ил тебя пойти погулять, чтобы не возвращаться домой,  потому,
что мне теперь нестерпимо безлюдье моего жилища. Но  чего  я  достиг?  Я
говорю, ты слушаешь,  и  оба  мы  одиноки,  мы  рядом,  но  мы  одиноки.
Понимаешь ты это?
   Блаженны  нищие  духом,  сказано  в  Писании.  Им  кажется,  что  они
счастливы. Им непонятна наша одинокая тоска, они не бредут по жизни, как
я, не зная другой близости, кроме  мимолетных  встреч,  не  зная  другой
радости, кроме сомнительного удовлетворения, что именно я увидел, понял,
разгадал и выстрадал сознание нашей непоправимой вечной разобщенности.
   По-твоему, у меня голова не в порядке? Выслушай меня. С тех пор,  как
мне стало ясно, до какой степени я одинок, мне кажется, будто изо дня  в
день я все глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, стен  его  я  не  могу
нащупать, конца его я не вижу, да и нет у него,  быть  может,  конца!  Я
иду, и никто не идет вместе со мной, рядом со мной; один, без спутников,
совершаю я этот мрачный путь. Это  подземелье  -  жизнь.  Временами  мне
слышатся голоса, крики, шум... Я ощупью пробираюсь  навстречу  невнятным
звукам, но я не знаю, откуда они доносятся; я никого не встречаю,  никто
в этой тьме не протягивает мне руки. Понимаешь ты меня?
   Бывали порой люди, которые  угадывали  эту  нестерпимую  муку.  Мюссе
восклицал:
 
   Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
   Кто-то вошел. Моя келья пуста.
   Нет никого, это полночь пробило...
   О одиночество! О нищета!
 
   Но у него это была лишь случайная догадка, а не твердая  уверенность,
как у меня. Он был поэт;  он  населял  жизнь  видениями  и  мечтами.  Он
никогда не был по-настоящему одинок. Вот я - я  одинок!  Недаром  Гюстав
Флобер, один из величайших несчастливцев в мире, потому что он был одним
из  величайших  ясновидцев,  написал  женщине-другу  такие   безнадежные
строки: “Все мы живем в пустыне. Никто никого не понимает”.
   Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, ни говорили,
ни пытались сделать. Ведь не знает Земля, что творится там, на  звездах,
огненным зерном разметанных так далеко, что до нас доходит сияние только
немногих  из  них,  -  а  несметные   полчища   остальных   затеряны   в
беспредельности, - и таких близких между собой,  что,  быть  может,  они
составляют единое целое, молекулы одного тела.
   Так вот, человек столько же  знает  о  том,  что  творится  в  другом
человеке. Мы дальше друг от  друга,  чем  звезды  небесные,  а  главное,
больше разобщены, потому что мысль непостижима.
   Какая это пытка - постоянно соприкасаться с теми, кого  нам  не  дано
понять! И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и  мы
простираем друг к другу  руки,  но  соединиться  не  можем.  Мучительная
потребность полного слияния томит нас, но все  усилия  наши  бесполезны,
порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны,  ласки  тщетны.
Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к Другу и лишь  ушибаемся
друг о друга.
   Сильнее всего ощущаю я одиночество,  когда  раскрываю  сердце  другу,
потому что непреодолимость преграды становится мне тогда еще виднее. Вот
он здесь, передо мной, смотрит на меня ясным взглядом, но душа,  скрытая
за этим взглядом, недоступна мне. Он слушает меня. А что он думает?  Да,
что он думает? Понимаешь, как это страшно? Что, если он ненавидит  меня?
Или презирает? Или  издевается  надо  мной?  Он  обдумывает  мои  слова,
порицает меня, осуждает, решает, что я ограничен или глуп.  Как  узнать,
что он думает? Как узнать, любит ли он меня, как  я  люблю  его?  Какими
мыслями полна эта круглая, как шар, голова? Какая непостижимая  тайна  -
неведомая мысль другого человека, скрытая и вольная мысль, которую мы не
можем ни узнать, ни направить, ни подчинить, ни побороть!
   А сам я, сколько  ни  стараюсь  отдаться  весь,  целиком,  распахнуть
настежь двери моей души, -  я  не  могу  открыться  до  конца  Где-то  в
глубине, в самой глубине остается тот тайник моего “я”, куда нет доступа
никому. Никому не дано найти его, проникнуть в него, потому что никто не
похож на меня, никто никого не понимает.
   А ты, понимаешь ты меня хоть сейчас? Нет, ты считаешь,  что  я  не  в
своем уме! Ты наблюдаешь меня со стороны, опасаешься меня!  Ты  думаешь:
“Что это с ним сегодня?” Но если когда-нибудь ты постигнешь,  разгадаешь
до конца мою ужасную утонченную муку, приди и  скажи  только:  “Я  понял
тебя!” И ты сделаешь меня счастливым хотя бы на миг.
   Женщины особенно заставляют меня ощущать одиночество.
   Горе мне! Горе! Сколько я выстрадал из-за них, потому что они чаще  и
больше, чем мужчины, создавали мне иллюзию, будто  я  не  одинок!  Когда
приходит  любовь,  душа   словно   расширяется,   наполняется   неземным
блаженством. А знаешь почему?  Знаешь,  отчего  это  ощущение  огромного
счастья?  Только  оттого,  что  мы  воображаем,   будто   пришел   конец
одиночеству. Мы думаем, что больше не будем заброшены, затеряны в  мире.
Какое заблуждение!
   Еще сильнее, чем нас, чем наши одинокие сердца, терзает вечная  жажда
любви женщину - женщину, этот великий обман мечты.
   Ты  и  сам  переживал  чудесные   часы   подле   этих   длинноволосых
обольстительниц с чарующим взглядом. Какой бред  туманит  наш  рассудок!
Какое самообольщение увлекает нас!
   Не правда ли, так и кажется, что сейчас, сию минуту, мы с  ней  будем
одно? Но  эта  минута  не  наступает  никогда,  и  после  долгих  недель
ожиданий, надежд, обманчивых наслаждений приходит день, когда я  остаюсь
еще более одинок, чем прежде.
   С каждым поцелуем, с каждым объятием отчуждение  растет.  И  как  это
больно, как ужасно!
   Ведь написал же один поэт - Сюлли Прюдом:
 
