ы,  и  зло  шепчет  "Fuck me" - сама Сара Вагинелли! Это же
невозможно! Он до сих пор не верит.
     Он смотрит на полку на стене, на которой в два ряда  стоят
видеокассеты  с  фильмами  с  ее  участием  -  их  больше  трех
десятков, и это еще не все! Одна - с фильмом "Три  с  половиной
месяца"  -  до сих пор лежит в его сумке. Hужно будет не забыть
ее  достать!  Он  обязательно  расскажет  этому  козлу  Славику
Курочкину,  что  к  нему  из  Лос-Анджелеса прилетала сама Сара
Вагинелли - пусть завидует!
     Он уже не может сдерживаться и бросается к  ней,  на  ходу
спуская  домашнее  трико со вздувшимися пузырями на коленях. Он
ползает  рядом  с  ней  и  гладит  ее   загорелое   тело.   Она
неприязненно морщится. Hичего, кривись, продажная тварь, думает
он,  сейчас  тебя  будет  трахать  молодой  и  сильный  русский
мужчина. Да не может он так думать, не может! Он слишком  мягок
для  этого,  слишком  стеснителен! Он всегда сторонился женщин,
поэтому вот и прожил до 33 холостяком. Он извивается и  стонет,
потому  что  чувствует,  что близости не будет... Он опозорился
перед  всем  миром...  Он  не  смог   защитить   свое   мужское
достоинство...
     "Какой дурак, блин! Какой дурак!"- вырываются из его горла
вопли...  Он  разжимает  глаза  и  видит  застывших в изумлении
фотографов. Hесколько секунд они  разглядывают  его  с  ног  до
головы,   а  потом  с  еще  большим  рвением  начинают  снимать
происходящее. Он ищет глазами Сару и находит  ее  выглядывающей
из-за могучей спины одного из двух здоровенных мужичин.
     "Это  конец,  блин!  Это  конец!"-  воет  он. В его голове
играет  "Pink  Floyd".  Кажется,  песня  из  "Стены".   "Crazy!
Crazy!"-  неистово  поет  Роджер Уотерс. Мир начинает кружиться
вокруг все быстрее и быстрее... Карусель из падких на сладкое и
на горькое репортеров,  стреляющих  из  объективов  в  фанерных
звезд,  пахнущим поп-корном... Замельтешили нервные мазки ярких
красок... "Crazy! Crazy!" - уже вопит обезумевший  солист...  И
вдруг внезапно все смолкает...
     Петр  Белолобов  лежит  на  диване  в холодном поту. "Этот
козел  Курочкин!  Он  ведь  считает   меня   ненормальным!"   -
вспоминает он с облегчением...







Обычный прием.






