; но почему - граф не мог понять. Хотя это было  и
несложно.
   И капитан Сад и Малахов понимали, что немец несет чепуху.  Поймать,
опровергнуть его не составило бы труда. Только зачем? Как "язык" он не
представлял интереса, а в остальном... Что бы сейчас  он  ни  говорил,
какие бы доказательства  ни  приводил  в  свое  оправдание  -  полного
доверия ему не было. Значит,  и  для  них  не  было  выбора.  Ситуация
исключала выбор. Ситуация была такова,  что  н_а_д_е_ж_н_о_е_  решение
было одно: графа следовало убить. На всякий случай.
   - Вы же понимаете, отпустить вас мы не можем. Тем более  -  таскать
за собой, - уклончиво ответил Алексей Иннокентьевич на  прямой  вопрос
графа: когда он сможет считать себя свободным?
   Немец вдруг понял: это приговор. Он банальная жертва обстоятельств,
жертва случая...
   - Бандиты! - негромко сказал он и презрительно выпятил нижнюю губу.
- Бандиты! - с удовольствием повторил  он,  и  как  точку  поставил  -
стукнул кулачищами по коленкам.
   Русские не шелохнулись, словно это их не касалось.
   - Откровенно говоря, я сразу  подумал,  что  кончится  именно  так.
Всегда  кончается  одинаково,  черт  побери!  -  сказал  граф  и  тихо
засмеялся.
   Было видно: он еле сдерживает себя,  чтобы  не  взорваться.  Кулаки
выдавали - постукивали по обтянутым галифе  коленкам.  Да  похрустывал
валежник, на котором он сидел.
   - Но я идеалист, господа. Так, видите ли,  воспитан.  И  если  люди
обычно примеряют всех на свою колодку,  у  идеалистов  это  получается
особенно смешно: для каждого встречного у них припасена  аксиома,  что
"этот человек - хороший". Чем это кончается обычно, надеюсь, вам ясно.
   Он снова расхохотался, теперь  уже  громче.  Судя  по  всему,  граф
чувствовал себя неплохо.
   - Не хочу лгать,  господа:  поначалу  ваш  вид  был  мне  не  очень
симпатичен. Не брились вы давно. И одеты как цыгане. Но я сказал себе:
"Райнер, не будь предвзятым. Погляди на эти интеллигентные лица..."  -
Он запнулся и вдруг без перехода  сказал:  -  Ладно.  Говорите  прямо:
сколько хотите?
   Алексей Иннокентьевич при этом улыбнулся - легче стало думать о той
черте, на которую они поставили этого типа. А капитан Сад будто  и  не
слышал ничего. Сидел такой же прямой и невозмутимый.
   Граф достал из внутреннего кармана кожаной куртки чековую книжку.
   - Пятьдесят тысяч хватит?.. Пятьдесят тысяч марок - большие деньги,
- сказал он через минуту, когда ему надоело  ждать.  -  Половины  этой
суммы достаточно, чтобы открыть собственное дело. Хорошо, - неожиданно
крикнул  граф,  разбивая  очередную  паузу.  -   Не   буду   мелочить,
торговаться. Берите сто тысяч - и покончим с этим. Слышите?  Это  куча
золота! Это вилла, машины, красавица жена. Это право ничего не делать.
Готов на любое пари, вы даже понятия не  имеете,  какая  это  забавная
штука:  право  ничего  не  делать!  Ну,  господа  социалисты?   Будьте
благоразумны, а то ведь и я могу заупрямиться, и тогда вы из  меня  ни
единого пфеннига не выжмете, клянусь честью!
   Он ничуть не нервничал  и  не  сомневался  в  благополучном  исходе
начатого им торга. Правда, вначале он совершил  небольшую  оплошность,
взяв несколько оскорбительный тон, но это было легко поправимо; вторые
пятьдесят  тысяч  были  достаточной  компенсацией  за  причиненный  им
моральный ущерб и в прошлом и в будущем.