   О трепет ласк людских! Как жалок твой удел,
   Беспомощной любви бесплодная попытка
   Достичь слиянья душ в сплетенье наших тел...
 
   А затем - прощай! Все кончено. И уже с  трудом  узнаешь  ту  женщину,
которая была  для  нас  всем  в  какую-то  пору  нашей  жизни  и  в  чей
сокровенный и без сомнения пошлый внутренний мир нам так  и  не  удалось
заглянуть! Даже в минуты таинственного  слияния  двух  существ,  полного
смешения чувств и желаний, когда я, казалось, проникал до самых недр  ее
души, одно слово, маленькое словечко, показывало мне, как я заблуждался,
и, точно молния во мраке, освещало бездну, зияющую между нами.
   И все-таки лучшая отрада на земле  -  провести  вечер  подле  любимой
женщины, ничего не говоря и чувствуя себя почти счастливым от одного  ее
присутствия. Не  будем  требовать  большего,  ибо  полное  слияние  двух
человеческих существ невозможно.
   Я теперь замкнулся в себе и не говорю уже никому, во  что  верю,  что
думаю, что люблю. Зная, что я обречен на жестокое одиночество, я  смотрю
на окружающий меня мир и никогда не высказываю  своего  суждения.  Какое
мне дело до человеческих мнений,  распрей,  удовольствий,  верований!  Я
ничем не могу поделиться с другими и охладел ко  всему.  Мой  внутренний
незримый мир для всех недоступен. На обыденные вопросы я отвечаю  общими
фразами и улыбкой, которая говорит “да”, когда у меня нет охоты  тратить
слова. Ты понял меня?
 
*** 
 
   Мы прошли весь долгий путь до Триумфальной арки  на  площади  Звезды,
потом вернулись к  площади  Согласия,  ибо  излагал  он  все  это  очень
медленно и говорил еще многое другое, чего я не запомнил.
   Вдруг он остановился и указал рукой  на  высокий  гранитный  обелиск,
стоящий посреди парижской площади и своим  длинным  египетским  профилем
уходящий в звездное небо, на одинокий памятник, отторгнутый  от  родины,
история которой диковинными письменами запечатлена на его гранях.
   - Смотри: все мы подобны этому камню, - промолвил мой приятель.
   И ушел, не добавив ни слова.
   Был ли он пьян? Был ли он безумец? Или мудрец? До  сих  пор  не  могу
решить. Иногда мне кажется, что он был прав, а иногда - что  он  потерял
рассудок.
 



