чай...
   По карте до села было совсем недалеко, но километры  растягивались,
как  резиновые.   Напоследок   проселок   вывел   их   в    неожиданно
развернувшуюся овальную долину. Долина была пустая,  только  посредине
квадратом чернели остовы четырех  обгорелых  зданий.  Какое  время!  -
никому и в голову не придет, что здесь когда-то могла быть ферма.  Тем
более солдату, который с боями  прошел  всю  Украину  и  уже  вдосталь
нагляделся и на такие бараки, и на плацы, на подсобки и обгорелые  пни
по краям, где прежде были вышки, а теперь  здесь  тишина  и  только  в
одном месте земля осталась мертвой, ее словно серебром залили,  а  так
везде  уже  начало  зарастать  травой.  Через  пару  лет  и  следа  не
останется.
   Это место они постарались пройти поскорей, потому что воздух  здесь
был такой сухой и колючий, что казалось, будто дышишь песком.
   Потом так же неожиданно открылось село. Судя  по  карте,  оно  было
совсем небольшое, чуть больше двадцати дворов.  Теперь  это  были  две
нестройные шеренги закопченных  печей,  похожих  друг  на  друга,  как
близнецы. Видать, работал их один мастер. Единственная уцелевшая  хата
стояла на противоположном конце села, возле моста через  ручей.  Очень
прочного и широкого моста, это даже издали было видно.
   "Пожалуй, средний танк пройдет", - привычно прикинул  капитан  Сад,
хотя сейчас эта информация ему была вовсе ни к чему и  почти  не  было
шансов, что когда-либо пригодится.
   Они пересекли село наискосок, благо заборы уже  пообвалились  почти
везде. На всякий случай развернулись в цепь, но почти  не  хоронились:
засады здесь не могло быть - обгорелые сады просвечивали насквозь.
   Хата имела жилой вид. Капитан обошел ее кругом, заглянул  в  низкий
сарай и лишь затем постучал в дверь. Тотчас  же  отозвался  старческий
голос:
   - Входите, кого бог послал.
   В хате было темно, пахло сырым глинобитным полом и травами. Капитан
собрался попросить, чтобы дед открыл  ставни,  но  передумал  -  глаза
быстро привыкли к полумраку. И тогда он разглядел деда, который  сидел
на широкой  лавке  возле  окна.  Дед  был  в  длинной  белой   рубахе,
сухонький, но еще крепкий, эдакий желвачок. Он сидел немного  сутулясь
и чуть выставив вперед правое ухо. За край лавки  держался  цепко,  не
спешил вставать. "Значит, уже видел нас через щель в ставне, а  может,
и раньше", - понял капитан Сад.
   Старуха полулежала в темном углу на высоких подушках. Но даже  свет
от лампадки под образами не позволял ее разглядеть.
   - Добрый день, отец, - сказал капитан Сад, но ответа не дождался  и
добавил: - Водой бы хоть угостил, что ли.
   Дед молча спорхнул с лавки и  принес  воду  в  деревянном  черпаке.
Капитан сначала дал напиться Алексею Иннокентьевичу, потом  долго  пил
сам. Вода имела приятный привкус. "Должно быть, источник где-то рядом,
минводы", - с удовольствием подумал он и  сказал  стоявшему  в  дверях
сержанту Ярине:
   - Иван Григорьевич, проследите, чтобы у всех ребят во  флягах  была
эта вода. Классная штука. Вот попробуйте.
   Он отдал Ярине черпак, потом повернулся к деду.
   - Ты что же, отец, и говорить с нами не хочешь?
   - Хе! Поговорить не отвалится,  -  не  скрывая  иронии,  неожиданно
охотно отозвался дед.
   - Ты что же, не видишь, что мы свои?
   - Вижу. Уж непременно чьи-то да будете.
   - Ты не смотри на ребят, отец,  -  кивнул  капитан  Сад  в  сторону
двора. - Одеты они, конечно, пестро. Но это для дела. А так  они  тоже
наши, советские.
   - Машкерад, значит.
   - Вот-вот. Ты же небось видал партизан-то?
   - Как же,  -  совсем  весело  согласился  дед,  -  в  прошлом  годе
заходили, вот от села одни  головешки  остались.  И  людев  не  обошли
увагой, царство им небесное.
   Капитан Сад посмотрел на Алексея Иннокентьевича. Но тот  не  спешил
идти на помощь. Он едва удерживался от соблазна свалиться  на  скамью,
однако не хотел выявлять перед капитаном свою слабость.
   - Понятно, - пробормотал капитан Сад. - А фрицы близко?
   - Это которые? - деловито осведомился дед.