   - Мне очень жаль, - сказал наконец капитан Сад.
   - Перестаньте  шантажировать!  -  рассердился  граф.  -  Мое  слово
твердо: больше не набавлю ни гроша.
   - Если вы верите в бога, можете помолиться, - сказал капитан Сад. -
Несколько минут ваши.
   - Но это же неприлично! - боднулся граф и вскочил легко,  словно  в
его желтых  крагах  были  спрятаны  пружины.  Впрочем,   он   тут   же
инстинктивно обернулся. Ствол автомата был в двух метрах от его груди.
Володька Харитончук - весь плотный, округлый  какой-то,  упругий,  как
бильярдный шар - было в нем что-то такое, - даже чуть согнул колени  и
присел, чтоб удобней было стрелять. Одно неверное движение -  разрубит
десятком пуль пополам.
   Граф медленно опустился на валежник.
   - Может быть, вы не знаете, так я готов объяснить, как это делается
в цивилизованном обществе, - сказал он.  -  Любой  шантаж  имеет  свою
крайнюю цену. Ваш - тоже. Я презираю деньги, но с какой стати...
   - Ладно, граф, - перебил его капитан Сад, - если я правильно понял,
вы неверующий?
   - Продолжаете комедию?
   - Очень жаль, но мы не имеем возможности  заниматься  вами  дальше.
Как ваше мнение, Алексей Иннокентьевич?
   Малахов подмигнул Саду и громко сказал:
   - Харитончук, отведи его подальше, тут слева есть овражек, - сказал
капитан Сад. - Только гляди в оба. Парень он шустрый.
   - Слушаюсь.
   Капитан поднялся, обошел корневище и костер и  присел  на  корточки
возле Бори Трифонова. Тот  уже  сбросил  и  гимнастерку,  и  майку,  и
все-таки его очевидно спортивный торс блестел от пота.
   - Ну как?
   - Будет жить, сказал хирург.
   Харитончук отступил в сторону, повел стволом ППШ.
   - Ком! Божья коровка. Только сначала хенде хох!
   Граф не двигался.
   - А ведь я могу разозлиться, - сказал он наконец. - И тогда даже из
этих ста тысяч...
   - Не нужны нам ваши деньги, Райнер!  -  с  досадой  сказал  Алексей
Иннокентьевич, неожиданно для себя назвав его по имени. -  Хоть  перед
смертью перестаньте их считать. Или и это тоже не может вас унизить?
   Граф вдруг словно прозрел. Он сидел ошеломленный, и  сквозь  спесь,
которая таяла, словно тонкий  ледок,  все  явственней  проступало  его
истинное лицо, так старательно им  хоронимое.  Просто  лицо  взрослого
немецкого мальчишки. Он не  бессмертен...  Он  сейчас  умрет...  И  ни
деньги, ни титул его не могут спасти, Это было открытие, каких он  еще
не делал в своей жизни. Свет перевернулся!
   Несколько секунд черты его еле заметно ломались, выдавая внутреннюю
борьбу, и в какое-то  мгновение  Малахову  даже  показалось,  что  вот
сейчас он  не  выдержит  и  расплачется.  Но  он  выдержал,  и,  когда
заговорил, голос его лишь  однажды  дрогнул  -  большего  он  себе  не
позволил.
   - Господа, позвольте спросить: за что?
   - Вы не внушаете нам доверия, молодой  человек,  -  сказал  Алексей
Иннокентьевич. - Если бы вас взяла в  плен  фронтовая  часть,  вас  бы
отправили в тыл и возились бы там достаточно долго,  чтобы  установить
истину. Не исключено, Райнер, что вас просто-напросто отпустили  бы...
Но мы не имеем права рисковать попусту. Да и не желаем.
   - Вы ничем не рискуете, господа! Порукой этому моя честь!
