и есть - страховали двое.
   Вот он, второй, мордастый, отъевшийся  боров.  Не  умеешь  даже  со
спины толково бить - получи от меня спереди.
   Три пули, как  три  пуговицы,  прошили  вертикальной  строчкой  его
рубаху точно посередине. Эсэсовец еще стоял  и  глядел  на  Сошникова,
ничего не понимая, но он уже был не в счет.
   Дежурный присел на тумбу письменного стола, но его "шмайссер",  вон
он, до него еще дотянуться надо.
   Сошников не целясь послал две пули  под  стену,  где  из-под  обера
выползал еще один его противник со  "шмайссером",  резко  присел  -  и
нападавший сзади эсэсовец провалился с неожиданным грохотом: он  хотел
ударить железным ящиком.
   Сзади стрелять не будут, не должны! Иначе конец, иначе все это  без
смысла...
   Сошников рванулся вперед и письменным столом  двинул  дежурного  об
стену. Тот сомлел. Или сделал вид, что сомлел. "А, собака, живи:  пули
мне сейчас дороже твоей жизни".
   Он выскочил наружу и стал рядом с дверью.
   Тишина. Все спокойно во дворе. Только возившиеся возле автофургонов
эсэсовцы остановились на минуту, смотрят  сюда,  на  него,  на  Сергея
Сошникова.
   - Что там у вас? Кто-то стрелял?
   Сергей небрежно махнул рукой и отвернулся.
   Двенадцать шагов до бронетранспортера. Спокойно подойти, завести...
До ворот метров тридцать - успею набрать  неплохую  скорость.  С  ходу
шарахнуть в ворота - глядишь и вырвусь. А если нет - калитка рядом;  а
там под стеночкой, под стеночкой...
   А как же Алексей Иннокентьевич?..
   Из двери выскочил дежурный. Так ты еще жив? - удар в шею, второй  -
в переносицу.
   Следующий от удара сапогом в  живот  пролетел  через  весь  холл  к
подножью лестницы.
   Сошников остановился в дверях и  с  бедра  расстрелял  остальных  -
веером. Чуть Райнера не срезал, когда тот шагнул навстречу.
   Огромными прыжками вверх по лестнице. Там уже двое. И  еще  один  в
стороне,  над  перилами  изогнулся,  тянется  вперед,  хлещет  пулями,
мазила. Получай! Получай! Получай!
   - Солдат! Эй, парень!.. - кричал ему вслед Райнер.
   -  Отвяжись,  ты,  -  пробормотал  Сошников,  вспоминая:   "Алексей
Иннокентьевич, кажется, был в левом крыле? Да, в левом..."
   Оттуда бегут двое, два непомерно больших  черных  силуэта  на  фоне
торцового окна. И справа бегут еще несколько. Не уйти...
   Никто не стреляет.
   Своих боятся побить.
   Сошников с опущенным автоматом медленно двинулся  им  навстречу,  и
только когда они оказались  совсем  рядом,  вдруг  вскинул  автомат  и
срезал их очередью. Потом он  стал  отступать  вдоль  стены,  пятился,
пробуя плечом, где дверь, стреляя в тех, что сначала догоняли  его,  а
теперь стреляли  лежа,  так  что  весь  коридор  казался  расцвеченным
вспышками выстрелов и строчками трассирующих пуль. Он выпустил  в  них
четыре пули, а потом автомат щелкнул впустую, но Сергей его не бросил,
он все отступал вдоль стены, распластавшись по ней,  пока  не  нащупал
дверь и не провалился в нее.
   Здесь было светло. Очень  светло.  И  хотя  все  качалось  и  глаза
начинал застилать багровый туман. Сошников понял, что это  еще  не  та
комната. Та была еще левее, вот и дверь в нее, а эта только  приемная,
конечно, это только приемная...
