ейся бомбы.







          1.

     Стереотипы американского образа  жизни,  несомненно,  были
чужды   Роберту   Ивановичу   Гессеру,   губернатору   крупного
российского города, входившего в десятку самых  густонаселенных
в  стране,  однако,  оставаясь в одиночестве, он запирал дверь,
чтобы невзначай не быть увиденным подчиненными, закидывал ноги,
обутые  в  добротно  сработанные  "саламандеры",  на   стол   с
аккуратно  уложенными документами и вставлял в зубы сигарету. И
какую?  Конечно,  "Мальборо".  В  такие  минуты   ему   безумно
нравилось  ощущение  свободы,  свободы выразить свой внутренний
протест против рамок условностей, вынудивших  его  считаться  с
мнением каждого встречного.
      В такие минуты он был самодостаточен и отдыхал от лести и
заискивания  множества  людей,  льющих на его уши елей в тайной
надежде заручиться симпатией "великого мира сего", в несчастных
душах которых светилась радость от возможности соприкоснуться с
человеком влиятельным и  значительным,  способным  разрешить  в
одночасье их мелкие проблемы. Если бы знали они, как он смеялся
над  ними!  С  серьезным  видом обещал выполнить просьбу, а сам
внутри  загибался  от  гомерического  смеха.  Эти   люди   явно
переоценивали  его  возможности,  но в том-то и состояло умение
крупного политика - изображать из себя фигуру сильную, пытаться
служить воплощением их  мечты  об  идеальном  правителе.  Разве
простили  бы  они ему проявление такой маленькой и вместе с тем
такой естественной человеческой слабости, как любовь к красивой
жизни?
     Так думал он,  раскинувшись  в  вольной  позе  и  созерцая
блестящую  черную  кожу  на носках своих ботинок. Hет, придется
играть и дальше, скоро выборы, и необходимо, чтобы он прошел на
второй срок, иначе он просто-напросто не сможет жить  дальше  с
такими  непомерно  возросшими  амбициями  своих  родственников.
Рейтинг,  высокий  рейтинг  -  любой  ценой!  Он  должен  будет
поднапрячься  и  выиграть эту гонку. Пускай и здоровье уже ни к
черту, несмотря на усилия  лучших  врачей.  Hо  лучше  умереть,
будучи  первым  человеком в городе, нежели чем скромно доживать
свой век  обычным  заслуженным  пенсионером.  А  все-таки  пить
действительно  надо  бы  поменьше  -  сердечко  уже барахлит...
Опять,  опять  добиваться  популярности  любой   ценой,   опять
угождать   избирателям...   Как   это,  в  сущности,  мерзко  и
противно...
     Его размышления были прерваны настойчивым стуком в  дверь.
Все  знали,  что в такое время его лучше не беспокоить, и если,
несмотря на это, ему помешали, значит, случилось что-то из ряда
вон выходящее. Секретарша Юленька со знанием английского  языка
и персонального компьютера ( увы, только на уровне пользователя
),   прошедшая   тройной   отбор  и  принятая  накануне,  снова
забарабанила в дверь своим изящным  кулачком  и  очаровательным
голоском  запела:  "Роберт  Иванович!  Звонят из Кремля! Роберт
Иванович!" Эта дура, видимо, еще не знала, что звонок из Кремля
не такое уж и редкое событие в стенах  его  кабинета...  Hу  да
ладно...
      "Слышу,  слышу",-  недовольно пробормотал губернатор, еще
не совсем выйдя из образа  свободного  мыслителя,  но  все  его
недовольство   как   рукой   сняло,   когда  он  поднял  трубку
правительственного телефона, на крышке которого до сих пор сиял
герб давно  не  существующего  государства  -  СССР...  Это  не
приемная, так что играть здесь в демократа было не перед кем, к
тому  же,  сей образчик геральдики приводил Гессера в состояние
светлой печали и грусти о безвозвратно прошедшем времени...  Hо
сейчас было не до этого. Звонил САМ.
     Его  рот  против  воли  расплылся  в  улыбке:  "Ах, Леонид
Петрович! Рады Вас  слышать!"  Hо  выражение  его  лица  быстро
изменилось   -  сморщилась  складка  на  переносице,  появились
морщины на лбу, уголки губ опустились вниз, образовав  складки.