   - Оставьте это! О какой чести может быть разговор, если ваша родина
истекает кровью, а вы, королевский отпрыск, здоровый  парень,  бродите
по лесам, высматриваете места для охоты... Какой вздор! Во-первых, для
этого существуют специалисты - егеря. Во-вторых, лгать  вы  так  и  не
научились, и фантазия у вас бедная, вот и сочинили впопыхах, как у нас
называют, "дешевую" версию. Три вопроса, и от нее ничего не останется.
Ну, допустим, вы случайно потеряли своих людей и машину,  но  кто  вас
надоумил  при  этом  тащить  с  собою  изрядный  запас  еды?  Если  вы
собирались вернуться к машине, зачем вам нести с собою гамак? Наконец,
Райнер, вы назвали оленей - и тотчас же вспомнили, что  сейчас  у  них
еще не кончилась линька и рога никудышные; назвали кабанов - боже!  да
ведь и эти жируют на осенних желудях; и тогда вы называете верную дичь
- птица! Вот это почти в сезон! Только зачем было приплетать неведомое
загадочное озеро? Ведь у вашего приятеля в штабе есть такие  подробные
карты - там каждая лужа указана...
   - Тут вы правы, - сказал граф. - Признаю.
   - И не только тут! Объясните такое обстоятельство. Ну вы знатны, вы
богаты, Райнер, предположим. Но ведь при всем этом во время  тотальной
мобилизации вам не открутиться от службы, если не на фронте, так  хотя
бы в тыловых частях, например с СД. Наконец, вас  схватили  поблизости
от места, где, по нашим данным, располагается крупный разведцентр. Да,
ваши личные бумаги, граф, безукоризненны, но  где  гарантия,  что  они
рисуют полную картину? Кто поручится, что в этом прелестном замке  нет
сейфа или хотя бы письменного стола, в котором  лежит  ваше  служебное
удостоверение?
   - Какой позор! - прошептал граф. - Неужели вы и в  самом  деле  так
думаете?!
   - Согласитесь, что все сходится.
   - Я - шпион... О господи, только этого не доставало!
   - Вам больше нечего сообщить? - Капитан Сад  вернулся  на  место  и
сделал Харитончуку знак рукой.
   - Обождите! Я вел себя резковато.  Возможно,  вызывающе.  Возможно,
оскорбил вас. Если дело только в этом, я готов принести извинения.
   Капитан Сад улыбнулся.
   -  Очень  мило,  граф,  -  сказал  Алексей  Иннокентьевич.   -   Но
недостаточно.
   - Хорошо. Я обещаю рассказать все, ответить на любые вопросы, но не
сейчас. Давайте условимся так: вы отпускаете меня,  а  я  сообщаю  вам
расположение разведшколы. Вы ее ищете, не так ли? Но дайте мне  сутки,
чтобы я успел выполнить то, ради чего сюда приехал, поскольку  в  этом
сейчас вся моя жизнь, - и ровно через двадцать  четыре  часа  я  отдаю
себя в ваши руки.
   - Прекрасно сказано. В лучших рыцарских традициях.
   - Вы смеетесь надо мной.
   - Нисколько. Но меня изумляет ваш темперамент.  Если  не  ошибаюсь,
нордическая...
   - Я из Лотарингии, - перебил граф  Алексея  Иннокентьевича.  -  Это
французская Германия, да, на карте! Но здесь, -  он  ткнул  пальцем  в
свою грудь, - мы и не французы и не германцы. Мы - лотарингцы!
   - Тем более мы надеемся услышать от вас правду.
   - Но я не могу рассказать ее вам!
   Капитан Сад посмотрел на часы.
   - Даю три минуты, это в последний раз.
   Граф с тоской поглядел вокруг. Черный лес не  оставлял  надежды.  И
усталые лица русских - тоже.
   - Спрашивайте.
   - Где вы служите?
   - Летчик. Но это в прошлом. С этим покончено навсегда.