   Из-за стола, став на колено и положив  на  согнутую  в  локте  руку
"парабеллум",  быстро-быстро  стрелял  большеголовый,  стриженный  под
машинку эсэсовец. Он слишком боялся и слишком быстро стрелял...
   "Сколько раз он выстрелил?.. Сколько раз... Не помню.  Плохо  дело,
если уже выстрелы в меня из "парабеллума" не считаю..."
   А слева на столе лежал автомат.
   Сошников добрел до него и в голову эсэсовца врубил  очередь,  потом
повернулся к двери и выпустил в нее - открытую створку  и  в  закрытую
тоже - не меньше десяти пуль. "Щедро?.. Для вас мне ничего  не  жалко,
господа..."
   Держась за стену, почти ползя по стене,  он  добрался  до  двери  в
кабинет фон Хальдорфа. Вошел...
   Алексея Иннокентьевича здесь не было...
   Здесь не было никого...
   Прямо было большое, открытое настежь окно, а сбоку в  нем  сверкало
озеро,  а  там  вдали,  так  близко,  совсем  рядом,  была  часовня...
ребята... капитан Сад...
   У него еще хватило сил подойти ближе и ощутить солнечное  тепло  на
лице и груди... "Ребята..." Он улыбался и не  слышал  уже,  как  сзади
стучат  отбойные  молотки,  не  видел,  как  материя  на   его   груди
разрывается фонтанчиками и превращается вся в темное рваное  месиво...
Он еще не знал, что уже умер.


16

   Графа увидели сразу, едва он вылетел из калитки замка.  Он  тут  же
вскочил на ноги, размахивал кулаками и,  наверное,  что-то  кричал,  а
потом поплелся по дороге, перекинув  кожаную  куртку  через  плечо,  а
потом вдруг бросился бежать и бежал очень быстро до  самого  леса,  и,
когда он остановился  перед  капитаном,  дыхание  у  него  было  очень
недурное - видать, в свое время получил хороший тренинг, да и  нервная
вспышка играла не последнюю роль: он не чувствовал ни  расстояния,  ни
зарождавшегося зноя. Только вблизи стало  видно,  что  рубаха  на  нем
разорвана, на голове кровь и поперек левой щеки от  глаза  под  ухо  -
продолговатый черный рубец, надо понимать, от удара прикладом. Капитан
Сад все понял...
   - Я нашел этого негодяя! - проревел Райнер. - Я видел его  вот  так
же близко, как вас. Идемте. Я придумаю для него такую кару!..
   - А как же дуэль?
   - Они били меня палками!.. - Райнер швырнул на землю куртку и  стал
топтать ее своими желтыми ботинками на каучуковой подошве.
   "Просто удивительно, - подумал капитан Сад, - что с него  не  сняли
такие роскошные ботинки. Куда они там смотрели? А ведь  они  наверняка
следят за ним, поэтому у нас один выход".
   Почему  Райнер  здесь,  догадаться  было  нетрудно.  Фон   Хальдорф
отпустил его на  заведомую  смерть.  Граф  вернулся  один  -  кто  ему
поверит, что он не предал разведчиков? Фон Хальдорф хотел  разделаться
с противником чужими руками. Может быть, с кем  другим  этот  фокус  и
получился бы, даже наверняка получился бы именно так,  как  хотел  фон
Хальдорф. Но для капитана уловка была слишком очевидной.
   Граф вдруг подскочил к капитану.
   - Вы пойдете со мной?
   - Нет.
   - Но там остались  ваши  люди.  Обер-лейтенант,  он  еще  жив.  Его
пытают, наверное. Ведь это СС! Вы знаете, что такое СС?
   - Да. Но мы туда не пойдем.
   - Пойдете!
   - Нет.
   Райнер ухватил  капитана  за  ворот.  Тот  резко  повернул  голову,
приказал:
   - Не стрелять! И вообще пусть этот  дурак,  этот  идейный  пацифист
проваливает.