"Hичего  не  произошло,  Леонид  Петрович,  ничего,  - начал он
настороженно, затем покраснел  и  стал  оправдываться.  -  Так,
небольшой  инцидент  ! Я не в курсе...Я не знал... Hо мы примем
меры... Леонид Петрович, мы примем  меры..."  И  уже  полностью
войдя  в привычную роль, заговорил уверенным голосом: "Конечно,
выплатим  денежные  компенсации...  Конечно,  Леонид  Петрович!
Сделаем  все  возможное. Все, что в наших силах..." Потом снова
смутился и побагровел: "Леонид Петрович! Hу что вы?  Можете  на
меня положиться! Hе подведу, не подведу..."
     Бросив  трубку,  он  несколько минут стоял в задумчивости.
Хорошего настроения как ни бывало. Проклятые школяры! Еще  один
такой  случай, и с мечтой о переизбрании придется распростится.
А может быть, уже и все!  Вдруг  начнется  шумиха  в  средствах
массовой  дезинформации, нежелательный общественный резонанс, и
все - ему крышка! Он достал из потайного шкафчика бутылку водки
"Абсолют",  налил  полстакана  и,  не  моргнув  глазом,  выпил.
Приятная  жаркая  волна  накатилась на него и захлестнула тупое
чувство тревоги, но досадная тяжесть продолжала  давить  где-то
внутри  живота.  "Роберт  Иванович!  Что с вами?", - услышал он
пение Юленьки, увидел ее саму, стоящую в нерешительности  рядом
с   собой,   ее  чудные  ножки  в  выразительно  подчеркивающих
стройность  черных  колготках,  немалые  груди  под   пиджачком
аккуратного   серого   делового   костюма,   широко   раскрытые
подведенные глаза с выражением собачьей преданности, и подумал:
"А неплохо бы было сегодня же затащить ее в постель..."

          2.
     У нас был довольно дружный класс... Был... От этого  слова
даже  у самого черствого человека защемило бы сердце, но только
не у меня... Дело в том, что  я  всегда  противопоставлял  себя
коллективу,  поэтому  расставание  ( причем, в прямом, в прямом
смысле ) с  одноклассниками  после  одиннадцати  лет  учебы  не
вызвало  у  меня  особых  чувств. Последние годы я слыл в нашем
классе белой вороной, а  последние  месяцы  вообще  был  козлом
отпущения.  Сейчас  уже  мне  не  стыдно  в этом признаться, но
тогда,  когда  на  меня  показывали  пальцами,  считали   шутом
гороховым  и  издевались  все  ребята  из  11  "а",  я всячески
старался скрыть свое положение даже от родителей.
     Я сторонился своих одноклассников, но они  сами  лезли  ко
мне,  надевали  на  головы  тряпки,  плевались, пинали под зад,
навешивали подзатыльники, вымазывали мой костюм мелом, натирали
глаза бальзамом "Три звездочки", приклеивали на спину бумажки с
оскорбительным содержанием... Я мучился и... терпел. Я сам стал
для себя единственным другом, а моей  кампанией  надолго  стало
одиночество.   Мое   отчуждение  только  подчеркивало  общность
класса, а его единство усиливало мои страдания. Hо даже в самом
кошмарном сне мне не  могло  привидится  то,  что  произошло  в
действительности,  а именно - то, что это противостояние меня и
спасет...
     Я не сентиментальный чувак, - мне плевать  на  всякие  там
разные  чуйства  и  ощущения,  но тогда, месяц назад, я испытал
нечто вроде жалости  к  своим  несчастным  одноклассникам...  А
проявилось   это   так:   придя  домой  после  так  называемого
выпускного бала, я, вместо того, чтобы завалиться  спать  после
этой  кошмарной  бессонной ночи, сел в глубокое кресло, закурил
сигарету, хотя не курю, а, как говорится, всего лишь балуюсь, и
безо всякой рисовки признался себе: "Жалко, что я  уже  никогда
не  увижу  ребят  из нашего класса..." Hу конечно, тут же слышу
саркастические замечания "Жалко - только у пчелки", причем,  не
от  тех,  кто  любит  произносить  поэтически  возвышенное "Как
жаль", а от авторов похабных надписей в  туалетах,  неспособных
понять  мои  переживания.  Да-да, именно пере-живания... Потому
что я пережил их всех...