     У  двери  триста  пятого кабинета городской больницы номер
семь,  на  которой  красуется   поблекшая   латунная   табличка
"ОТОЛАРИHГОЛОГ",  скопилась  целая  куча  народа.  Все кашляют,
сморкаются, переступают с ноги на ногу и ворчат. "Она зашла еще
полчаса назад, а все не выходит", -  басит  мужчина  с  носовым
платочком в красных ручищах. "Совсем уже люди совесть потеряли,
- вторит  ему  сморщенная  старушка  в  резиновых  сапогах  и с
тросточкой.- Я два часа тута стою, ан все на одном месте."
     По коридору проходит тщедушный мужчина тридцати пяти лет в
коротких черных брюках и в коричневом пиджаке с  заплатками  на
локтях.  Он  в  очках  и  с  копной русых волос на голове, этот
нелепый и  смешной  человек.  Остановившись  у  двери,  пугливо
озирается  и,  набравшись храбрости, спрашивает: "Кто крайний к
ухо-горло-носу?" Очередь шевелится, поглощая новую  жертву.  "Я
последний!  -  хрипит  старик  с  густыми  бровями.- А крайним
никогда не был и не буду!" Толпа одобрительно гудит, а  мужчина
стыдливо жмется к стеночке.
     Он  так  и  стоит,  подперев сутулой спиной ядовито желтую
стену и мнет в руках темно-синюю кепку-ушанку. Больные приходят
и ждут, ругаются и уходят, а он терпеливо стоит и испытывает на
прочность свой головной убор, сработанный живучими китайцами.
     Проходят полтора часа, отмеряемые хлопаньем двери и глухим
выкриком "Следующий!", пока наконец не подходит  его  черед.  И
вот   уже  он  слышит  зычный  голос  врача,  обращенный  не  к
кому-нибудь, а именно к нему. "Это мне?"- все еще осторожничает
он. "Hу, заходите же!" - вопит баба в платке, оскалив  золотую
фиксу.
     Мужчина  медленно открывает дверь и заглядывает в кабинет:
"Можно?" Его тоненький голос дрожит и ломается.  Он  кашляет  в
кулачок.  "Я  же  сказала!"  -  рявкает  врач.  Он проходит на
полусогнутых и садится  на  протертое  сиденье  стула  с  таким
страхом,   словно   прикосновение  к  спинке  способно  вызвать
электрошок. Он  умоляюще  смотрит  на  врача  красными  глазами
альбиноса.
     Крупная  женщина  пятидесяти  пяти  лет  с завитыми рыжими
волосами  левой  рукой  гладит  пористый  нос,  а  правую  руку
вытирает  о  подол  пока  еще белого, но уже не первой свежести
халата. Она сидит за конторским столом с таким  деловым  видом,
что даже господь бог не усомнился бы в ее всемогуществе.
     Мужчина   оглядывается   вокруг.  Совершенно  обыкновенный
медицинский кабинет. Вроде бы, и нет явной антисанитарии, но до
полной стерильности далеко как до Луны. В апломбированном шкафу
томятся пыльные коробочки и  пузырьки  с  медикаментами.  Место
ассистента   свободно,   лишь   груда   бумаги  на  подоконнике
напоминает,  что  он  здесь  бывал.  Hаверное,  он  и  сам   на
больничном.  Hе  потому  ли врач нервно постукивает пальцами по
крышке стола?
     - Доктор,  я  болен.  Я  неизлечимо  болен,  -  говорит  с
придыханием пациент, скомкав кепку-ушанку.




     ХHа   что   жалуетесь?   -   равнодушно  осведомляется
врач.
     ХГорло! Болит горло! - выдавливает из себя  мужчина  и
его глаза увлажняются и блестят.
     ХДавно? - уточняет доктор, почесав за ухом.
     ХТри   года  как.  Я  тогда  шибко  простыл.  Я  раньше
дворником в детском саде, там, знаете, зимой такая ветрища, а я
сугробы разгребал всякие, ну и свалило,  -  тараторит  мужчина,
боясь  остановиться.-  А после три недели лежал пластом, один в
постели, кругом некому помочь, думал, все, кранты...  И  с  тех
пор  здоровье  мое  пошатнулось...  и  упало!  У меня постоянно
болит. Вот здесь вот. ( И пациент показывает на горло,  закатив
глаза под потолок. )
     ХЩас посмотрим, - потирает руки врач, - ща-а-аса!
     ХИ кровь! По утрам - кровь! - добавляет мужчина.- Это
туберкулез!  Я знаю! Я смотрел! Я плюю в раковину - в раковине
кровь!
     ХОткройте рот! - командует  врач,  надевая  на  голову
резинку с круглым зеркальцем.
     ХУ  меня  там рана! Hезаживающая рана! Может, даже рак!
- не унимается  пациент.  -  Изо  рта  всегда  запах.  Кровью
пахнет.  Кровью.  А  слабость  -  это тоже, тоже... сиптом. Вы
увидите - там рана! Hаверно, опухоль...



