знал  ни  сна,  ни
усталости. Но никто не знал о нем.  "И  вот  он  убит  наконец,  пусть
вместе со мной, - думал Федя, - но и ему крышка".
   Федя начал дремать помаленьку.  Это  получалось  легко  и  приятно,
потому что невесомо-легким и каким-то  звонким  было  тело.  Состояние
отрешенности и воздушности овладевало им все сильней, он ощущал сверху
ласково-теплое солнце, а снизу теплую кровь, и ему приятно  было,  что
кровь уходит в землю. И все-таки что-то было не  так,  что-то  мешало.
Что-то висело в нем, в груди, темное, как облачко, и он знал, что надо
освободиться от этого, иначе не будет ему спокойной  смерти,  а  будет
ему смертная тоска и пытка.
   "Что ж это может быть", - с досадой думал  он  сквозь  дремоту,  но
напрягаться уже не было сил, а тех, что еще  оставались,  не  хватало,
чтобы вспомнить хоть что-то. Он забыл, забыл начисто все, что лежало в
прошлом, от прошлого его отделяла какая-то черта, грань,  прорубленная
выстрелом, когда он шел, чтобы выполнить свое последнее задание.
   "З_а_д_а_н_и_е!" - вдруг вспомнил он.
   А потом еще вспомнил: "К_а_п_и_т_а_н_ С_а_д".
   Вот оно!..
   Федя даже проснулся вдруг. Черт побери! Ведь ребята рассчитывали на
него, как на каменную гору,  а  он  здесь  разлегся,  ждет  пришествия
архангелов. А кто за тебя выполнит задание? Кто  -  за  тебя?  Некому!
Некому сделать это, твою работу...
   Он так разволновался, что даже  потерял  сознание,  но  возбуждение
оказалось сильнее; он сразу же очнулся - все с той же мыслью. Задание!
По законам естества ему давно уже пора  было  умереть,  но  он  теперь
знал, что не имеет на это права.
   Прежде всего он нащупал сумку. Она была на нем. И тол на  месте.  И
взрыватели. И бикфордов шнур. Такая обстоятельность  была  необходима:
упаси бог, что-нибудь забудешь, то-то наплачешься потом; как  говорила
мамка: от дурной головы ногам тошно.
   Бережней всего он ощупал спички.  Он  боялся,  что  они  намокли  в
крови. Обошлось. Да и пальцы уже подсохли. Подходяще для работы.
   Потом он посмотрел,  как  далеко  до  грузовиков.  Потом  попытался
приподняться, и, когда очнулся, оказалось,  что  он  уже  в  одном  из
фургонов. Ящики с документами были составлены  плотно,  подходяще  для
взрыва. Федя старательно пристроил тол, и взрыватель, и шнур, а  потом
не поленился отвинтить колпачки у обеих канистр, которые приготовил  в
дальнюю дорогу водитель. Должно быть, запасливый парень.
   Потом он перебрался в другой фургон. Ему казалось, что он  движется
необыкновенно легко - как воздушный шарик, как тень. Правда, был  один
момент, когда ему подумалось, что ничего  этого  нет,  что  он  только
бредит, что все это происходит только  в  его  воображении.  Но  чтобы
разбираться в ощущении - для этого нужны были силы.  И  время.  А  его
время истекло, "Мое время истекло давно", - подумал он  безразлично  и
занялся закладыванием тола во втором фургоне.
   Потом и с этим было покончено. Федя почувствовал,  что  сейчас  уже
совсем заснет, и торопливо поджег длинный бикфордов шнур, и, пока  тот
горел, он думал, что,  если  б  ему  сейчас  предложили  долгую-долгую
жизнь, он не смог бы принять ее, потому что у него не осталось сил для
этого; даже чтоб несколько минут прожить - и то у него больше не  было
духу.
