Игорь Акимов.
   Баллада об ушедших на задание


     OCR: Wesha


Об авторе

   АКИМОВ ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ родился в  1937  году  в  Киеве.  Учился  в
Киевском   институте   инженеров   водного   хозяйства,   работал    в
республиканских и центральных газетах и журналах.
   Много  ездит  по  стране  в  качестве  журналиста.   Первая   книга
художественной прозы И. Акимова "И стены пахнут  солнцем"  (повесть  и
рассказы) вышла в 1963 году в издательстве ЦК ЛКСМУ "Молодь".  С  1965
года выступает в печати в  соавторстве  с  В.  Карпеко.  Ими  написаны
повести о советских разведчиках - "Осечка" и "Неоконченное  дело".  По
одной из них ("Осечка") был поставлен телевизионный фильм.
   И.  Акимов  -   активный   автор   журнала   "Сельская   молодежь".
Приключенческая повесть "Баллада об ушедших на задание", публикуемая в
настоящем томе, впервые увидела свет на страницах "Сельской  молодежи"
в 1968 году. Вскоре  писатель  создает  новое  произведение  -  "Дот",
напечатанное в четвертом томе приложения  "Подвиг"  за  1970  год  под
названием "Легенда о малом гарнизоне". В этой повести нашли  отражение
героизм и мужество советского солдата  в  самый  трудный  -  начальный
период Отечественной войны, обусловленный всей тяжестью и внезапностью
вражеского удара.
   Над "Балладой об ушедших на задание" И. Акимов не оставлял работы и
после опубликования повести в журнале.  Вновь  написаны  целые  главы,
характеры многих героев углублены, некоторые эпизоды  насыщены  новыми
подробностями.
   И. Акимов принадлежит  к  поколению  молодых  писателей,  войны  не
увидевших, а пишущих о войне так, как они ее представляют по имеющимся
архивным   и   другим   материалам.   Тем   не   менее   примечательна
достоверность,  которою   веет   от   событий,   описываемых   в   его
произведениях.  В  ходе  этих  событий  раскрываются   лучшие   черты,
наследуемые и нынешним поколением молодежи от участников великой битвы
за свободу и независимость нашей Родины. Это  прежде  всего  смелость,
находчивость, взаимовыручка и готовность к  самопожертвованию  во  имя
выполнения боевого задания.  Творческая  манера  И.  Акимова  отмечена
лиричностью   повествования,   динамичностью   сюжета,   романтической
приподнятостью.
                                                            Р. Виновен



x x x


   Но сначала о том, как они умирали.
   Их убивали пули. Их убивали пули и осколки гранат - из  засады  или
при внезапной встрече, когда враги - вот они, рядом, в  десяти  шагах,
когда уже не спрятаться, не убежать, и видишь цвет их  глаз,  и  пегую
щетину на  подбородке,  и  во  взгляде  оторопь,  и  растерянность,  и
отчаяние, а автоматы грызут и грызут в упор - в живот,  в  лицо,  -  а
вокруг тишина! а вокруг тишина!  -  только  белые  от  пламени  рыльца
грызут и грызут в упор, и белые  мотыльки  огня  оплавляют  взорванное
пулями сукно и гаснут, гаснут...
   Их убивали пули, и тогда это  считалось,  мол,  повезло  парню,  не
долго мучился, потому что они были разведчики. Потому что редко кто из
них так умирал. Потому что была у них иная жизнь,  и  судьба  иная,  и
иные счеты со смертью. Потому что никто не видел их могил, и дождь  не
смывает сурик с их безымянных дощатых обелисков.
   Да, сначала о том, как они умирали.
   Ведь может так случиться, что однажды придет  и  твой  час.  Судьба
явится тебе в лице мальчишки - командира  дивизионной  разведроты.  Он
будет медленно идти мимо вашего серого строя и на миг заглянет тебе  в
лицо, но выберет других; но когда им, перешедшим в новое качество,  он
прикажет: "Разведчики, два шага вперед", - ты тоже  сделаешь  эти  два
шага. И вся прошлая жизнь уйдет далеко-далеко. У тебя останется только
сегодняшний день и твое  задание,  и  ты  узнаешь,  как  шаги  часовых
отдаются прямо в сердце, и хрип рукопашной, и лай собак, которые  идут
по твоему следу; и однажды ты скажешь, что сможешь задержать их  минут
на десять, уж десять минут  -  это  наверняка,  и  у  тебя  не  станут
оспаривать  твое  право  -  уйдут,  чтобы  выполнить  задание,  а   ты
пересчитаешь патроны и отложишь один отдельно,  и  заставишь  себя  не
думать о том, что возможна осечка, потому что нет на земле такой муки,
которую не испытают на тебе враги.
   И настанет твой самый длинный день.