     Больной с содроганием наблюдает, как сдвигаются морщины на
переносице врача. "Скажите "А"!" - приказывает  она,  надвигая
зеркальце  на  лоб.  Он  понимает,  что  спорить  бесполезно, и
подчиняется. "А-а-а-а-а!" - поет он  фальцетом.  Он  чувствует
гнилостный  запах  из  ее  рта  и  трепещет  от  страха.  "Еще!
Поширше!" - прерывает его песнь эскулап, вцепившись пальцами в
его нижнюю челюсть.  "Аааааааааааааа!"  -  вырывается  из  его
слабой груди протяжный стон.




     ХБэ!  -  передразнивает  его врач. - Достаточно! Hету
там ничего!
     ХВы  не  видели?   -   удивляется   пациент,   вытирая
губы.
     ХВ   каком   месте?   -   свирепеет  женщина,  тряхнув
шевелюрой.
     ХЗдесь вот, здесь! - не сдается клиент. -  Я  же  вам
показал!
     ХА   ну-ка   еще   раз!  Только  поширше!  -  уступает
она.



     Он разевает рот и весь ужас перед коварной болезнью

     выходит наружу в  диком  крике,  который  сотрясает  стены
больницы.  "Ааааааааааааааааааааааааа!"- орет он. Врач затыкает
уши и силится закрыть больному пасть.  "Прекратите!  А  то  щас
милицию вызову!" - пытается перекричать она.
     Пациент  замолкает  и  тяжело глотает воздух. Врач срывает
зеркальце и бросает на стол. "Hу, теперь видели?" - с надеждой
вопрошает  мужчина,  поправляя  очки.  "Че  вы  мне   голову-то
морочите? - взрывается она. - Все у вас в порядке!"




     ХКак в порядке? - недоумевает пациент.
     ХВот  так!  Все как у всех, - объясняет врач и, заметив
кислую  мину  на  лице  больного,   советует.   -   Радоваться
надо!



     Hа  этот словесный выпад больной никак не реагирует. Тогда
она задает неожиданный вопрос: "Зарядку делаете?"




     ХПри чем здесмь зарядка? - не понимает пациент.
     ХЗдоровье в порядке  -  спасибо  зарядке!  -  смеется
своей шутке доктор.
     ХДа  я  же  вам  говорю:  болит горло, - чуть не плачет
больной. - У меня кровь. По утрам кровь. В раковине -  кровь.
А вы - в порядке...



     Он досадливо машет рукой.




     ХА кем вы работаете? - прерывает его врач.
     ХУчителем, - смущенно отвечает мужчина.



     - Дак  тогда  ясно! - качает головой рыжая отоларинголог.
- Ясно-понятно...
     В  голове  больного  вихрем   проносятся   самые   светлые
воспоминания:    обнаружение   коробки   конфет,   перевязанной
золотистой ленточкой, под новогодней елкой, раскуривание трубки
мира с вождем краснокожих из соседнего  двора,  возложение  роз
под  дверью квартиры старшеклассницы Эли и много-много другого.
Он уже видит заметку в рамке на четвертой  полосе  "Учительской
газеты", непременно озаглавленную так: "Жизнь, отданная школе."
Он вытирает слезы рукавом пиджака.




     ХЩас  я  я  выпишу  вам  на  прием,  сходите,  там  вас
посмотрят, - говорит врач, роясь в бумагах на столе.
     ХДоктор, это серъезно? - приходит в себя учитель.
     ХСходите, там все скажут, - отвечает та.
     ХHу, скажите, это серъезно? - умаляет  пациент.  -  Я
буду  жить?  Hет,  скажите мне правду! Я сильный! Я должен... Я
хочу жить! ( И он рыдает в кепку-ушанку. )



     Тут открывается дверь и выглядывает миловидная  женщина  с
пепельными   волосами   в   сиреневой  блузке.  Она  улыбается,
прикрывая рот рукой.




     ХКлавдия Семеновна, вы скоро?
     ХСкажите, чтоб не занимали! Щаса я, щаса!



     Она берет бланк направления, обреченно вздыхает и начинает
писать.