У ПОСТЕЛИ 
 
Ги ДЕ МАПАССАН 
 
 
 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА  
 
 
http://www.bestlibrary.ru 
 
   В камине пылал жаркий огонь. На японском столике одна  против  другой
стояли две чайные чашки, а возле сахарницы и графина рома хозяев  ожидал
только что вскипевший чайник.
   Граф де Салюр бросил на стул цилиндр, перчатки и меховое пальто, в то
время как графиня, скинув бальную  накидку,  поправляла  прическу  перед
зеркалом. Она сочувственно улыбалась своему отражению, взбивая кончиками
тонких, сверкающих кольцами пальцев вьющиеся на висках волосы. Затем она
повернулась лицом к графу. Уже несколько мгновений он смотрел на  нее  в
нерешительности, словно какая-то затаенная мысль не давала ему покоя.
   Наконец он проговорил.
   - За вами как будто немало ухаживали сегодня вечером?
   Она  посмотрела  ему  прямо  в  глаза  взглядом,  горевшим   вызовом,
торжеством, и ответила:
   - Смею надеяться!
   Потом села за стол. Он  поместился  напротив  и,  разламывая  бриошь,
продолжал:
   - А не кажется ли вам, что это ставит  меня  в  несколько..,  смешное
положение? Она спросила:
   - Что это - сцена ревности? Вам вздумалось упрекать меня?
   - Нет, дорогой друг, я говорю только, что этот господин Бюрель  почти
неприлично волочился за вами. И я рассердился бы, если..,  если..,  если
бы имел на это право.
   -  Будьте  откровенны,  дорогой  друг.  Все  дело  в  том,  что  ваше
настроение несколько изменилось. Ведь год назад, когда я узнала,  что  у
вас есть любовница, и любовница, от которой вы без ума, вас  не  слишком
занимало, ухаживает за мною кто-нибудь или нет. Я сказала вам тогда, что
это меня огорчает, сказала, как и  вы  сегодня  вечером,  но  с  гораздо
большим основанием: “Друг мой, вы компрометируете  себя  с  госпожой  де
Серви, причиняете мне боль и ставите меня в смешное положение”. А что вы
ответили? Вы дали мне  ясно  понять,  что  я  свободна,  что  брак  двух
разумных людей основан на  взаимной  выгоде,  что  браки  заключаются  в
интересах общества и мораль тут ни при чем. Так ведь? Вы даже намекнули,
что ваша любовница несравненно лучше меня, что она более соблазнительна,
более женственна! Вы так и сказали: более женственна!  Надо  отдать  вам
должное: все это было выражено деликатно, обиняками, как оно и  подобает
воспитанному  человеку,  и  сопровождалось  весьма  лестными  для   меня
комплиментами. И все же я прекрасно вас поняла.
   Мы условились тогда, что по-прежнему будем жить вместе, но как чужие,
а наш ребенок послужит связующим звеном между нами.
   Кроме того,  я  уяснила  себе,  что  вы  требуете  только  соблюдения
приличий и что я могу, если пожелаю, завести себе любовника, лишь бы эта
связь оставалась тайной. Вы долго и  весьма  красноречиво  рассуждали  о
женском такте, о нашем умении соблюдать декорум и тому подобное.
   Я все поняла, мой друг, прекрасно поняла.  Вы  любили  тогда,  горячо
любили госпожу де  Серви,  и  моя  супружеская,  моя  законная  нежность
стесняла вас, вероятно, несколько ограничивая ваши  возможности.  С  тех
самых пор  мы  живем  раздельно.  Мы  вместе  выезжаем  в  свет,  вместе
возвращаемся домой и затем расходимся по своим спальням.
   Но за последний месяц или два вы ведете себя как  ревнивый  муж.  Что
это значит?
   - Милый друг! Я нисколько вас не  ревную,  я  только  боюсь,  что  вы
можете скомпрометировать себя. Вы молоды, жизнерадостны, непостоянны...
   - Извините, но уж если говорить о непостоянстве, не мне соперничать с
вами.
   - Пожалуйста, перестаньте шутить. Я  говорю  с  вами,  как  друг,  на
которого можно положиться. А все, что вы сказали, сильно преувеличено.
   - Преувеличено? Ничуть. Вы сами признали и даже признались, что у вас
есть связь, и этим дали мне право следовать вашему примеру.
   -Я этого не сделала.
   - Разрешите - Не перебивайте меня Я этого не сделала У меня нет и  не
было любовника.., до сих пор. Я выжидаю.., ищу.., и не нахожу. Мне нужен
человек блестящий.., лучше вас... Я делаю вам комплимент, а вы  даже  не
замечаете этого.
   - Дорогая моя! Ваши шутки неуместны.
   - Да я вовсе не шучу. Вы говорили со мной о восемнадцатом веке и дали
понять, что вы человек эпохи Регентства. Я ничего не  забыла.  И  в  тот
день, когда мне заблагорассудится изменить свой образ жизни, вы  будете,
что бы вы ни делали.. Слышите? Вы будете, даже не  подозревая  об  этом,
рогаты, как и многие другие...
   - О!.. Как вы можете произносить такие слова?
   - Такие слова... Но ведь вы сами смеялись до упаду, когда госпожа  де