1

   Масюра был раскрыт на второй месяц пребывания в спецшколе.  Раскрыл
его Язычник,  преподаватель  немецкого,  который,  впрочем,  языку  не
обучал, - это делали другие; он подключался  лишь  время  от  времени:
"ставил" курсантам произношение. Язычником прозвали его  курсанты  еще
довоенных  выпусков,  и  не  столько  за  специальность,  сколько   за
увлечение мифологией варваров. Сейчас об этом уже никто не помнил,  но
кличка держалась крепко, хотя внешность ей никак  не  соответствовала.
Он был весь какой-то дряблый и нескладный,  однако  таким  он  был  не
всегда. Прежде это был статный и довольно полный человек;  однажды  он
пережил тяжелое потрясение и сдал в одночасье. С  тех  пор  глаза  его
погасли, кожа на лице висела тонкими безжизненными складками, и фигура
была столь беспомощна, что самый лучший костюм выглядел на ней ужасно.
   После второго  занятия  с  Масюрой  он  попросил  начальника  школы
принять его. Кабинет генерала был узкий и  потому  казался  небольшим;
почти всю торцовую стену занимало высокое  окно;  кроме  двухтумбового
письменного стола, здесь были стулья для посетителей (кресел в рабочих
помещениях генерал терпеть не мог) - и более ничего.  Два  сейфа  были
встроены в правую стену, над ними висел  портрет  Сталина.  Всю  левую
стену занимала огромная карта Германии.
   Еще год назад в этом кабинете висела и  карта  Советского  Союза  -
сбоку от генерала, рядом  с  письменным  столом,  очень  удобно;  чуть
повернулся - и все отлично видишь. Но после ремонта генерал  не  велел
ее вешать;  он  обзавелся  прекрасным  экземпляром,   отпечатанным   в
Лейпциге, изумительно подробная карта и в то же время компактная:  она
вся целиком умещалась на письменном столе, там  и  лежала  под  листом
плексигласа; правда, разглядеть на ней что-либо можно было лишь  через
сильную лупу, но и в этом была своя прелесть; лупа  всегда  лежала  на
столе - комиссионная штучка, цейссовская работа самых первых лет;  она
была массивна, щедро закована в медь, с удобной медной ручкой,  стекло
лежало в оправе бесцветное, как вода в блюдце. Генерал редко брал ее в
руки.
   На  прежней  карте  генерал  отмечал  синими  и  красными  угловыми
скобочками все перипетии войны, утраченные и взятые населенные пункты;
теперь он к этому занятию охладел, может быть, потому,  что  ему  было
жаль новой карты. Кроме того, рядом с его кабинетом в коридоре  висела
преотличная карта  мира,  на  которой  дежурный  после  каждой  сводки
Информбюро передвигал флажки на всех фронтах: в России,  в  Африке,  в
Италии, в Азии и на Тихом океане.
   -  Мне  бы  не  хотелось,  товарищ  генерал,  поднимать   напрасную
тревогу...
   Они были знакомы  много  лет,  причем  знали  друг  друга  довольно
близко, так что Язычника не смущали ни чин собеседника, ни обстановка.
Просто он все еще оставался глубоко гражданским  человеком  и  потому,
даже стараясь выразить какую-либо мысль коротко,  должен  был  сделать
хоть небольшой разгон.
   - ...и я вовсе  не  стремлюсь  узнать  лишнее,  хоть  одним  глазом
заглянуть в вашу кухню. Помилуй бог! Мало ли что у вас на уме, что  вы
там готовите. Но если я вижу несоответствие, я должен предупредить, не
так ли?
   Добродушно улыбаясь, генерал кивнул.
   - Я по поводу курсанта Масюры...
   Он опять сделал паузу; и вдруг генерал понял, что видит перед собой
преобразившегося человека: его бесцветные глаза светились энергией,  и
весь он был так похож на профессора. Когда же  это  было?  В  те  годы
профессор любил  и  умел  одеться,  у  него  были  элегантные  светлые