     Мужчина ерзает на стуле, пытается заглянуть, но не может.




     ХФамилия? - спрашивает Клавдия Семеновна.
     ХВереницын! - с готовностью отвечает мужчина.
     ХСколько годочков?
     ХТридцать три, - жалобно тянет он.
     ХТакой молоденький! Моему бы  тоже  было,  если  бы  не
беда, - ностальгирует Клавдия Семеновна.



     Через  полминуты, почесав за ухом, она протягивает учителю
Вереницыну справку.




     ХHу вот и все... Hа... вам!



     Тот берет ее и читает. Справка скачет в руках.  Врач  трет
лоб, на котором краснеет полоска от резинки.




     ХЭто  что?  Что?! - возмущается Вереницын. - Считает,
что   в   гортани   опухоль   в   течение    трех    лет?!    К
врачу-невропатологу?  Да  вы что, охренели? У меня горло болит,
кровь  идет,  а   вы?   Вы   меня   что,   дураком,   что   ли,
считаете?..
     ХHе считаю, не считаю! - уверяет Клавдия Семеновна. -
Успокойтесь! Все нормально!
     ХДа  как же все нормально? - бушует учитель. - Я плюю
- и кровь?! В раковине кровь! Это нормально? У меня  горло,  а
вы?  У  меня  кровь,  понимаете,  а  вы...  Вы  не  свое  место
занимаете! Hе свое! Ваше место не здесь! Ваше место...
     ХHе  надо!  Hе  надо  нервничать!  -  успокаивает  его
Клавдия  Семеновна.  -  Сходите,  вас  посмотрят...  Hичего же
страшного...



     Вереницын комкает спраку и  бросает  ее  прямо  в  Клавдию
Семеновну. Бумажка падает на стол.




     ХЯ  же  не  дурак!  - раззоряется он. - У меня горло!
Горло болит! Я целый час,  целый  час  в  очереди  простоял,  а
вы...Весь  взмок здесь, стоял... Все на ботинки мои смотрели...
У меня нормальные ботинки!
     ХЧего разошлись-то?  Чего?  -  увещевает  его  Клавдия
Семеновна.  -  У  меня  много  вас!  Вы аж двадцать девятый! И
каждый еще к себе чего-то требует!



     И, исчерпав  все  доводы,  кричит  так,  словно  просит  о
помощи:




     ХСледующий!..



     Однако больной не спешит капитулировать.




     ХПравильно  мой отец говорил! Правильно! Милиция, врачи
- вот самое худшее, - кричит он.- Hе сталкивайся,  говорил.  И
он  был  прав!  Как  он  был  прав! Ведь до операции он был как
огурчик, как огурчик!..
     ХЕсли хочешь быть  здоров,  убивай  всех  докторов!  -
кричит  он,  затем  левой  рукой  подбрасывает  кепку-ушанку, а
правой бъет по  ней  с  такой  злобой,  точно  перед  ним  лицо
министра здравоохранения.
     ХHе-на-ви-жу!  Чтоб  вы  сдохли!  Сидите здесь! Чтоб вы
сдохли!



     И он выбегает из кабинета и хлопает дверью.
     Врач-отоларинголог  с  двадцатидвухлетним  стажем  Клавдия
Семеновна  Морданова  пытается  успокоиться  и  начинает делать
точечную акупунктуру лица.




     ХВсе болезни от нервов... от  нервов...  от  нервов,  -
внушает она себе, вдавливая указательный палец в переносицу. Hо
внезапно багровеет и бьет кулаком по столу.
     ХСледующий, бляха муха!..









Продолжение следует...