   Граф понял, подобрал куртку, повернулся  и  пошел  через  поляну  в
сторону моста.
   - Их много в замке? - крикнул вслед капитан Сад.
   - Я не шпион, - через плечо ответил Райнер.
   - Пусть фрица пропустят, - сказал капитан Сад.
   "Ладно, - подумал он, - сами разберемся. Если  б  немцев  там  было
человек десять, с этими тремя им не управиться. Один граф чего  стоит,
да и Сережу голыми руками не возьмешь. Значит, не меньше взвода  одной
охраны. И они уже знают о нашем  существовании.  Ждут  нового  визита.
Ждут сюрпризов. Попробуй подступись к ним теперь..."
   Ему пришлось прервать эти несложные размышления,  потому  что  граф
возвратился.
   - Капитан, - сказал он, стараясь быть сдержанным, - у  меня  к  вам
будет просьба, которая вас не затруднит. Дайте мне автомат.
   - Нет.
   - Уверяю вас: вам не придется жалеть об этом.
   - Нет.
   - Молю вас!.. Я видел замученных пленных. Это надо видеть...
   - Я забочусь о твоей душе, Райнер. Тебе придется делать все самому,
Райнер. Уж такая это работа.
   Райнер ушел совсем, а капитан остался сидеть  на  опушке  леса  под
дикой грушей. Тень она давала  ерундовую,  рябую,  как  россыпь  серых
пятаков, зато взобраться  на  нее  не  стоило  труда,  и,  хоть  обзор
увеличивался ненамного, даже этой малости было довольно, чтобы  видеть
все озеро, и луг до замка, и луг позади него, незаметно,  возле  самой
кромки дальнего леса переходивший в узкую болотистую низину.  Впрочем,
на грушу он позволил себе  взобраться  только  однажды:  он  не  любил
начальников -  суетливых  хлопотунов,  и,  поскольку  в  своих  бойцах
предполагал сходную точку зрения, старался всегда  держаться  солидно.
Одно дело -  произвести  рекогносцировку  лично,  и  совсем  другое  -
поминутно карабкаться на наблюдательный пункт или вообще не слезать  с
него часами, выдавая свою неуверенность и нетерпение. Нет, у командира
другая забота - он должен думать.
   Зной становился невыносимым. Мстила  бессонная  ночь:  голова  была
словно не своя, требовались почти  физические  усилия,  чтобы  держать
мозг  в  напряжении.  Временами  капитан  Сад  растирал  голову.   Ему
казалось, что тогда загустевшая,  застоявшаяся  кровь  проталкивается,
уступает место новой; это помогало ненадолго;  свежей  крови  не  было
совсем. Возможно, поспи он хоть час, это принесло  бы  облегчение,  но
капитан знал, что не имеет права спать. Он должен был думать.  "Думай,
думай,  -  говорил  он  себе,  повторял  почти  механически,  тут   же
встряхивался и, озлившись, приказывал: - Думай!"
   Он должен был понять, что означает  эта  тишина,  это  необъяснимое
бездействие фон Хальдорфа.
   Он сидел багровый от  жары,  с  завернутыми  выше  локтей  рукавами
гимнастерки, с расстегнутым на одну  пуговицу  воротом  и,  когда  ему
что-то докладывали, только чуть поворачивал голову.
   В одиннадцатом часу прибежал Федя Капто. Оказывается, дозор  Норика
Мхитаряна встретил  двух  наших  разведчиков  из  какого-то  соседнего
хозяйства. Причем самое  интересное,  что  их  группа  шла  с  тем  же
заданием, что и  группа  капитана  Сада.  Всего  в  группе  пятнадцать
человек, но базируются они далеко отсюда, в  горах,  по  прямой  будет
километров двадцать, если не больше.
   Капитан Сад потер глаза, потер уши, встряхнулся. Не помогло.
   - Поищи за деревом, - попросил он Федю, - там должна быть  фляга  с
водой.