костюмы, один даже в  крупную  коричневую  клетку,  вспомнил  генерал,
очень броский был костюмчик. Но вот уже несколько лет  я  вижу  его  в
одной и той же тройке из темно-синего  бостона.  Генерал  пригляделся.
Нет, костюм выглядел неплохо, нигде не  потерся,  не  лоснился.  Может
быть, профессор заказал сразу два одинаковых костюма? Вряд ли.  Значит
- лицованный. Бостон неплох, довоенная  работа,  не  то  что  нынешнее
гнилье "мейд ин ингланд"...
   - Как вам известно, товарищ генерал, на каждого курсанта я  получаю
карточку с  данными  о  его  родном  языке,  месте  рождения  и  самых
значительных географических переездах, если таковые были. Все это  мне
необходимо знать, чтобы заранее подготовиться к  работе  с  курсантом.
Когда "ставишь" человеку определенный диалект, не мешает сразу  знать,
что окажется лишним, а что пригодится.
   - И что же Масюра?
   - У меня в карточке написано, что  он  украинец  из-под  Дрогобыча,
Есть венгерская родня. Учился в Кракове - вот вам и польская приправа.
   - А на самом деле?
   - Он немец.
   Генерал вздохнул, потом вышел из-за стола и начал тяжело ходить  по
кабинету. Перед Язычником он мог не скрывать своих чувств.
   - Второй случай, - сказал он наконец.
   - Да. - Язычник улыбнулся. - Им не везет со мной.
   - Очень неприятная история.
   - Утешьтесь, товарищ генерал, это еще не самый худший вариант.
   - Да-да, - генерал сел на место. - Расскажите подробней.
   Он не спросил: "А вы уверены?" - хотя  вопрос  так  и  вертелся  на
языке. Если б Язычник не был уверен, он  говорил  бы  иначе  -  другим
тоном, другими словами.
   - Я все понял еще во время первого занятия с ним. Задача  моя  была
ясной: сделать  его  выученный  немецкий  естественным.  Но  не  таким
языком, на каком говорят в Германии, а языком фольксдойчей, которые  в
Германии, может быть, даже и  не  бывали.  Специалист  угадает  такого
фольксдойча с первой же фразы. А со второй назовет его родину: Польшу,
или Австрию, или Латвию...  Значит,  как  я  понимал,  легенда  Масюры
должна была базироваться на его родные места, но родной язык  менялся:
украинский на немецкий. Я  приготовился  к  этой  работе.  А  пришлось
заниматься совсем другим.
   - Он нарочно коверкал язык?
   - Вот именно.
   - Вам удалось определить, откуда он родом?
   - Да. - Он подошел к карте и ткнул  пальцем.  -  Так  вот,  товарищ
генерал, на первом же занятии я понял, что Масюра из этих мест. Но  он
уже давно там не был, наслоение привычки к славянским  языкам  у  него
очень сильное, кроме того, как вы сами догадались,  он  язык  коверкал
нарочно. И наконец, эти ужасные бранденбургские согласные, которых  он
нахватался, очевидно, пока учился в Берлине!..
   Он  придвинул  к  себе  листок  чистой   бумаги,   правда   спросив
предварительно: "Можно?" - мало ли что могло оказаться на этом  чистом
листе, - и затем  несколькими  штрихами  нарисовал  треугольник,  а  в
каждой из его вершин по кружочку.
   - Славянская группа отпала сразу и безоговорочно.  -  Он  зачеркнул
накрест один из кружочков. - Но  бранденбургские  согласные  требовали
специальной проверки. Так же как и северогерманский говор. Ведь  здесь
тоже   много    тонкостей:    фрисландские    группы,    гольштинские,
нижнесаксонские... К сегодняшнему занятию я все это освежил в  памяти,
порылся в книгах. И вот вам мое  окончательное  заключение:  этот  так
называемый Масюра родом из Штормарна, точнее - из Гамбурга. Горожанин.
Я поймал у него типично гамбургский сленг. А сленг - это  убийственная
вещь, товарищ генерал. Ведь сам его не слышишь, а  другому  он  -  как
выстрел в ухо.