   - Вы хотите сказать, что дезертировали?
   - Фактически - да. Я уже давно искал повода, чтобы  выйти  из  этой
безумной игры. В апреле  удалось.  Меня  сбили  под  Чистерна-ди-Рома.
Проклятые янки! Мне ни разу не пришлось сразиться с ними один на  один
- всегда налетали кучей, сразу со всех сторон. Другое дело  англичане.
Я имел  поединки  с  ними  над  Тобруком  и  Эль-Аламейном.  Это  были
джентльменские схватки, уверяю вас, хотя "харрикейн" почти  непригоден
для такого боя.
   - Выходит, вы ветеран африканской кампании?
   - Я попал к Роммелю прямо из училища. Там была честная война. Мы  и
понятия не имели, что творится на материке. Мы бы победили и  англичан
и пустыню, но нас предали в  Риме,  а  потом  фортуна  отвернулась  от
фельдмаршала.
   - Ну да. А потом на ваших глазах  были  потеряны  Африка,  Сицилия,
Южная Италия... Выходит, все дело в военных неудачах?
   - Нет! Я стал иначе думать. У меня переменились убеждения.
   - Ах, даже так!.. Представляю, чего это стоит: отказаться от  веры,
от идола, которому поклонялся много лет.
   - Вы иронизируете надо мной, - устало сказал Райнер. - Возможно, вы
правы. И я заслуживаю только иронии... Тем более,  что  все  произошло
иначе - в одну ночь. В одну минуту! И  совсем  без  боли,  без  мук...
Правда, я никогда не был нацистом. - Он помолчал. -  Это  случилось  в
октябре прошлого года. Как раз мы оставили Неаполь.  Я  перегнал  свою
машину на новый аэродром,  под  Субиано,  это  километрах  в  двадцати
восточнее Альбанских гор. Одно название, что аэродром: посадка на него
была опаснее воздушного боя, - и получил недельный отпуск:  надо  было
выполнить кучу формальностей в связи с наследством.
   - Как же вас отпустили?
   - Фельдмаршал Кессельринг. Он не нашего круга, но вовсе не  парвеню
и человек порядочный. Он всегда был внимателен ко мне.
   - К младшему офицеру?
   - Погоны - это все, когда вы командуете ротой на плацу. Но  они  не
прибавляют ни ума, ни культуры. И душа человека, как  известно,  живет
не под погоном. - При этом он кивнул Алексею Иннокентьевичу: намек  на
его солдатскую  форму.  -  Дома  меня  ждало  серьезное  испытание,  -
продолжал он. - Дело в том, что я рос  без  отца.  Считалось,  что  он
погиб от несчастного случая на охоте.  Это  было  в  тридцать  третьем
году, я был совсем несмышленыш. Меня сразу отдали в закрытый лицей,  и
я никогда по-настоящему не интересовался, что же произошло. И только в
этот приезд, когда я вошел во владение наследством,  нотариус  передал
мне прощальное письмо отца. - У  графа  набрякли  губы,  и  он  как-то
нелепо и беспомощно схватил пустоту своими огромными  ручищами,  потом
сжал их в кулаки. - Он был  большой  человек  в  государстве.  К  тому
времени, когда к власти пришли наци, он имел не только известное  имя,
но и  незапятнанную  репутацию.   Не   знаю   почему,   он   отказался
сотрудничать с Гитлером и сделал это  демонстративно.  Тогда  на  него
науськали газеты.  Было  сфабриковано  нелепое,  постыдное  дело.  Все
факты, все документы - сплошь фальсификация. Но им было  мало  сделать
отца политическим мертвецом. Ему публично было нанесено оскорбление, а
когда он потребовал сатисфакции... - Граф безнадежно махнул рукой.  Он
тяжело дышал, но сидел смирно. Прошло не меньше минуты, прежде чем  он
смог говорить дальше: - Вот что я узнал  в  октябре...  Отец  заклинал
меня никогда не быть заодно с его убийцами - нацистами.  Отец  завещал
смыть позор с нашего имени. Этого я  не  мог  в  одиннадцать  лет,  но
сейчас мне двадцать один, и я нашел эту змею - Уго  фон  Хальдорфа!  -
закричал граф и показал рукой в ту сторону, где за деревьями  и  лугом
был замок. - Это от вас зависит, господа. Я не прошу у вас ни  помощи,
ни пощады. Только снисхождения прошу, господа! Дайте мне  одни  сутки,
только сутки! Этого мне будет довольно, а потом я вернусь к  вам  -  и
делайте со мной, что хотите, раз уж вам непременно  нужна  именно  моя
жизнь...