   Петом он открыл  глаза,  увидел,  что  огонек  вот-вот  исчезнет  в
соседнем фургоне, подумал напоследок,  как  будут  довольны  ребята  и
капитан Сад, и поднес огонек спички к маленькому  огрызку  шнура,  ну,
считай, почти к головке взрывателя.


19

   Вода прибывала быстро.
   Алексей Иннокентьевич не сразу понял - откуда; в темноте добрел  до
двери и почувствовал струение  из-под  нее,  однако  напор  был  слаб;
значит - не то.
   Пробуждение было внезапное, и теперь, чтобы сразу войти в форму, он
зачерпнул в пригоршни воду и потер лицо - раз и другой, а потом и шею.
При этом он сделал открытие, что вода не проточная, значит - из озера.
Это ничего ему не разъяснило (гипотез хоть отбавляй, да и  что  в  них
толку, если ни одну не испытаешь), зато теперь  он  знал  точно:  воды
хватит, чтобы затопить бункер, и случится это очень скоро.
   Чтобы выработать линию поведения, какую-то рабочую гипотезу все  же
необходимо было иметь, и Алексей Иннокентьевич решил, что фашисты  уже
подготовились к эвакуации и вот напоследок уничтожают свое гнездо. Как
в таком случае  должен  поступить  он,  Малахов?  А  никак!  Набраться
терпения и ждать конца.  Воду  не  остановишь  -  слева  от  него,  из
вентиляционного отверстия, шла ровная полная  струя;  ее  плеск  он  и
услышал в первую очередь, едва проснулся, но потом  новые  впечатления
на несколько мгновений оттеснили  это,  и  Малахов  его  забыл,  дверь
взломать ему тоже не под силу. А если б даже это удалось,  подниматься
наверх сейчас - безумие: фашисты тут же схватят; и медлить с этим тоже
было бы нельзя: если  не  весь  бункер,  так,  уж  во  всяком  случае,
лестничная шахта будет взорвана.
   Но чем объяснишь, что фон Хальдорф его бросил?..
   "Все-таки что-то случилось, наверное, -  подумал  он.  -  Забыть  о
пленных или утопить их ни с того ни с сего - это не похоже на  немцев.
А может, капитан Сад вызвал  нашу  авиацию  и  она  раздолбала  замок?
Допустим, здесь было  специальное  устройство,  шлюзы,  и  одна  бомба
попала в них..."
   Рассуждая таким образом, Алексей Иннокентьевич добрался по нарам до
вентиляционного отверстия и стал ощупывать его, хотя прекрасно помнил,
что там вделана добротная решетка,  с  которой  ему  не  совладать,  а
значит,  отверстие  не  заткнешь  ничем.  Однако  сидеть  сложа  руки,
покорившись судьбе, было не в его характере. В душе  он  был  готов  к
смерти, даже к мученической, но именно перспектива  утонуть  почему-то
показалась  ему  отвратительной.  Предсмертная  минута   застала   его
врасплох, он  был  в  состоянии  шока;  может  быть,  поэтому  на  его
поведении это почти не отразилось: Малахов был рассудителен и деловит,
как обычно. Случись  здесь  сторонний  наблюдатель,  он  поразился  бы
выдержке Алексея Иннокентьевича, когда на самом деле это  была  только
судорога.
   Алексей Иннокентьевич все еще занимался бессмысленным исследованием
решетки, как вдруг за дверью, плохо  различимые  из-за  шума  падающей
воды,   послышались   голоса,   потом   появились    полоски    света,
ограничивающие дверь, а потом загремело железо: видать, не  поддавался
засов. Не размышляя  ни  секунды,  Алексей  Иннокентьевич  соскользнул
вниз, и как только увидел, что дверь, преодолевая сопротивление  воды,
приоткрывается - набрал в  грудь  побольше  воздуха  и  поднырнул  под
нижние нары.