   - Фашисты. Германец.
   - А-а, германец. - Дед помедлил и вдруг  уверенно  зачастил:  -  Не
знаю, ездют кой-когда моторами.
   - Часто ездят?
   - Не считал.
   - А тебя они не трогают?
   - Меня никто на трогает. Я человек нужный. За мостком  хожу.  Видел
мосток-то? Всем сподручный, а мне пенсион за хлопоты выходит.
   Капитан понял, что иронию деда ничем не прошибешь.
   Тут было что-то не чисто, далеко не так просто, каким  казалось  на
первый взгляд. Но понять с налету не удалось, а разбираться времени не
было. Капитан подавил злость и лишь слегка отвел душу.
   - Неплохо ты устроился, отец, - сказал он.
   - Хвала господу, не жалуюсь.
   Они вышли во двор.
   Крыльца у хаты не было, только порожек. Но рядом удобная завалинка.
Алексей  Иннокентьевич  почувствовал,   что   сейчас   будет   команда
продолжать движение. А идти он не сможет. Где-нибудь сразу  за  мостом
свалится в обморок - стыда не оберешься...
   Неторопливо, словно это ему и не к спеху, и не обязательно,  а  так
только, профилактика, он сел на завалинку, стянул оба  сапога,  стянул
портянки...  Пальцы  ног  и  ступни  зарылись  в  горячую   пыль,   он
прислонился спиною к шершавой известковой стене, закрыл глаза  и  даже
застонал от наслаждения. Так он сидел какое-то время, пока не осознал,
что капитан все еще стоит рядом.
   - Это не партизаны, Володя, - неторопливо и не открывая глаз сказал
Алексей Иннокентьевич. - Это фон Хальдорф.
   - Я так и понял.
   - Он расчищал место, делал мертвую зону. Но он не  любит  оставлять
следов...  прирожденный  провокатор.  И  вот   здесь   тоже   напустил
переодетую банду.
   - У меня уже были такие случаи, - сказал капитан Сад.
   - Вы уже много знаете, Володя. Для своих лет очень  много.  Я  даже
боюсь сказать, хорошо ли это.
   - Мы можем встретить здесь партизан?
   - Нет.
   - Это точно?
   - Абсолютно. Их давно уже здесь нет. Год, как нет.
   - Так даже лучше. Не люблю сюрпризов.  -  Капитан  Сад  еле  слышно
засмеялся. - Но дед каков!  Бодливый.  Представляю,  за  кого  он  нас
принял!
   - Он мне не понравился, Володя.
   - Разве я говорю, что он понравился мне? Он держался так, словно мы
с ним  из  одного  сундука  довольствие  получаем.  Но  все  равно  не
доверял.
   - Это все война. -  Алексей  Иннокентьевич  чуть  потянулся.  Какое
наслаждение! слов нет. - Если б она только убивала...  Когда  убивают,
Володя, это, может быть, еще не самое худшее. Но она  развращает.  Она
плодит духовных калек. Циников... Она приучает людей никому не верить.
Никому! Ни одному человеку! - и хуже я ничего не могу представить.
   Малахов открыл глаза.
   Капитан Сад наклонился к нему.
   - Вы уже можете идти?
   Малахов чуть замешкался с ответом - и пропустил еще  один  удар  (а
капитан Сад и  не  подозревал,  как  он  делает  больно;  он  проявлял
искреннюю заботу, но ведь давно известно, что  дорога  в  ад  вымощена
добрыми намерениями).
   - Осталось совсем немного, Алексей Иннокентьевич.
   Малахов выпрямился.
   - Да-да, конечно... Я вас не задержу.
   Дорога через мост была хорошо  накатана,  но  людских  следов  было
мало. Норик Мхитарян сказал, что колеи накатаны  немецкими  армейскими
телегами; это видно по ширине колеи; ничего конкретней назвать он  был
не в силах, потому что сегодня здесь  промчался  в  сторону  замка  на
хорошей скорости бронированный вездеход, и  если  до  него  на  дороге
можно было что-нибудь прочесть, то сейчас это  было  исключено  -  все
присыпала тончайшая многодневная пыль.
   Капитан  Сад  запретил  разведчикам  выходить  на  дорогу,  и   они
потянулись по расчищенной от кустарника обочине.  Впереди  и  сзади  -
метрах в двухстах - шли дозоры.
   Вскоре перед ними открылась большая поляна; рисковать не стоило,  и
они сделали крюк - обошли ее вдоль самой кромки леса.  Но  едва  снова
выбрались к дороге, лес опять отступил, и  они  увидели  часовню.  Она
стояла на открытом месте, дальше был заливной луг, огромный - до самых
холмов на горизонте; и по нему изредка - всего несколько штук -  дубы.