   С луга качнуло ветром пряную, сладкую духоту. Кажется,  дело  пошло
веселей,  пробормотал  капитан,  подтянул  к   себе   автомат,   отвел
предохранитель и вогнал в ствол патрон.
   -  Вот  что.  Приведите  их  сюда.  Но  по  дороге,  -  он   сделал
неопределенное  движение  рукой,  -  заберите  у  них  оружие.  Только
действовать мягко, без нажима. Мол, порядок у нас такой.
   - Уразумел, товарищ капитан, - озадаченно протянул  Федя  и  тяжело
побежал через орешник.
   Они появились все гуртом. "Прямо демонстрация", -  подумал  капитан
Сад, но не сделал замечания, поскольку знал, что на  этом  уровне  луг
даже с башни не просматривается.
   Эти двое были свои, братья-славяне. За километр узнаешь.  У  одного
типично рязанское лицо, у другого все потоньше,  да  и  сам  посмуглее
выдался. Южанин. Поставь их в один ряд  с  остальными  разведчиками  -
ничем не выделятся. Правда, сейчас имелось одно отличие:  они  были  в
гимнастерках, в то время как ребята капитана Сада - все голые по пояс.
"Загорали, черти", - с завистью подумал он.
   - Так где же ваша база?
   Смуглый объяснил. У него были  нашивки  старшего  сержанта  и  чуть
развязные манеры. "Одесса-мама, - определил капитан  Сад.  -  Такая  у
него марка. А на самом деле, может, и моря  в  жизни  не  видел  и  не
знает, какая она в натуре - Дерибасовская..."
   Капитан подумал, какой бы спектакль он в другое время устроил своим
ребятам, но сейчас не было ни сил, ни желания,  а  глазное  -  времени
было жаль. Он знал, что должен думать, тем более, что теперь в  задачу
введено еще одно неизвестное.
   - И когда же вы ушли со своей базы?
   - Вчера после шести. Как жара поспала, - охотно ответил  смуглый  и
улыбнулся.
   Капитан Сад кивнул и навел автомат на живот смуглого.
   - А ну, ребята, отойди в стороны.
   - Ты шо, нервный? - вытаращил глаза сержант и чуть пригнул  колени,
так что от него теперь в самом деле можно было ждать чего угодно. - На
ково, пацан, мазу тянешь?
   - Может, по-хорошему договоримся?
   - Перво, убери свой дырокол. Ты шо, не видишь - я чистый.
   - Федя, а ну определи, когда они брились.
   Капто подошел сзади, но не прямо, а с расчетом, чтоб его  не  могли
лягнуть.
   - Недавно, - сказал он, - часа два  от  силы.  Вот  от  этого  даже
пахнет. Одеколон.
   Капитан  кивнул  снова.   Он   не   испытывал   ни   восторга,   ни
удовлетворения, скорее даже обиду, что вот как с ним  мало  считаются,
ведут такую прямолинейную игру.
   - Будем говорить?
   Пленные молчали. Сейчас они не заговорят даже под угрозой смерти  -
они знают, что нужны мне, подумал  капитан  Сад.  Но  заронить  в  них
сомнение не вредно. На всякий случай.
   - Вы думаете,  это  просчет  господина  фон  Хальдорфа?  -  капитан
скривил губы, но улыбка вышла не убедительная: он был плохой артист. -
Как бы не так! Он с  первой  минуты  знал,  что  вы  обречены.  Но  он
пожертвовал вами, чтобы удержать меня здесь,  чтобы  я  терял  на  вас
время, пока он будет раскидывать сеть,
   Пленные молчали.
   Их надо было бы рассадить по отдельности, но для этого не  было  ни
людей, ни  подходящих  мест.  Капитан  приказал,  чтоб  их  заперли  в
часовне.
   Потом он вызвал Сашку.
   - Послушай, Сашок, настрой-ка свою машинку. Поинтересуемся,  о  чем
там в эфире треплются.