   На что он рассчитывал? Ни на что. Он не загадывал, чем кончится эта
странная  попытка;  мыслей  у  него  вообще  не  было,  кроме   одной:
продержаться. И он держался изо всех сил и  таращил  глаза,  следя  за
полетом светового пятна, которое  то  собиралось  в  яркую  точку,  то
пропадало, чтобы тут же опять возникнуть. Держаться было все  труднее.
В голове нарастал звенящий гул.  Перед  глазами  появились  два,  три,
четыре пятна, они становились все ярче  и  были  теперь  не  белые,  а
какие-то радужные.  Они  вертелись  стремительным  хороводом  на  фоне
чего-то голубого,  яркого  и  бездонного,  как  летнее  небо.  Алексей
Иннокентьевич летел в  эту  бездну,  невесомый  и  маленький,  уже  не
понимая, где верх, а где низ и  что  с  ним  происходит.  В  последнее
мгновение он  вдруг  вспомнил,  что  находится  в  воде,  под  нарами,
попытался встать, потом кинулся вперед, назад  -  всюду  натыкаясь  на
твердое...
   Он очнулся просто оттого, что кровь отхлынула от головы  в  немного
успокоилось сердце. Его качало, и он все еще не понимал где он.  Потом
он снова стал слышать шум падающей воды  и  догадался,  что  сидит  на
нарах и что глаза у него закрыты. Он открыл глаза, но все равно ничего
не увидел. Вода была уже  ему  по  грудь.  Ушли,  пробормотал  Алексей
Иннокентьевич, чуть-чуть посидел,  затем  поднялся,  придерживаясь  за
стойку нар: его все еще качало.  С  трудом  преодолевая  сопротивление
воды, шагнул в сторону двери. Нащупал ее. Она была приоткрыта.
   Теперь главное - не суетиться.
   Алексей Иннокентьевич стянул тяжелый, стеснявший движения френч, но
не бросил его, а повесил - даже в такой обстановке страсть  к  порядку
оказалась неискоренима! - на ребро двери. Протолкнул себя  в  коридор.
Здесь был такой же мрак. Где-то рядом, справа,  грохотал  поток  воды;
оттуда же ощущалось и течение.  Алексей  Иннокентьевич  прикинул,  где
должен был находиться  выход,  сориентировался  -  и  понял,  что  это
грохочет вода, падая с верхних этажей по лестнице. И  пошел  прямо  на
этот шум.
   Он уже взялся за стальную створку двери, заслоняясь левой рукой  от
слепящих брызг, как вдруг почувствовал чье-то легкое  прикосновение  к
спине. Алексей Иннокентьевич замер. Почудилось?  Нет,  вот  снова  его
коснулись, причем на этот раз (рубашка прилипла  к  спине  и  не  была
помехой) уже не осталось сомнения: к нему прикасались пальцами.
   Ну! - сразу...
   Алексей Иннокентьевич перехватил чужую руку в запястье, вывернул  и
резко рубанул ребром левой ладони по локтю. Хруста сломанного  сустава
он не мог слышать, но по тому. как ослабла  чужая  рука,  догадался  о
результате. Противник молчал я не сопротивлялся. Алексей Иннокентьевич
осторожно подтянул его к себе за сломанную руку... Так  и  есть  -  он
дрался с мертвецом.
   Судя по форме, это был эсэсовец. Чтобы проверить еще  одно,  весьма
смелое, предположение, Алексей Иннокентьевич ощупал его ноги. Эсэсовец
был без  сапог,  в  шерстяных  носках  почти  до  колен  и  в  тапках.
Надзиратель, которого звали Крысенышем. У него была разбита  голова  и
две пулевые раны в груди.
   "Кто его так? Неужели - свои? Из-за меня?.."
   К сожалению, кобура на эсэсовце  была  пустая.  Ничего,  и  так  не
пропадем.