А в конце луга был замок. Солнце уже выбрало ложбинку между холмами, и
тени вытягивались  на  десятки  метров,  сливались  одна  с  другой  -
готовились к своему недолгому торжеству.
   - Жаль, - сказал капитан Сад. - А я рассчитывал  опереться  на  эту
часовню. Готовый дот. Держать в ней  круговую  оборону  было  бы  даже
приятно. Однако это западня.
   В полутораста  метрах  от  дороги,  в  лесу,  они  нашли  маленькую
полянку. Ее перегораживал ствол упавшего бука. Дерево было не  старое,
почти без следов тления; буря свалила его не дальше, чем год назад:  с
вывернутого корневища непогода смыла еще не всю землю, и  на  дне  ямы
коричневая глина была почти не тронута травой.
   - Норик, сегодня накормим ребят горячим, - сказал капитан Сад. -  В
этой яме костер скрыт хорошо. Но дым...  Значит,  до  десяти  придется
потерпеть.
   - Все понял, джан. Сделаем.
   - Один дозор к дороге - с  пулеметом.  Больше  не  понадобится.  Но
кромку леса надо прочесать непременно. Всю.
   - Ты надеешься, джан, что гостеприимный хозяин уже  все  приготовил
для встречи?
   - Разговорчики, лейтенант! - командир ткнул пальцем.  -  Сейчас  со
мной пойдут Ярина и "студенты". Иван Григорович, прихватите цивильное.
   "Студенты" - это было прозвище сержантов Сергея  Сошникова  и  Рэма
Большова. У Сошникова было еще одно прозвище - "Технолог",  хотя  вряд
ли даже капитан Сад мог бы вразумительно растолковать, что  это  слово
означает. Но не прилипнуть к Сошникову оно не могло. Когда он появился
в роте  впервые,  капитан  Сад,  представляя  его  будущим  товарищам,
сказал, оглядывая долговязую, поражающую своей худобой фигуру новичка:
"Вот у нас появился еще один славный воин, между прочим,  образованный
человек, в институте учился. На кого ты учился в институте?" - спросил
он у Сошникова, и тот ответил, что на технолога. Все даже растерялись,
настолько это было непонятно; но прозвище уже прилипло  навечно,  хотя
никто еще об этом не догадывался.
   Рэм Большов учился в университете и успел  перед  войной  закончить
первый курс юридического. Он всем это рассказывал, и слово "юрист"  не
сходило с его языка; под конец он  отбросил  дипломатию  и  уже  прямо
говорил, что в прежней части его звали только  "Юристом",  и  ему  это
очень нравилось. Не помогло. "Может быть, и так, может, где-то тебя  и
в самом деле кто-нибудь так называл, - сказали ему. - Но  для  нас  ты
Рэм. Чем плохо? Рэм - и этим все сказано".
   Рэм Большов, пожалуй, был  единственным  в  разведроте  (не  считая
самого  Сошникова,  разумеется),  кто  мог  бы  легко  объяснить,  что
означает слово "технолог". Только у него никто не спрашивал об этом.
   - Сначала осмотрим часовню, - сказал капитан Сад.
   Изготовив автоматы к  бою,  четверо  разведчиков  охватили  часовню
полукольцом и осторожно приблизились к ней. Часовня  была  пуста.  Она
была  очень  старая,  с  высокими  прямыми   стенами,   с   маленькими
зарешеченными окошками метрах в трех над  землей.  Штукатурка  снаружи
пообвалилась, и кирпич успел потемнеть, но не крошился. Люди строили -
и думали о тех, кто будет после них.
   - И кирпич хорош и раствор. Как из железа! - Ярина  обошел  вокруг,
гладил кладку, пробовал цемент тесаком. -  Вот  работа!  Мечта,  а  не
работа. Добрый человек ее ладил.
   Впрочем,  черепичная  кровля  во  многих  местах  была  проломлена.
Снаружи это не бросалось в глаза, но находиться  внутри  без  привычки
поначалу было даже страшновато: стропила  сгнили  совсем  и  держались
только на железных болтах и скобах. Небо вливалось  через  проломы.  В
его густой синеве еще  сохранилось  достаточно  силы,  чтобы  искажать
перспективу, отчего проломы казались большими, чем были на самом деле.
   Хотя часовня была безнадежно запущена, все же за ней кто-то следил.
Стены почти опрятны, обвалившаяся  штукатурка  выметена;  под  большим
деревянным распятием горела лампада. Глаза Христа были  закрыты,  лицо
покойно. Он умер, догадался капитан. Он сделал свое дело  и  с  чистой
совестью умер.