   - Успокойтесь, Райнер, - сказал Алексей Иннокентьевич и  повернулся
к капитану. - По-моему, сыграно  неплохо.  -  Он  достал  из  верхнего
кармана своего мундира мятую пачку немецких сигарет. - Прошу.
   - Благодарю вас. Не курю, - сказал Райнер.
   - Помогите кое-что уточнить. Как я понял, из этого отпуска  вы  уже
не возвратились  на   фронт?   -   Алексей   Иннокентьевич   спрашивал
механически: смутная мысль не давала ему покоя, как использовать графа
для выхода через него на людей, стоящих в Германии у власти.  Вот  для
чего он был бы им нужен, если бы они уже выполнили свое задание.
   - Как же! -  возвратился.  -  Граф  был  чистосердечен  и  даже  не
заметил, что обошел маленькую западню. - В отпуске я был неделю. Этого
оказалось мало, чтоб найти проклятого  барона,  но  достаточно,  чтобы
принять решение о выходе из игры. Видите ли,  -  уже  совсем  спокойно
объяснил он, - если б я  оставался  в  армии,  многое  осложнялось  бы
уставом и теми самыми  погонами,  армейской  иерархией.  Фон  Хальдорф
вполне мог толкнуть меня под военный трибунал. По нынешним временам  -
безрадостная перспектива.
   - И вы продолжали воевать...
   - Да, еще почти всю  зиму.  Мы  прикрывали  десятую  армию,  и  мне
чертовски везло. В один только день, пятнадцатого февраля,  когда  эти
варвары бомбили  знаменитый  Кассинский  монастырь,  я  сам  сбил  три
"боинга". Но их были сотни, и, когда нас осталось  меньше  эскадрильи,
нас перебросили на север, и мы стояли почти без  укрытия  на  каком-то
дурацком лугу на полдороге между Римом  и  Чивита-Кастеллана.  Однажды
меня послали на разведку в район Неттунии, и  все  было  подозрительно
спокойно. Мне дали сфотографировать порт, но уйти морем не позволили -
там стоял авианосец. Я чувствовал, что на обратном пути меня встретят,
и бросился в другом направлении  -  к  запасному  аэродрому  в  долине
Сакко. Не помогло. Их была целая эскадрилья. Я выбросился  над  нашими
позициями в Чистернади-Рома, и  обе  раны  оказались  пустяковыми,  но
контузия была настоящая.  Хороший  повод.  Милый  Кессельринг  был  на
высоте, выпустил меня вчистую.
   - Где ваша справка о непригодности?
   - С собой не ношу. Военная жандармерия проучила два месяца назад  -
порвали справку у меня  на  глазах.  Патриотический  пыл,  видите  ли.
Получить копию было не легче, чем оригинал.
   - Следовательно, опять только слова,  -  констатировал  Малахов.  -
Предположим все же, что вы рассказали правду. Скажите, граф,  если  не
секрет: что вы собирались делать дальше, после того, как отомстите фон
Хальдорфу?
   - Я бы уехал в Швейцарию. Разводил бы цветы, собирал  марки.  -  Он
улыбнулся приятному воспоминанию. - У  меня  прекрасная  коллекция  на
вилле в Люцерне.