2

   На следующий день  в  школу  прилетел  контрразведчик  подполковник
Малахов Алексей Иннокентьевич. Генерал вовсе не был коротко  знаком  с
Малаховым: они встречались на трех-четырех совещаниях, вот  и  все;  у
генерала была такая манера - с ходу, чуть ли  не  с  первой  же  фразы
сокращать расстояние с собеседником, если он был, конечно же,  младшим
по званию или человеком гражданским. С подчиненными, впрочем,  генерал
себе этого никогда не позволял.
   - Ты знаешь, почему вызвали именно тебя? - спросил генерал.
   - Да. Из-за Гамбурга.
   - Долго там работал?
   Малахов сидел лицом к окну, и потому генерал ясно увидел,  как  его
серые глаза словно потемнели на несколько мгновений, словно  заглянули
в себя. "Считает", - понял генерал и тут же услышал подтверждение:
   - Но, в общем, года полтора набежит. Если ошибся, то не больше  чем
на месяц.
   - Ничего себе!
   Генерал засмеялся  добродушно.  Он  почувствовал,  что  сразу  взял
неверный тон и больно задел самолюбие Малахова, пожалел об этом и, как
говорится,  "поменял  пластинку".  Однако  Малахов  будто  не  заметил
перемены.  Его  взгляд  по-прежнему  оставался  каким-то  угловатым  и
резким. Генерал под  ним  чувствовал  себя  очень  неуютно.  Это  было
неожиданное  впечатление.  По  памяти  генерал  представлял   Малахова
другим. Попытался вспомнить самое первое  впечатление  от  сегодняшней
встречи - и не смог. Генерал напряг память, но это не помогло,  потому
что, увы, вспомнить было нечего, и тогда он подумал: "Старею..."
   - Ага... - Генерал потянулся к лупе, но  не  взял  ее,  забарабанил
пальцами по плексигласу. Прерванный  жест  со  стороны,  должно  быть,
выглядел нелепо, но у генерала было убеждение, что люди, которые любят
вертеть в руках предметы не умеют сосредоточиться. Не  хватало,  чтобы
подполковник подумал о нем что-нибудь в  этом  роде.  -  Город  хорошо
помнишь?
   - Так точно, товарищ генерал.
   - Где останавливался?
   - Первое время в "Северной розе", на набережной Нордер-Эльбе.
   - Знаю. Это в Альтоне, как раз напротив мола, где маяк и  кончается
Кельоранд?
   - Так точно, товарищ генерал.
   - Дрянь место.
   - Поэтому впоследствии я перебрался в Альстердорф. Снял квартиру за
умеренную  плату.  На  втором  этаже,  со  всеми  удобствами.  Правда,
телефонный аппарат был один  -  на  первом  этаже,  в  аптеке,  но  по
соглашению я мог им  пользоваться  в  любое  время.  Хозяин  дома  был
аптекарь, - пояснил Малахов.
   - Если мне не изменяет память, Альстердорф - это и не  город  и  не
пригород. Пустыри какие-то, да?
   - Так точно. На другом берегу Альстера сразу за  домами  начинались
пустоши. По-моему, очень милые места. Я там часто гулял,  хотя  осенью
предпочитал кладбище в Ольсдорфе. Мне там было всегда интересно.
   - Ведь ты историк, - кивнул генерал, который хотел думать, что  его
отношения  с  Малаховым  смягчаются.  Но   странное   дело   -   глаза
подполковника оставались  прежними:  будто  говорит  один  человек,  а
смотрит другой. - А почему именно осень?
   - Клены. Там и каштановые аллеи великолепны, и липовые, но осенью с
кленами не сравнится ничто. Это было близко от моего дома, чуть больше
двух километров, и дорога приятная - по берегу Альстера.
   - Я вижу, тебя везде тянуло к воде, Алексей Иннокентьич?
   - Возле текущей воды легче ждать.
   - Ага! - засмеялся генерал. -  Она  течет,  и  ты  себе  воображать
начинаешь, мол, что-то  происходит,  движется.  Приближается  к  цели.
Верно?
   - Так точно, товарищ генерал.
   - И как же ты ухитрился: в таком славном местечке - и за  умеренную
плату?
   - Там было шумновато, товарищ генерал.
   - Конкретней.
   - Ну, во-первых,  позади  дома  был  большой  завод;  не  вплотную,
конечно, однако из моих окон заводской двор просматривался хорошо... А
во-вторых, когда начинался северный ветер, идущие на посадку  самолеты
пролетали  над  самой   крышей...   Потому   что   за   пустырем   был
фульсбюттельский аэродром.
   Генерал чуть кивал, рассматривая отражение Малахова на плексигласе.
Там подполковник казался вырезанным из белого тонкого железа.  Зато  в
глазах пропала жестяная угловатость.