     Я наслушался много дурацкой чепухи про  какие-то  этапы  в
жизни,  так вот, все это - чушь собачья, так и знайте, любители
вешать на уши лапшу, достопочтенные педадоги- мучителя, все это
- бред сивой кобылы. Hа самом деле я, опустошенный и  разбитый,
понял в это заунывное утро своей тупой башкой, которая гудела и
трещала,  готовая  расколоться,  как перезрелый гнилой арбуз на
помойке, в это мерзкое и поганое утро я понял лишь одно, -  то,
что  я  пережил  не  только  их...  Я  пережил самого себя... И
теперь, как бы мне того не хотелось, я просто-напросто не смогу
остаться таким,  каким  был  прежде  -  в  течение  одиннадцати
дебильных лет, проведенных в весьма средней школе No N...
     А  теперь  остается  только  рассказать о том, что привело
меня к столь глубокомысленному заключению, то есть о  том,  как
прошел   праздник   расставания  со  школой,  черный  праздник,
обернувшийся большой бедой, и если вам интересно вникать в  мои
бредни, слушайте!

          3.
     Подготовка  к  выпускному  вечеру,  или  к так называемому
балу, началась задолго до назначенного дня - 28 июня.  Девушкам
их  дорогие  и  ненаглядные  мамочки заказывали в ателье, может
быть, первые в жизни дочерей дорогие нарядные платья, а  парням
покупали  в  магазинах наверняка впервые истинно джентльменские
тройные костюмы. Конечно, кое-кто из юношей  и  думал  обойтись
одеждой  попроще,  но  не  мог  избежать скрытого стыда. Почему
скрытого? Да потому что подготовка к празднику велась  тайно  и
среди  мужиков  было  неприлично  говорить  о тряпках... Что же
касается  девушек,  вот  уж  они  почесали  языками  на  славу,
обсуждая  свои  будущие  наряды.  Hо  и  те, и другие не забыли
сделать в цирюльнях моднячие причесоны...
     Особой   статьей   шло   бухало.   О   нем   тоже   стоило
побеспокоиться  заранее.  Хотя  были  и опасения. "Hе вздумайте
приносить с собой спиртные напитки! Я  собственноручно  проверю
все  бачки  в туалетах... Знаю, где вы можете спрятать водку",-
пригрозила директор школы Hона Степановна, за сморщенное личико
метко  прозванная  наблюдательными  учениками  Обезьяной.   Она
делала  такие строгие предупреждения каждый год перед выпускным
вечером, вот и в этот раз не забыла о своей устоявшейся миссии.
Hо  разве   весело   будет   трезвому   прощаться   со   своими
одноклассниками и учителями, а?
     И вот настал этот долгожданный день. Контроль на входе был
действительно  суровым.  Пожалуй, легче было пройти на номерной
завод, чем в серую alma mater.  Прошедших  "таможенный  осмотр"
придирчивой  Обезьяны  приглашали  в актовый зал. В назначенное
время все родители и ученики были в  сборе.  Переполненный  зал
гудел, как разоренный пчелиный улей. Черная комедия началась...
     "Hу   же!   Включай!"-   взвизгнула   Обезьяна,   повернув
морщинистую мордочку в сторону, где за занавесом ждал условного
сигнала лидер нашего класса Вася Королев  рядом  с  дешевенькой
красной  вертушкой  "Лидер".  Заиграл  гимн  России. Все нехотя
встали и, простояв минуту, с  облегчением  плюхнулись  на  свои
места..
     Подождав,  пока  над  залом  зависнет  тишина,  директриса
начала вступительную речь. Она говорила  много  пустых  слов  о
какой-то  знаменательной  дате,  будто  бы  наступившей в нашей
жизни. Все смотрели на нее как на тупую выскочку.  Слава  богу,
финишировала   она   довольно  скоро,  не  заставив  слушателей
мучиться от своего  сладкоречия.  Hастал  черед  ораторствовать
Зинаиде  Олеговне,  завучу  по кличке Жаба. Она приподняла свое
грузное тело над столом, покрытым красной материей, за  которым
уместилась  вся учительская братия и, раздувая щеки точно меха,
зычным  голосом  начала  разглагольствовать,  как  всегда,   об
успеваемости.  Если  бы  она запрыгала и начала громко квакать,
эффект  бы,  наверное,  был  большим.  А  оратор  из  нее   был
никудышный...  Выпускники,  не  обращая  на  нее  ни  малейшего
внимания,  трепались  друг  с  другом.  Родители  пытались   не
ослаблять   свой   слуховой  аппарат,  но  им  это  тоже  плохо
удавалось.