   Это было понятно.
   Капитан Сад попытался вспомнить, какое  задание  имел  Христос.  За
свой недолгий век он твердо усвоил,  что  каждый  человек  имеет  свое
место в строю - с той или с этой стороны -  и  свое  задание,  которое
нужно  постараться  выполнить  наилучшим  образом.  Смерть  входила  в
условие  задачи,  но  была  не  препятствием,  а   только   одним   из
обстоятельств. И если дело того требовало, надлежало  пройти  и  через
это. Цель, задание - вот что было главным.
   Какое же задание имел Христос?..
   Для обороны часовня  действительно  не  годилась,  с  удовольствием
убедился в своей правоте капитан. Что  и  говорить,  стены  хороши,  и
дверь обита железом на совесть; от  крупнокалиберного  пулемета  лучше
укрытия не  придумать.  Но  окошки  высоко,  а  если  даже  возле  них
пристроишься, снайпер тебя скушает с первого же выстрела. Не говоря уж
о том, что одной мины хватит, чтобы положить всех, кто здесь  вздумает
отсидеться.
   - Я готов, товарищ капитан.
   Ярина стоял перед ним неузнаваемый: типичный хохол из пригорода или
маленького местечка. Серые бумажные штаны в светлую полоску  -  все  в
трудовых пятнах, с пузырями на коленях. Сбитые полотняные  полуботинки
с подметками из автопокрышки. Рубашка с национальной вышивкой  -  тоже
не первой свежести. И заячья кацавейка.
   - Руки покажите, - сказал капитан Сад. Но и руки  были  в  порядке.
Ржавчина и машинное масло въелись в мозоли. - Крест? - и  крестик  был
на месте, оловянный, на дешевенькой цепочке.
   -  Хорошо,  -  сказал  капитан  Сад.  -  Я  на  вас  надеюсь,  Иван
Григорович.
   - Проследите, будь ласка, чтобы ужин для меня приберегли. А то ведь
срубают, черти косопузые!
   - Только не задерживайтесь. - Капитан Сад повернулся к "студентам".
- Вы прикрываете. Тебя, Рэм, предупреждаю особо: если ты  без  крайней
нужды там зашебуршишь...
   Капитан замолчал, перебирая в уме угрозы. Но чем он мог  настращать
Рэма, который не боялся ничего на свете?
   Наконец он нашел это.
   - Помни, - сказал капитан Сад. - Этим ты подведешь меня.


11

   - Пора, - сказал капитан Сад.
   Ярина уже отошел метров на двести. Без бинокля  его  фигура  теперь
смотрелась как нечто целое, а детали пропали, но бинокль отбирал и  по
очереди выделял все: и узелок из синего выцветшего ситчика, и  походку
утомленного человека, который прибавил шагу, предвкушая близкий ужин и
ночлег; и даже вспышки пыли, из-под башмаков. Сейчас пыль  поднималась
тяжело, пузырем, и тут же  оседала;  а  вот  в  полдень  от  малейшего
прикосновения она взлетала легким облаком и висела  подолгу,  так  что
даже через несколько  минут  можно  было  посчитать,  сколько  сделано
шагов: от каждого шага оставалось по желтому шару.
   А на востоке над травой и вовсе отчетливо заголубело.  "Поднимается
туман", - подумал капитан Сад. Это  на  несколько  минут,  но  ребятам
хватит, проскочат.
   Оба "студента" уже разулись, намазали сажей лица и  руки;  автоматы
за спиной закреплены  дополнительной  оттяжкой,  чтобы  не  болтались;
сзади, в специальном поясе, - по четыре запасных рожка с патронами,  в
том же поясе, по бокам, -  "лимонки";  на  одном  бедре  пистолет,  на
другом нож, тоже плотно притянуты ремнями.
   У капитана вдруг окаменело лицо.
   - Большов, опять ты за свое?
   - Не успел заменить, товарищ капитан, запамятовал. - В глазах  Рэма
даже намека нет на сожаление. Веселится, как мальчишка, проскочивший в
кинотеатр без билета. - Ведь на этот променад мы собирались  впопыхах.
Не до того было, начальник.
   Оба говорят о ремнях. На Сошникове они брезентовые, как и положено;
на Рэме - из шикарной скрипучей кожи.
   - Как доберетесь до воды, Сережа, окуни эту гниду. Пусть  намокнет.
Не то своим скрипом он всю округу всполошит.
   - Не волнуйтесь, товарищ капитан. Окунется.