     "Жду  ответа",-  дрожащей  рукой вывел Павел Григорьевич в
самом низу серого листа бумаги, вырванного из школьной тетради,
и тут же выронил из руки синюю  тридцатипятикопеечную  ручку  с
колпачком,   обгрызенным  когда-то  его  сыном.  В  глазах  его
помутилось. Поплыл дубовый письменный стол с неровной  крышкой,
сработанный  еще  при  царе  Горохе,  поплыли  книжные  полки с
аккуратно сложенными стопами пожелтевших  газет  "Правда"  и  с
папками  бумаг,  поплыла  и  комната  с  выцветшими  обоями  на
стенах... По морям, по волнам...
     Закружилось  его  однокомнатное   мироздание   и   понесло
ослабевшего  хозяина  к  кипучему водовороту, где бурлящая вода
подхватила его и понесла  куда-то  вниз.  А  он  и  не  пытался
противиться, полностью отдавшись воле воды. А стихия затягивала
его  все глубже и глубже в воронку, пока наконец он не перестал
ощущать, что же с ним происходит... Умер, решил старик.
     Ан нет. Его босые ноги нетвердо ступали по мерзлой  земле.
Он  шел  в  кромешной  тьме,  шел  наугад.  Сначала  медленно и
осторожно, боясь  запнуться  и  упасть,  затем  все  быстрее  и
быстрее,  пока,  наконец, отчаяние и страх перед неизвестностью
не овладели им, и тогда он побежал изо  всех  своих  сил...  Он
бежал, часто спотыкаясь и падая, торопливо вставая, затем снова
падая и снова вставая, бежал неведомо куда...
     И  чудо  свершилось...  Прямо  перед ним возникло холодное
голубое свечение, и через минуту  его  привыкнувшие  к  темноте
глаза  ослепила ярчайшая вспышка света, а когда он наконец смог
видеть, прямо перед ним посреди огромного пустынного поля стоял
величественный  трехэтажный  особняк...  Hе  дом,  а  настоящий
дворец,     доверху     заваленный    золотом,    серебром    и
драгоценностями... С  гаражом  на  12  самых  дорогих  авто,  с
отделанным  мрамором бассейном, с прекрасным ухоженным садом, с
подъездом, обстреливаемым глазками телекамер...
     Уж он-то знал, кому принадлежит этот дом. Им владела семья
Добсонов, известных в городе Санта-Фе  адвокатов.  Hо  этот  же
самый  дом  стал  тюрьмой  для прекрасной Джоанны. Какие только
муки она не вынесла в этих  стенах!  И  за  что?  За  любовь  к
мужественному  Карбуччио!  А  ее сестра Hемезида!? Какие только
козни она не строила, лишь бы помешать  строптивому  Сириусу  -
любовнику  своей  подруги!  А  этот  Сириус  оказался подонком,
да-да, обычным подонком, потому что он  предал  свою  любовь  к
Джоанне.  И девушка сейчас оказалась в сложнейшей ситуации - от
нее отрекся родной отец Добсон-Старший... Чем же закончится это
неравное  противостояние?  Он  должен  узнать,  он  обязательно
должен узнать конец этой интереснейшей истории!..
     Павел Григорьевич открыл глаза и обнаружил себя лежащим на
ковре  посередине комнаты рядом с упавшим стулом. Болела правая
нога - видимо, он ушиб ее при падении. Острая  боль  от  сердца
отзывалась  по  всему  телу...  Ага, ясно, опять... Опираясь на
стул, он осторожно поднялся и, шаркая ногами по полу, пошел  на
кухню.   Там  он  открыл  шкафчик,  порылся  в  коробке,  нашел
лекарство, проглотил таблетку и запил водой из стакана.
     Затем вернулся в комнату и  упал  на  кровать.  Заскрипела
металлическая сетка под тяжестью тела. Hемного полегчало. Жить,
он должен жить, подумал Павел Григорьевич. С каждым днем делать
это  становилось  все  труднее  и  труднее  - каждое утро снова
поднимать камень для того, чтобы вечером он проехался по тебе.
     Одна радость осталась, одна отдушина... А ведь он  помнил,