   - И так всю жизнь?
   - Надеюсь.
   Капитан  Сад,  который  решил,  что  его  участие  в   допросе   не
понадобится, и временами  даже  стал  подремывать,  сейчас  вздрогнул,
выпрямился и глядел на графа во все глаза. Капитан вырос на войне и ею
был воспитан. И знал: жизнь здесь  висит  на  тончайшей  ниточке,  тем
более - жизнь разведчика. И он никогда не думал о будущем и делал  это
сознательно: ведь мечты - это сокровище,  которому  нет  ни  цены,  ни
меры; и как подумаешь, что может ведь так случиться, что на одну  чашу
весов ляжет выполнение задания, а на другую - твоя  мечта...  Нет!  Он
был уверен в себе. Он знал, что выберет первое - свой долг. Но  он  не
хотел этой ненужной борьбы, не хотел, чтобы в нем  хоть  что-то  могло
дрогнуть во время выполнения задания; не хотел, пока идет война, чтобы
у жизни появилась иная цена и  смысл,  кроме  необходимости  выполнить
задание.
   И вот сейчас  перед  ним  сидел  человек,  который  среди  крови  и
ненависти спокойно рассуждал о будущем и не сомневался в  нем;  и  для
него не существовало ничего, кроме этого будущего:  "через  неделю"  и
"всегда потом"... и ничего, кроме личной  жизни,  личной  ненависти  и
личной судьбы...
   Капитан Сад вдруг понял, что вызывает в нем этот человек:  жалость.
И ни малейшего желания ему помочь.
   - А как же ваша родина? Ей предстоят нелегкие  испытания,  граф,  -
сказал Алексей Иннокентьевич.
   - Знаю. Поверьте, господа, мне было нелегко решиться на  этот  шаг:
отойти в сторону от борьбы. Надеюсь, вы не считаете меня трусом...  Но
не много  нужно  ума,  чтобы  пройти  последний  путь  с   истерзанной
отчизной! Это философия толпы, философия  баранов,  которые  мчатся  в
облаке пыли, не разбирая дороги, - туда, куда их  гонят.  Куда  больше
мужества нужно  тому,  кто  хочет  остаться  самим  собой,  кто  хочет
перелезть стену и вырваться из сумасшедшего дома. Мне надоел этот мир,
отравленный политикой. Я хочу жить естественно, хочу жить честно. Я не
желаю никого убивать или быть подручным на эшафоте. Я сделал выбор - и
отошел в сторону. Я ничей, понимаете? Я ни с кем!..
   Граф развивал свою доктрину невмешательства горячо и долго, так что
наконец и Алексей Иннокентьевич не выдержал.
   - Довольно, - сказал он. - Вы признали,  что  ваша  первая  легенда
была ложна. Вторая разработана убедительней, однако опять - ни единого
документального подтверждения. Неприятно говорить такие  вещи,  но  мы
вам по-прежнему не верим.
   Граф смотрел на него несколько мгновений, осмысливав  ответ,  потом
понял, что это означает подтверждение прежнего приговора, и вскочил.
   - Я предлагаю вам разведшколу, со  всеми  ее  потрохами,  а  взамен
прошу одного - сутки свободного времени. Сутки!
   - Это невозможно.
   - Ах, так?.. Будьте вы прокляты!
   Граф с  неожиданной  для  такого  огромного  тела  ловкостью  вдруг
перекатился назад.  Харитончук  не  ждал  удара,  полетел  в  кусты  и
опрокинулся.  Но  граф  не  прельстился  его  автоматом.  Он   схватил
обломанную ветку бука, здоровенную, длиной метра в три, и,  подняв  ее
над головой, как палицу, бросился на офицеров.  Алексей  Иннокентьевич
весь напрягся и ждал,  куда  будет  нацелен  удар.  Тогда  увернуться,
сделать ложный выпад и положить. А вот капитан Сад будто  и  не  видел
ничег