Жер сказала, что господин де Серви похож на рогоносца, потерявшего  свои
рога.
   - То, что может показаться забавным в устах  госпожи  де  Жер,  режет
слух, когда это говорите вы.
   - Вовсе нет. Просто вы находите  очень  забавным  слово  “рогоносец”,
когда речь идет о господине де Серви, и неблагозвучным, когда речь  идет
о вас. Все зависит от точки зрения. Впрочем,  я  не  настаиваю  на  этом
слове, я лишь хотела узнать, созрели вы или нет.
   - Созрел?.. Для чего?
   - Ну, чтобы стать  им.  Когда  мужчина  сердится,  слыша  это  слово,
значит.., он готов. А месяца через два вы первый будете смеяться, если я
заговорю об.., этом украшении. Потому  что..,  видите  ли..,  когда  оно
появляется на голове мужчины, он никогда этого не замечает.
   - Сегодня вечером с вас слетела всякая благовоспитанность. Я  никогда
не видел вас такой - Да, я изменилась.., к худшему. И это ваша вина.
   -  Полно,  дорогая,  поговорим  серьезно.  Прошу  вас,   умоляю:   не
допускайте больше,  как  это  было  сегодня,  возмутительных  вольностей
господина Бюреля.
   - Вы ревнуете. Я же говорила!
   - Да нет, нет! Но я не желаю быть смешным.  Понимаете?  Не  желаю!  И
если я еще раз увижу, что этот господин разговаривает с  вами,  чуть  не
касаясь ваших плеч.., или, точнее, вашей груди...
   - Очевидно, он искал подходящий рупор.
   - Я.., я выдеру ею за уши - Уж не влюбились ли вы в меня ненароком?
   - Влюбляются и в менее красивых женщин.
   - Вот оно что! Зато я разлюбила вас!
   Граф встает с места. Он огибает чайный столик и, проходя  мимо  жены,
торопливо касается губами ее обнаженных плеч. Она вскакивает и  говорит,
смотря ему прямо в глаза:
   - Прошу вас,  оставьте  эти  шутки!  Мы  разошлись.  Между  нами  все
кончено.
   - Полно, не сердитесь! С некоторых пор я нахожу, что вы очаровательны
- Значит , значит , я  добилась  своего.  Вы  тоже..,  находите,  что  я
созрела.
   - Я нахожу, что вы очаровательны, дорогая! Какие у  вас  руки,  какой
цвет лица! А плечи...
   - Которые вполне могут понравиться господину Бюрелю...
   - Вы безжалостны. Но, право.., я не знаю женщины обольстительнее вас.
   - Очевидно, вы поститесь.
   - Что?
   - Я говорю: вы поститесь.
   - Что такое?
   - Когда человек постится, он голоден, а когда он  голоден,  он  готов
есть такие блюда, которые прежде были ему не по  вкусу.  Я  как  раз  то
блюдо.., которым вы некогда пренебрегли, но вы были бы не прочь отведать
его.., сегодня вечером.
   - О, Маргарита! Кто научил вас так разговаривать?
   - Вы! Вспомните: после вашего разрыва с госпожой  де  Серви,  у  вас,
насколько мне известно, было четыре любовницы, все четыре -  кокотки,  а
ведь таких искусниц.., в своем деле.., поискать. Значит, чем же, как  не
голодной диетой, можно объяснить ваши сегодняшние.., поползновения?
   - Хорошо, я буду откровенен,  груб  и  скажу  вам  прямо,  что  снова
влюбился в вас. Честное слово, и очень сильно. Так-то!
   - Да неужели? И желали бы.., начать сызнова?
   - Да, сударыня.
   - Сегодня вечером?
   - О, Маргарита!
   - Ну вот, вы опять шокированы! Давайте условимся, дорогой. Теперь  мы
чужие друг другу, не так ли? Правда, я ваша жена,  но  жена,  получившая
полную свободу. Я хотела было  заключить  другой  союз,  но  вы  просите
отдать предпочтение вам. Я согласна.., но за такое же вознаграждение.
   - Не понимаю.
   - Хорошо, я объясню. Скажите: я так  же  хороша,  как  ваши  кокотки?
Будьте откровенны.
   - Вы в тысячу раз лучше.
   - Лучше самой лучшей из них?
   - В тысячу раз.
   - Хорошо. Сколько стоила вам за три месяца лучшая из них?
   - Не помню.
   - Я спрашиваю: сколько вы тратили за три месяца на самую красивую  из
ваших  любовниц,  если  подсчитать  все  расходы  -   наличные   деньги,
драгоценности, обеды, ужины, билеты в театр и так далее?  Иначе  говоря,
во сколько вам обходилось ее полное содержание?
   - Да разве я знаю!
   - Вы должны знать. Скажите:  какова  средняя,  умеренная  цена  такой
женщины? Пять тысяч франков в месяц? Правильно?
   - Да... Приблизительно.
   - Итак, мой друг, дайте мне сию минуту пять тысяч франков, и  я  буду
принадлежать вам целый месяц, начиная с сегодняшнего вечера.
   - Вы с ума сошли!
   - Вот как? Покойной ночи!
   Графиня  уходит  в  свою  спальню.  Кровать  постелена.   В   комнате
чувствуется слабый запах духов.
   Граф, появляясь на пороге:
   - Какой приятный запах!
   - Правда? А ведь здесь ничего не изменилось.
   Я употребляю все те же духи.
   - Неужели?.. Удивительно приятный запах.
   - Возможно. Но только прошу вас: уходите, я ложусь спать.
   - Маргарита!
   - Уходите!
 