   Веря в себя, в свои силы, в успех, в каком-то яростном восторге  от
вновь обретенной свободы, Алексей Иннокентьевич бросился вперед. Поток
сбил его и ударил о дверной косяк, но он тут же  поднялся  и  бросился
снова, и лез, и лез вверх, захлебываясь,  но  не  отступая;  он  мотал
головой, и кричал, и боролся с потоком, словно с живым  существом;  он
боролся - и вышел  победителем,  и  тогда  совсем  уверился,  что  все
обойдется и будет хорошо.
   На этом этаже воды было значительно меньше - чуть не  доставало  до
колена. Но она текла и лилась отовсюду, и  нетрудно  было  догадаться,
что при таких  темпах  потребуется  минут  пятнадцать-двадцать,  чтобы
нижний этаж залило доверху, и тогда придет черед этого.
   Следовало поторопиться.
   Алексей Иннокентьевич припомнил, что выход  в  тамбур  должен  быть
несколькими метрами правее, побрел в ту сторону и быстро нашел круглую
стальную дверь. Она оказалась закрытой. Алексей Иннокентьевич налег на
нее, дернул на себя. Не помогло. Тогда он нащупал засовы, засмеялся  и
сдвинул их. Мало! Он стал искать, что же еще удерживает дверь - и  тут
сзади ударил свет. Алексей Иннокентьевич резко обернулся. Кто-то стоял
в нескольких метрах и светил ему прямо в лицо карманным фонариком.
   - Так это, оказывается, вы, господин подполковник!..
   Алексей Иннокентьевич узнал голос Уго фон Хальдорфа.
   - Значит, вы еще здесь?  -  продолжал  фон  Хальдорф.  -  Ваши  так
спешили наверх, что забыли о существовании подполковника Малахова?
   Только теперь Малахов понял, что происходит в замке.
   - Не будем терять времени, - сказал он. - Если  мы  сию  минуту  не
откроем дверь...
   - Это я ее закрыл, - перебил фон Хальдорф. - Пришлось. Они  пустили
в ход гранаты. Я едва спасся.
   - Но через пять минут там  набежит  доверху  воды.  И  тогда  будет
поздно.
   - Спокойно, подполковник. Задвиньте засовы.
   В подтверждение своего права командовать фон Хальдорф ввел  в  свет
фонарика правую руку.  В  ней  был  "вальтер".  Алексей  Иннокентьевич
выполнил распоряжение.
   - А теперь марш вперед, - указал  направление  лучом  фонарика  фон
Хальдорф.
   Коридор,  такой  аккуратный  еще   несколько   часов   назад,   был
неузнаваем. Двери комнат распахнуты, сорваны с  петель  и  расщеплены;
стены опалены взрывами  и  посечены  пулями.  То  и  дело  приходилось
переступать через трупы, а в одном месте в стене зиял пролом, и в нем,
чудовищно переплетаясь,  лежало  несколько  трупов  сразу:  русские  и
фашисты. Алексей Иннокентьевич остановился перед ними. Нет, он не знал
этих парней. Ни одного.
   -  Хороша  жанровая  сценка,  подполковник?   Жаль,   не   пришлось
поглядеть, как они грызут друг друга.
   - У них не было оружия, - согласился Малахов.
   - В том-то весь сенс. Но для победителя пуля нашлась!  -  засмеялся
фон Хальдорф и показал рукой. - Насколько я понимаю,  его  вон  оттуда
срезали из автомата. Поучительный финал!
   Действительно, в указанном фон Хальдорфом месте лежал труп эсэсовца
с автоматом. Как просто: прыгнуть в сторону - рвануть  автомат,  падая
на спину, под стенку, открыть огонь... А если  в  стволе  не  окажется
патрона - перекатиться в воде под другую стенку, и за это время успеть
передернуть затвор - и стрелять...
   - Стоять! - вдруг приказал фон Хальдорф. - Руки вверх!  -  Он  чуть
помедлил. - Извините, подполковник, я должен вам напомнить,  что  взял
вас из милости. По своей мягкосердечности. Так что советую вести  себя
благоразумно. И не проявлять инициативы.
