  какие-то  тяжелые
сны, которые ускользают из памяти, стоит только открыть глаза. И еще мигрень
- временами просто спасенья нет.
   Она стояла у окна спальни и смотрела в сад. Был роскошный июньский  вечер
- длинные тени деревьев на траве, хлопанье крыльев  над  прудом,  золотистый
ковер цветов калужницы  на  дальнем  лугу.  Красота  вечера  словно  вторила
чувству безмятежного счастья,  которое  тихо  разливалось  в  ее  душе.  Она
протянула руку к графинчику с хересом и налила себе очередную порцию. Теперь
у нее в спальне всегда стоял графинчик - при бессоннице рюмка-другая  обычно
помогали ей забыться. А сейчас ей хотелось выпить просто потому, что  у  нее
было превосходное настроение. Вообще с этим, конечно, надо бы  поаккуратнее.
К счастью, Мартин интереса к спиртному не проявлял, но дурной  пример  Шолто
всегда подспудно присутствовал в ее сознании.  За  себя  она  не  опасалась:
четыре-пять рюмочек никак на ней не сказывались. Со стороны незаметно. В  ее
возрасте иногда полезно чем-то себя подбодрить.
   Она увидела, как из-за деревьев на том  берегу  пруда  показался  Мартин.
Солнце золотило его светлые волосы. На согнутой руке он нес  одну  из  своих
ловчих птиц, следом бежала собака.  Она  улыбнулась.  Ловчие  птицы,  охота,
рыбалка.., он до самозабвения любил все эти сельские забавы.  Она  позволила
ему переоборудовать одну конюшню под птичник. Если бы она в свое время вышла
замуж, она была бы счастлива иметь такого сына. Он обогнул  пруд  и  скрылся
под кронами деревьев в саду.
   Мисс Рейнберд отошла от окна. Семь часов - значит, сейчас он поднимется к
себе переодеться к ужину. Она допила вино и вдруг, ни  с  того  ни  с  сего,
решила и сама надеть другое платье. Между делом она пропустила еще  рюмочку,
мурлыча себе под нос какой-то  мотивчик  и  предвкушая,  как  они  вдвоем  с
Мартином сядут за стол, и он будет ей рассказывать, что он сегодня  делал  и
где был. Скоро им предстоит серьезный разговор  относительно  его  будущего.
Ему уже  восемнадцать  -  несколько  месяцев  назад  они  отпраздновали  его
совершеннолетие. Она устроила в его честь целый прием:  торжественный  обед,
танцы. Вечер удался на славу, а когда гости разъехались, она  объявила  ему,
что изменила свое завещание в его пользу. В один прекрасный день Рид-Корт  и
все ее состояние перейдут к нему. Он, как и следовало ожидать, был ошеломлен
и искренне ее благодарил.
   Она  вышла  из  комнаты  и,  спустившись  на  полэтажа,  остановилась  на
лестничной площадке. Сквозь окно проникал  все  еще  яркий  свет  заходящего
солнца, и вдруг она вспомнила свой давний сон - как они с мадам Бланш стояли
на этом самом месте.., смеялись и болтали, как две закадычные подружки.  Да,
мадам Бланш.., давненько она о ней не вспоминала.  Ни  о  ней,  ни  об  этом
вульгарном типе.., как  его?  Ламли?...  Да,  точно,  Ламли.  Кажется  целая
вечность прошла. Она повернулась от окна к лестнице и  увидела  Мартина.  Он
шел через холл - уже  без  птицы,  без  собаки.  Он  поднял  голову,  широко
улыбнулся, помахал ей рукой и стал подниматься  наверх  пружинистой,  легкой
походкой - такой ладный, стройный, пышущий здоровьем - приятно Посмотреть!
   Он слегка обнял ее за плечи, поцеловал.
   - Как у тебя прошел день, дорогой мой? - Спросила мисс Рейнберд.
   - Отлично. Я успею переодеться?
   - Что за вопрос!  Времени  достаточно.  Я  просто  хотела  сойти  вниз  и
чего-нибудь выпить перед ужином. Спускайся  и  ты  поскорей,  составишь  мне
компанию.
   Она подняла руку и коснулась его щеки, такой смуглой, теплой. Он нагнулся
и поцеловал ее в лоб.
   Мисс Рейнберд оперлась на перила -  ее  немного  качало.  Мартин  Шубридж
стоял у нее за спиной. Он глядел на  эту  маленькую,  тщедушную,  старушечью
фигурку, и кислый запах ее отдающего хересом дыхания  вдруг  вызвал  у  него
омерзение. Мисс Рейнберд, важная дама,  хозяйка  Рид-Корта!  Его  двоюродная
бабка как всегда под градусом и лезет со своими пьяными нежностями. Его лицо
свела гримаса отвращения и ненависти. Он протянул руку и  резко,  со  злобой
толкнул ее в спину.
   Стоя наверху, он видел,  как  она  покатилась  по  крутой  лестнице.  Она
ударилась о перила, отлетела вбок,  всем  телом  врезалась  в  стену,  затем
перекувырнулась в воздухе и  наконец  треснулась  головой  о  паркет  внизу.
Несколько  секунд  он  смотрел  на  ее  распростертое,  беспомощное,  как  у
сломанной куклы, тело. Если бы он заметил какие-то признаки жизни, он бы без
колебаний спустился и прикончил ее. Но она лежала неподвижно: голова  и  шея
были повернуты под каким-то странным углом. Он подождал еще немного  -  чего
доброго, пошевельнется или вскрикнет - и убедился, что это конец.
   В эти краткие мгновения перед смертью мисс Рейнберд  видела,  как  солнце
золотит его светлые волосы. Она смотрела и не понимала, кто он,  хотя  в  ее
затухающем сознании еще мелькнула мысль, что это он столкнул ее вниз. Да, он
столкнул ее вниз. Так же точно, как много лет  назад  она  сама  с  холодной
ненавистью,  намеренно  столкнула  с  этой  же  лестницы  пьяного   Шолто..,
столкнула, вытолкнула его из  своей  жизни,  потому  что  хотела  покоя.  И,
умирая, она услышала, как  голос  мадам  Бланш  произнес:  "Здесь  произошло
что-то ужасное".
   Мартин Шубридж повернулся и пошел наверх к себе. Сайтон и кухарка  сейчас
на кухне. Возможно,  Сайтон  ее  и  обнаружит.  Если  же  нет,  то  он  сам,
спустившись вниз, найдет ее. Так или  иначе,  она  мертва,  а  в  доме  всем
известно, что она тайком попивала. Никто ничего не заподозрит.  Скатилась  с
лестницы в пьяном виде - и все дела. Зато он сам теперь получит долгожданную
свободу и осуществит то, за что его  отец  и  мачеха  отдали  жизнь.  Размер
состояния двоюродной бабки был ему известен до последнего пенни.  Он  все  о
ней знал - накачавшись хер