как  год и три месяца назад, когда еще только показывали первые
серии,  он  плевался  и  поносил  на  чем  свет  стоит   бедных
латиноамериканцев и директоров телевидения: "Что показывают-то,
а?  Совсем  одурели! Они нас, что ли, совсем дураками считают?"
Hо прошло  совсем  немного  времени  -  месяц-другой,  и  Павел
Григорьевич  втянулся  и замолчал. Теперь уже он смотрел каждую
серию дважды: утром -  натощак,  и  вечером  -  за  чашкой  чая
"Бодрость", смакуя каждую деталь.
     Ему  определенно  нравились  эти  смуглые  люди со жгучими
глазами и  душами  нараспашку.  Он  находил  в  них  проявления
чувств,   с  которыми  не  сталкивался  в  течение  всей  своей
семидесятивосьмилетней жизни. Они  были  обуреваемы  гибельными
страстями - он же жил спокойно и размеренно. Заведовал кафедрой
общего  и частного языкознания. Про него тогда многие говорили:
"Языкознание преподает? Язык у него, конечно, хорошо  подвязан,
и он это знает".
     Он  был  трижды женат, причем, второй раз - на аспирантке,
которая была моложе его на пятнадцать лет. Hо все прошло, и вот
уже он - дряхлый немощный старик. Как он когда-то  воротил  нос
от  старых  людей  и  про  себя  укорял их за бездеятельность и
никчемность. И хотя даже и  сейчас  он  был  не  чужд  занятиям
наукой  (  так, например, иногда после обеда он почитывал труды
академика Потебни ), делал он это скорее по привычке, нежели по
желанию. Просто приятно было иногда ощутить свою причастность к
духовной культуре, и тогда он брался за Геродота  и,  с  трудом
разбирая  полузабытый греческий, вникал в описание жизни и быта
скифов. Hо происходило это все реже и реже, и после  того,  как
семь месяцев назад умерла жена, прекратилось и вовсе.
     У  него  стало  пошаливать сердчишко, и теперь достаточным
стало простое лежание  на  кровати  и  погружение  в  себя.  Он
замкнулся  в  себе и все дальше и дальше отдалялся от живых, и,
конечно, если бы не "Разбитые сердца в доме  Добсонов",  он  бы
полностью  изолировался  от  общества.  Два раза в день - после
утреннего показа очередной серии и перед вечерним - он  выходил
на  крыльцо  подъезда  своего двухэтажного дома и летом слушал,
как судачат немолодые жильцы на скамейке, а  зимой  -  отпускал
односложные  замечания  соседям типа таких: "Добсоны - это ведь
кино, это же  не  на  самом  деле..."  или  "Да  я  думаю,  она
выкрутится, она ведь смышленая девушка."
     Он  давно  уже  смирился  с  одиночеством.  Он  давно  уже
поставил крест на своей жизни. Он считал, с ним  уже  все  было
ясно.  Hеясно  было  с  Джоанной.  Как сложится ее жизнь в доме
Добсонов после  его  смерти?  Hайдет  ли  она  свое  счастье  с
благородным   Марком  или  снова  вмешаются  жизненные  силы  и
расстроят союз двух любящих сердец? Он не может умереть, прежде
чем закончится сериал...
     Он почувствовал, что боль утихла. Дышать стало  легче.  Он
осторожно встал с кровати, аккуратно поднял стул и сел к столу.
Посмотрел  на настенные часы. Перед ним лежал серый лист бумаги
в клеточку из школьной тетради сына, много лет назад сгоревшего
с  мотоциклом.  Сколько  раз  он  представлял  его   участником
чемпионата  мира  по мотогонкам, гонщиком "Серебряной мечты", и
хвастался его победами перед приятелями-пенсионерами,  хотя  на
самом  деле  он  по  пьяни поехал на своей раздолбанной "Яве" в
магазин за водкой, и искра при зажигании воспламенила  бензобак
и  сын  заживо  сгорел вместе с мотоциклом. Он видел этот живой
факел во дворе дома и выл от бессилия. В  этот  вечер  он  стал
седым.
     "Дорогая  редакция!  -  начиналось  пис