   Сошников умеет говорить так, что сразу успокаиваешься.
   - Через полчаса "Дегтярева"  [пулемет  системы  Дегтярева  -  прим.
ред.] от дороги передвину сюда. Имейте в виду, если что...
   Ярина ушел еще на полста метров. Ну до замка ему идти и идти. Немцы
небось десятком биноклей в него уперлись. Чуть в сторону - все  равно,
что за стеной; ничего не увидят. В самом деле пора.
   Оба разведчика стремительно метнулись к озеру. По высокой  траве  -
перебежками, через лысины - даже ползком, но тоже в темпе.
   Выскочили к воде.
   Этот берег пологий. Пляж. Однако луг на полметра выше;  между  ними
граница резкая - уступ, промытый половодьями. Днем это  не  укрытие  -
блеф. А в такую пору вдоль него можно  запросто  пробраться  к  самому
замку.
   Песок уже прохладный. Вода прозрачная, спокойная,  темная.  По  ней
водомерки мечутся. А  подальше,  как  в  зеркале,  небо  отражается  -
ярко-оранжевое, с черными полосами.
   - Чего жмуришься? Полезай в воду.
   С Сошниковым не поспоришь. Если бы при  народе,  Рэм,  пожалуй  бы,
заартачился, из гордости - свое реноме он ставил  "превыше  пирамид  и
крепче меди". Но было бы еще хуже. Лезть-то все равно бы пришлось. Так
что только громче позор. А вдвоем чего  ж.  Между  ними  и  останется.
Сошников такой - не растрезвонит. С него даже  слова  брать  не  надо.
Деликатный человек.
   Вода была теплая - хоть не вылезай.  Но  потом  Рэма  даже  бег  на
четвереньках не выручил. Он дрожал,  клацал  зубами  и  поминал  своею
любимого капитана самыми распоследними словами. Потом ему стало не  до
эмоций. Он уже не видел, что с пальцами, только догадывался,  что  они
сбиты и распухают, а ногти отдираются, и песок забивается под них  все
глубже и глубже. Но потом он и это перестал чувствовать. Так  же,  как
перестал чувствовать сбитые,  разодранные  колени  и  тянущую  боль  в
пояснице, в плечах и предплечьях, в ногах...
   Они бежали на четвереньках, как два огромных паука. Даже  привстать
было нельзя:  озеро  было  залито  последним  оранжевым  огнем,  стоит
появиться на его фоне - тут же засекут.
   Они бежали на четвереньках,  и  был  момент,  когда  Рэму  хотелось
плюнуть  на  все,  все  отдать  за  такое  простое  счастье:   встать,
прогнуться, расслабить руки,  расслабить  спину,  чтобы  свежая  кровь
наконец-то прилила к окаменевшей пояснице... Потом он и об этом забыл,
потому что боль стала невыносимой, и он закричал,  разрывая  рот,  без
единого звука; кричал в себя, как кричат в пропасть;  в  себя,  потому
что даже застонать не имел права - такая тишина лежала  кругом  -  над
озером и над этим проклятым  лугом...  А  потом  и  кричать  перестал,
потому что все чувства в нем притупились: боль, ненависть, отчаяние  -
все ушло. Осталось только сознание, что надо бежать  вперед,  быстрее,
быстрее, бежать на четвереньках, не отставать  от  Сошникова,  который
рвал и рвал вперед, словно он был из железа, и за все  время  даже  не
обернулся ни разу...
   Если бы они спасали свою жизнь, они б  не  смогли  так  бежать.  Но
капитан Сад послал их прикрыть Ярину.
   Южная ночь падала на долину, как пикирующий бомбардировщик.
   Наконец  они  достигли  лодочного  причала.  Стена  замка  была   в
нескольких метрах. Сошников подумал, что она куда выше,  чем  казалась
издали. Ярина был уже совсем близко от ворот.
   Успели.
   - Хочешь окунуться? - прошептал Сошников. - Полегчает.
   - Перебьюсь.
   Рэм сидел с открытыми  глазами,  но  ничего  не  видел.  Перед  ним
плавали радужные круги и земля  качалась.  Но  вот  стали  проявляться
очертания предметов.
   - А часовых-то не видать, - сказал он.
   - Вот и я смотрю. Только без охраны они не могут.
   - Что-то гансики схимичили, уж ты  мне  поверь,  -  сказал  Рэм.  -
Будешь здесь меня ждать?
   - В лодке. Чуть отплыву от берега. Обзор лучше.
   - Ну-ну... Васко де Гама!
   Ярина закончил наконец переговоры, ему открыли калитку  и  впустили
во двор.