   Они снова пошли вперед. Не доходя метров десяти до конца  коридора,
вошли в  обычную  комнату,  обставленную  как  канцелярия:  письменные
столы, книжный шкаф, вделанные в стену  высокие  сейфы.  Фон  Хальдорф
приказал Малахову стать в сторона и открыл один из них.
   - Это запасной ход на верхний этаж  бункера,  -  пояснил  он.  -  Я
поднимаюсь первым, вы - следом, как  только  хлынет  вода.  Если  чуть
замешкаетесь - запру ход, и тогда пеняйте на себя.
   "Он имеет в виду тот автомат, - понял Алексей Иннокентьевич.  -  Но
бежать за ним нет смысла. Во-первых, темно;  я  затрачу  уйму  времени
только на то, чтоб его разыскать. А ведь надо еще и успеть вернуться -
опять же в темноте, по воде, а я  вовсе  не  уверен,  что  разыщу  эту
комнату сразу. Во-вторых, если б даже  это  удалось,  автомат  от  фон
Хальдорфа не спрячешь; и, прежде чем я увижу фашиста и  успею  открыть
огонь, он это сделает сам,  а  то  и  связываться  не  будет:  закроет
верхний выход - и амба. Нет, - решил Алексей Иннокентьевич,  -  сейчас
на такую авантюру я не имею права. Надо действовать только  наверняка,
без малейшего риска, чтоб случайностям места не  было.  Этот  немец  -
мой, и никуда он от меня  не  уйдет.  Второго  такого  случая  уже  не
будет".
   (Он знал, что фон Хальдорф дает ему возможность бежать, и  сам  фон
Хальдорф это знал тоже. Но немец не сомневался, что Малахов останется:
он понимал, какая между ними началась игра,  пусть  и  не  объявленная
вслух, и охотно шел на обострение; кроме  всего  прочего,  он  был  не
прочь стать свидетелем унижения советского контрразведчика, даже ценой
относительной его свободы. А побег в настоящей ситуации - как  это  ни
парадоксально, - свидетельствовал бы о малодушии, и - как следствие  -
о капитуляции Малахова, ибо говорил бы только об одном: об  отказе  от
поединка.)
   Поэтому Алексей Иннокентьевич терпеливо дождался, пока из сейфа  не
хлынула  вода,  -  и  тогда  только  бросился  вперед.  Лестница  была
металлическая, она обвивалась спиралью вокруг стального шеста;  справа
были перила. Алексей Иннокентьевич уже имел опыт и  поднимался  спиной
вперед, цепляясь за шест обеими руками.  На  этот  раз  он  совсем  не
наглотался воды, зато обессилел так, что на верхнем  этаже  бункера  в
прямом смысле свалился с ног, отполз на четвереньках в сторону и  сел,
прислонившись к стене. Сидеть  все  же  надо  было  прямо,  иначе  рот
оказывался в воде.
   Фон Хальдорф попробовал закрыть ход, но дверь где-то  заклинило,  и
возиться с нею он не стал.
   - Поднимайтесь, Малахов.
   - Дайте отдышаться минуту. Сердце вот здесь.
   - Эта минута может стоить вам жизни. Поднимайтесь, черт побери, или
я буду вынужден вас пристрелить.
   На этом этаже было тоже темно.  И  такие  же  следы  боя.  Впрочем,
Алексей Иннокентьевич разглядывал их (насколько позволял  фонарик  фон
Хальдорфа)   не   очень   внимательно;   он   был   занят    попытками
сориентироваться, определить хотя бы приблизительно, в какой стороне и
на каком расстоянии от них  находится  главный  вход.  Он  даже  начал
подсчитывать количество шагов, но тут  же  понял,  что  это  не  имеет
смысла; ведь они шли по воде, да и  темнота  растягивала  каждый  метр
вдвое...