*** 
 
   Он переступает порог и садится в кресло. Графиня:
   - Вот как! Ну что ж, тем хуже для вас.
   Она медленно снимает бальное платье, еще больше  обнажая  свои  белые
плечи.  Поднимает  руки  над  головой,  чтобы  распустить  волосы  перед
зеркалом, и  под  пеной  кружев,  в  вырезе  черного  шелкового  корсета
мелькает что-то розовое.
   Граф быстро встает и направляется к жене.
   Графиня:
   - Не подходите, или я рассержусь!..
   Граф пылко обнимает ее и пытается поцеловать в губы.
   Она проворно наклоняется, берет с туалетного столика стакан с  зубным
эликсиром и выплескивает его через плечо в лицо  мужа  Он  выпрямляется,
совершенно мокрый, и сердито бормочет:
   - Какая глупость!
   - Вполне возможно... Но вам известны мои условия: пять тысяч франков.
   - Что за нелепица! - Почему?
   - Как почему? Нелепо платить собственной жене за то,  чтобы  спать  с
ней!..
   - О!.. Как вы гадко выражаетесь!
   - Возможно. Но, повторяю, нелепо платить своей жене,  своей  законной
жене.
   - Но еще неразумнее платить кокоткам, когда имеешь законную жену.
   - Пусть так, но я не хочу быть смешным.
 
*** 
 
   Графиня садится на кушетку. Она медленно снимает  чулки,  выворачивая
их, как змеиную кожу.  Освобожденная  от  сиреневой  шелковой  оболочки,
появляется розовая ножка, и миниатюрная ступня опирается на ковер.
   Граф подходит к жене и говорит нежно:
   - Что за странная мысль пришла вам в голову?
   - Какая мысль?
   - Потребовать с меня пять тысяч франков.
   - Но разве это не естественно? Мы чужие друг другу, ведь  так?  Между
тем вы желаете меня. Жениться на мне вы  не  можете,  поскольку  мы  уже
женаты. И вы  покупаете  меня  и,  по  всей  вероятности,  дешевле,  чем
продажную женщину.
   Подумайте сами. Эти деньги вместо того,  чтобы  попасть  какой-нибудь
мерзавке, которая потратит их неизвестно на что, останутся в вашем доме,
в вашей семье. К тому же, что  может  быть  забавнее,  оригинальнее  для
умного человека,  чем  платить  собственной  жене?  В  незаконной  любви
мужчины ценят лишь то, что стоит дорого, очень дорого.  И,  согласившись
ценить нашу любовь.., нашу законную любовь, как  связь  на  стороне,  вы
придадите  ей  особую  ценность,  некий  привкус  распутства,  прелесть,
запретного плода. Разве я не права?
   Она встает с кушетки почти  обнаженная  и  направляется  в  туалетную
комнату.
   - А теперь, сударь, уходите, не то я  позвоню  горничной  Граф  стоит
озадаченный, недовольный; он смотрит на жену и  внезапно  бросает  ей  в
лицо бумажник.
   - На, получай, негодница, здесь шесть тысяч... Но только...
   Графиня поднимает деньги, считает их и спокойно переспрашивает:
   - Что “только”?
   - Только чтобы это не вошло у тебя в привычку. Она смеется и, подойдя
к нему, говорит:
   - Пять тысяч  ежемесячно,  сударь,