   Это было не так уж и важно, просто небольшая хитрость:  соблюдалась
видимость деятельности, а  мозгу  между  тем  послабление,  передышка.
Капитан  понял  это  сразу,  но  приказа  не  отменил;  он  умел  быть
снисходительным  и  к  себе  тоже  -  если  только   вопрос   не   был
принципиальным, конечно.
   В эфире было пустовато и в  меру  спокойно.  Обычная  ситуация  для
таких забытых богом мест. Наших вообще поймать не удалось ни  разу,  а
немцы болтали о какой-то ерунде: двое радистов сговаривались о поездке
в протекторат, правда, цель ее дипломатично не  называлась,  но  можно
было догадаться, что речь идет о спекуляции, а еще один тип с каким-то
странным  акцентом  рассказывал  приятелю  анекдоты.  Затем  вклинился
деловой разговор, и капитан Сад понял, что 1-я Гвардейская  сдвинулась
и ее ударные танковые части уже вышли на Золотую Липу. "Лихо  идут,  -
восхитился  капитан  Сад,  -  за  полдня   километров   тридцать-сорок
отмахали. Если и дальше так покатится, здесь они будут на третий день.
Ну да, на третий, если у них с подвозом горючего сойдет гладко".
   Но потом капитан вспомнил, что между Золотой и Гнилой  Липой  стоит
немецкий 24-й танковый корпус и дорог там нет приличных с  востока  на
запад, так что какой, к черту, подвоз. Он представил, как  туго  будет
развиваться наступление, и, хоть это ни в какой степени не  влияло  ни
на его планы вообще, ни на исход текущей операции, все  же  огорчился,
отдал Сашке наушники и вернулся на опушку, на облюбованное под  грушей
место.
   Потом опять был зной и дрожащий воздух над дорогой, и  продолжалось
это час, а может, и меньше. Время утратило четкость и  ритм  и  где-то
растягивалось мучительно, а  где-то  проваливалось  кусками,  и  тогда
капитан с запоздалым раскаянием ломал дремоту. Между тем он ни на  миг
не закрывал глаз, но это уже не имело  значения.  Почти  все  время  в
работе было его внутреннее зрение,  какие-то  миражи  проходили  перед
ним, капитан наблюдал их апатично, вдруг спохватывался, что  занят  не
тем, и усилием воли прогонял их, выставляя взамен,  как  фантом,  одно
слово: "Думай, капитан, думай..."
   Потом возник мираж, который капитану не удалось стереть сразу:  это
был белобрысый с рязанской физиономией. Капитану почудилось, что  этот
парень идет к нему через луг, прямо к  нему,  к  этой  груше.  Капитан
сообразил, что  такое  невозможно,  потому  что  белобрысый  заперт  с
приятелем в часовне, и потер глаза. Не помогло. Капитан  отвернулся  в
сторону, снова посмотрел. Белобрысый был уже  близко.  Он  был  наяву.
Только шел тяжело, пошатываясь и держась одной рукой за шею.
   "Нервы ни к черту", - огорчился капитан Сад. Он ждал спокойно, даже
автомат не тронул.
   Диверсант остановился шагах в пяти.
   - Я сяду, - сказал он, - а то ноги не держат.
   - Садись, - кивнул капитан.
   Белобрысый сел и чуть еще придвинулся, чтобы быть в тени.
   - Меня Коля зовут, - сказал он.  -  Я  безвредный.  А  подыхать  не
хотелось. Вот и пошел к  ним  сюда.  Из  концлагеря.  -  Он  осторожно
помассировал шею, поморщился.