   - Отлично, Алексей  Иннокентьич.  Не  обижайся  за  этот  маленький
экзамен. Профилактика. Одно дело - в бумажке написано, что  ты  знаешь
Гамбург; бумажка - она все вытерпит... Хотелось самому убедиться.
   - Позвольте вопрос, товарищ генерал?
   - Знаю, что спросишь. Мол, зачем тебя с фронта вызвали, если я  сам
могу ходить по Гамбургу без поводыря. Правильно?
   - Так точно.
   - Это мистика, дорогой Алексей Иннокентьич. Пыль в глаза. Никогда я
в Гамбурге не был. И если б не я тебе, а ты мне стал задавать  вопросы
- ты меня немедля раскусил бы.
   - Ах, вот как...
   - Да. К сожалению, - только  по  книжечкам,  по  путеводителям,  по
фототеке кое-что освоил... Сколько тебе понадобится дней?
   - Три.
   - Много, Алексей Иннокентьич. Проси два.
   - Я не могу с вами торговаться, товарищ генерал. Лишних дней мне не
нужно. Я с ним поговорю только один раз. Но произойдет это  на  третий
день.
   - Так ведь  и  я  не  из  любопытства  прошу  тебя  провернуть  это
поскорее. Посуди сам: он у нас получает домашнее задание освоить  свой
родной город... Не Берлин, скажем, не Мюнхен  и  даже  не  Бремен,  до
которого, кстати, от Гамбурга рукой подать. - Генерал ткнул пальцем  в
карту под плексигласом, но ни он, ни Малахов  туда  не  посмотрели.  -
Именно Гамбург!.. Что - это я тебя спрашиваю, Алексей  Иннокентьич,  -
должен при этом подумать опытный разведчик?
   - Он решит: контрразведка уже все знает.
   - Вот видишь... Значит, что он сделает? А то, что  сделает  на  его
месте любой здравомыслящий человек: улучит момент - и дай бог ноги.
   - Я надеюсь, товарищ генерал, вы ему не оставите такого шанса.
   - Я тоже надеюсь, но представь, чего это  будет  стоить!..  Уступи,
Алексей Иннокентьич.
   - Не могу, - твердо  сказал  Малахов.  -  Вам  предстоят,  конечно,
нелегкие деньки. Но если хотите знать мое мнение, я уверен,  -  ничего
не произойдет.
   - Полагаешь, пойдет на риск?
   - Да. У него будет время подумать. И, успокоившись через  несколько
часов, он поймет, что,  может  быть,  это  всего  лишь  случай.  Дикое
совпадение - и все. И, прикинув шансы, он будет продолжать игру.
   Генерал вздохнул.
   -  Будь  по-твоему,  Алексей  Иннокентьич.  -  Засопев,  достал  из
письменного стола скоросшиватель, бросил на плексиглас.  -  Это  тебе.
Личное дело Масюры. Может, захочешь в памяти освежить.
   В его голосе промелькнула едва уловимая ирония, но  Малахов  сделал
вид, что не заметил ее.
   - Благодарю.
   - Для тебя приготовлена хорошая комната. Южная. С таким вот  окном,
- генерал кивнул вправо. - Вида на реку нет, но сквер отличный  и  под
окном две березы. Спать, правда, там не очень удобно. Диван. Но тащить
туда кровать специально - значит привлекать лишнее внимание.
   - Ничего. Обойдусь.
   - Я так тоже думаю. Все материалы по Гамбургу там. И кинопередвижка
установлена. Дать киношника в помощь?
   - Спасибо, товарищ генерал. Сам управлюсь.
   - Тем лучше. Кстати, подполковник, надеюсь, ты уже дал своим  людям
задание еще раз прощупать всю легенду Масюры?
   - Если не возражаете,  пока  наши  подозрения  не  доказаны,  будем
называть это биографией.
   - Охо-хо! С тобой не просто работать, Алексей Иннокентьич.
   - Покажите, с кем работать просто, товарищ генерал.
   - Как я понимаю, ты этого не сделал?
   - Так точно.
   Генерал уперся  в  Малахова  тяжелым  взглядом,  который,  впрочем,
подполковник выдержал спокойно; и генерал не стал спешить  высказывать
все, что он по этому поводу думает.
   - Объяснитесь.
   Впервые за сегодняшний  день  он  обратился  к  Малахову  на  "вы".
Очевидно, то был дурной знак.
   - Шесть недель назад, перед тем, как рекомендовать  Масюру  в  вашу
школу, нами было сделано все возможное, чтобы установить его  прошлое.
Вы знаете,  как  это  трудно  на  оккупированной  территории.   Многих
учреждений не существует вообще, людей разбросало, да так,  что  следа
не отыщешь. А сколько погибло потенциальных  свидетелей.  А  из  живых
слова не вытянешь: боятся. Боятся провокации. Боятся говорить правду и
боятся лгать... А с каким риском связана каждая  справка,  добытая  из
сейфов оккупационных властей! Да ведь и не проверишь,  сколько  в  ней
правды.