   Наконец они добрели до завала.
   Фон  Хальдорф  встревожился.  Он  попросил  Малахова  отойти,   сам
вскарабкался на  баррикаду  из  взорванного  железобетона  и  обломков
кирпича. Спустился вниз расстроенный.
   - Какая досада!..  Мы  должны  перебраться  на  ту  сторону.  И  по
возможности скорее.
   Алексей Иннокентьевич понял,  что  сейчас  последует  приказ  лезть
наверх и разгребать кирпичи.
   - Арсенал ухнули? - спросил он, чтобы еще хоть  чуть-чуть  выгадать
время.
   -  Нет.  Вот  здесь,  за  стеной,  были   помещения   диверсионного
факультета. Выпускники,  естественно,  работали  не  с  манекенами.  С
настоящим материалом.
   - Случайный взрыв?
   -  Уверен,  что  нет.  Образцы  мин  и   взрывчаток   хранились   в
комнате-сейфе. Она закрывалась математическими замками.
   - Для такой операции нужен свой человек.
   - "Свой", - скривил губы фон Хальдорф.
   - Конечно, - Малахов сделал вид, что не заметил  его  интонации.  -
Там еще коридор?
   - Продолжение этого. И аппендикс, в который мы должны попасть.
   -  Не  сомневаюсь,  что  в  аппендиксе  мы  встретим  немало  ваших
солдат... Если только они уцелели после взрыва и не утонули. Тот,  кто
открыл хранилище, знал, на что идет.
   - Варвары! - прорычал фон Хальдорф. -  Вы  духовно  нищая  нация  и
возмещаете свою неполноценность фанатизмом.
   - Вы имеете в виду способность к самопожертвованию? Или доблесть? -
уже не скрывая иронии, улыбнулся Малахов.
   - К черту, господин подполковник! Будьте любезны: залезайте  наверх
и приступайте к делу.
   Двоим там все равно было не развернуться. И  работать  пришлось  на
пределе - по настроению фон Хальдорфа Алексей Иннокентьевич  понял:  в
случае саботажа уговоров не последует. Только пуля.
   Через несколько минут на руках показались ссадины и кровь, но  дело
двигалось быстро. Алексей Иннокентьевич углублялся  в  завал  в  обход
рухнувшего потолочного перекрытия; под ним оказалось немало  полостей,
так что дело свелось,  по  сути,  к  расчистке  кирпичных  пробок.  Он
спешил, и вскоре понял, что опережает поднимающуюся снизу воду.
   Заметил это и  фон  Хальдорф.  Он  сделался  спокойнее;  присел  на
обломок стены, так, чтобы  Малахов  при  случае  не  мог  достать  его
кирпичом, только рука с фонариком да глаза выглядывали. Вынужденное  в
столь критические минуты безделье тяготило, давило фон Хальдорфа, и он
разболтался: то подтрунивал  над  Алексеем  Иннокентьевичем,  над  его
провалом, то разбирал свои ошибки, доказывая,  что  все  решил  слепой
случай и неблагоприятное  стечение  обстоятельств.  Похоже,  он  хотел
понравиться Малахову. Внезапный крах настолько потряс  фон  Хальдорфа,
что он перестал следить за собой; он искал точки для самоутверждения в
личности  противника,  в  потерявших  конкретность  словах,  в   самом
механизме речи; он говорил, потому  что  должен  был  говорить,  чтобы
освободиться от потрясения - "выболтать" его.
   Эти  соображения  не  могли   не   успокоить   и   самого   Алексея
Иннокентьевича. Малахов вопреки реальному соотношению сил  все  больше
проникался  чувством  превосходства  над  врагом,  уверенностью,   что
победит его. "Мой немец,  мой!  Никуда  он  не  уйдет,  ни  по  какому
подземному ходу. Он мой и здесь остан