   - Крепко мне Мишка хряснул. Думал, кранты. Выкарабкался!.. Я ж ему,
суке,  закидоны  делал.  "Мишаня,  -  говорю,  -  пока  горит,   давай
перекинемся до наших. Когда еще раз такая лафа засветит".  А  он  мне:
"Не, не тая у меня биография. Не  подходячая  для  совестливых.  Руки,
значит, уже ничем не отмоешь". - Он поглядел в ту сторону,  где  между
кустами лежали разведчики. - Мишка меня за  собой  тянул  в  бега,  до
барона, значит. Но я тоже упертый. Сел на тормоза прочно. Ну он меня и
пришиб. Он у нас по этой бухгалтерии первый мастер. Должно, нарочно не
угробил до смерти - барону оставил в удовольствие.
   - Там что - плохо было заперто?
   - Зачем же плохо? Мы через дырочки в крыше. Нам это во  как,  -  он
чиркнул ребром ладони над головой.
   - Ловкий ты парень!
   - Есть малость.
   - Только вот беда, Николай, момент для спасения ты выбрал не  самый
подходящий.
   - Виноват. Не понял.
   - Скорей всего - драться сегодня будем. На смерть.
   Коля подумал.
   - Жалко, - сказал он. - Но если уж взял грех на душу, то и смою его
сам, кровью искуплю.
   Потом он сел рядом с капитаном и стал рисовать пальцем план  замка:
где огневые точки,  и  шлюзы,  и  входы  в  бункера;  сколько  охраны,
курсантов  и  офицеров-преподавателей.  Потом   он   присоединился   к
разведчикам, а капитан Сад все сидел под той же грушей, сидел и думал,
только теперь ему уже спать не хотелось, и он думал  по-настоящему,  и
когда настал полдень, он понял, что замыслил фон Хальдорф.


17

   Первый завал устроили километрах в пяти от села. Для  засады  место
было идеальное: дорога заворачивала вокруг холма, лес подступал  почти
вплотную, видимость вперед по дороге  от  силы  метров  на  пятьдесят.
Капитан  Сад  смотрел  сверху,  как  дозорный  мотоцикл,  лихо  одолев
поворот, еле успел затормозить,  пошел  юзом  и  его  даже  развернуло
кругом, причем  коляска  зарылась  в  ветвях  рухнувшей  поперек  всей
проезжей части могучей смереки  [Смерека  -  карпатская  ель  -  прим.
авт.]. Перепуганный пулеметчик дал из коляски очередь по  кустам,  эхо
звонко защелкало между холмами, а мотоцикл, взвыв мотором, уже  мчался
назад, к колонне.
   Лес молчал.
   К  этому  завалу  фашисты   отнеслись   с   максимально   возможной
серьезностью. Они все высыпали из бронетранспортеров и  прочесали  лес
по обеим сторонам дороги - до завала и еще метров на сто дальше. Потом
оттащили смереку в кювет, погрузились в бронетранспортеры,  но  теперь
их движение было куда осторожней.
   Второй завал был устроен в таком же удачном  месте.  Фашисты  ждали
его, и все-таки он оказался для них сюрпризом,  и  опять  была  легкая
паника, а потом действия в обычном порядке:  разгрузка,  прочесывание,
разборка завала, погрузка...
   Третий завал они уже восприняли как должное. Занимались им  солдаты
только с двух бронетранспортеров. Остальные оставались на местах, хотя
и держали под прицелом придорожную чащу. И колонна двинулась вперед не
тогда, когда все деревья были убраны, а  при  первой  же  возможности:
передовые  машины  буквально  продирались  через  сделанный  солдатами
просвет.
   Торжествовал немецкий рационализм.
   И нехитрый психологический расчет капитана Сада.
   Четвертый завал скорее напоминал баррикаду. Он был  сделан  посреди
села, но так хитроумно,  что  объехать  его  не  было  возможности,  а
растащить - далеко не просто. Кроме того, рядом  был  колодец  деда  -
идеальный "стоп-сигнал"  в  этот  зной,  -  и  еще  один  своеобразный
психологический тормоз: с баррикады был  уже  виден  пятый  завал.  Он
находил