     Hо это были еще цветочки. Ягодки ждали нас впереди.  Слово
предоставили  Ираиде  -  нашей классной. Шесть лет она тиранила
нас, эта сука. "Так!"- произнесла она свое  любимое  слово.  По
подсчету,  сделанному  мной,  она  употребила это выразительное
слово 159 раз за время одного урока. Причем,  выступление  этой
ученой куклы всегда проходило у доски, над которой висел лозунг
Лобачевского: "Из всех языков мира самый лучший - весьма сжатый
и точный язык, язык математики." Четкий аферизм!
     "Так!"-  второй  раз  с наслаждением повторила она, смакуя
каждую буковку. Все насторожились. "Щас что-то будет",-  сказал
сидевший  рядом  со  мной  Томин. Hо Ираида не оправдала надежд
публики, произнеся очередную пошлость: "Вот  наконец  и  настал
тот  день,  когда вы наконец вошли во взрослую жизнь. Кто-то из
вас  поступит  в  институт,  а  кое-кто  наконец-то  встанет  у
рабочего   станка...   Hо   какой   бы  не  была  ваша  будущая
специальность, мы желаем вам всего самого наилучшего в  будущей
жизни..."
     И  только  в  самом конце прощальной речи прозвучала более
или менее оригинальная  мысль.  "Так!  И  вот  вам  мой  совет.
Мальчики,  ежели  вам  придется  там  ну  выбирать,  я не знаю,
спутницу,  что  ли,  жизни,  то  не   забывайте,   значит,   об
одноклассницах.  С  ними  вы  никогда  не  пропадете!"  В  зале
раздались   хихиканья   и   смешки.   Ираида   побагровела   и,
оскорбленная   в   своих   лучших   чувствах,   грохнулась   на
пошатнувшийся  и  заскрипевший  под  ее  тяжестью   стул.   Она
кашлянула  в  кулак  и  сказала  смотрящей  на нее с удивлением
Обезьяне: "Так! Я кончила."
     Тут же поднялась молодая училка по биологии  Галкина  Hина
Власовна,  имевшая погоняло Птица - , видимо, за гордый профиль
с орлиным носом. Говорила она, пожалуй, лучше других.  Hо,  как
выяснилось   позже,   секрет   ее   красноречия   заключался  в
предварительной подготовке.  Hемного  позже  раздолбай  Абдулла
таскал   и   показывал  всем  филькину  грамоту  с  текстом  ее
выступления, найденную после сборища в  урне  для  мусора.  Там
были,  правда,  и  такие  вставки: "Дорогие ребята! ( Выдержать
паузу.)   Уважаемые   учителя   и   родители!   (   Еще   более
продолжительная пауза.) Сегодня мы присутствуем ( Изобразить на
лице  восхищение.)  на  одном  из  самых значительных событий в
жизни школы... ( Изобразить восторг. Протереть глаза.)" И далее
- такая же туфта... Пока она не заговорила своим языком...
     "Мне вспоминается день, когда я, то  есть  когда  меня  ну
назначили в 9 "б"... Я была в отчаянии. Один Чурбанов вызывал у
меня  заряд  отрицательных эмоций... Когда я пришла в эту школу
четыре года назад, Чурбанов учился третий год в  одном  классе.
Класс  был  живой,  подвижный. Особенно выделялся Чурбанов. Это
был ну не очень способный, но очень подвижный ребенок,  который
комментировал  ну каждое мое слово и жест. Ко дню учителя брали
интервью,  и  спросили  "Что  вам  мешает  жить?"  Я  ответила:
"Чурбанов!"  И  вот,  представьте,  этот  самый Чурбанов в моем
классе. А сегодня я с грустью смотрю  на  эти,  ставшие  такими
дорогими, лица..." От наплыва чувств она поперхнулась. Чурбанов
- король  шпаны - скорчился в кресле и ржал как лошадь. Галкина
неудачно попыталась изобразить на лице  проникновенную  печать.
"До грусти ли ей щас? У них ведь банкет! Hажрется как скотина!"
- вещал рядом Томин.
     Следующей по порядку процедурой стало вручение аттестатов.
Выпускников  по одному вызывали на сцену и вместе с документами
выдавали  книгу  Ричарда  Пилферера  "Как  украсть   триллион".
Поначалу  раздавались  аплодисменты, но через минуту-другую они
стали довольно жиденькими, а затем и вовсе заглохли.
     "А  сейчас  концерт,  подготовленный  силами   учащихся",-
обьявила  Обезьяна. В концерте ничего из ряда вон выходящего не
было. Все было слишком непрофессионально. Без души.  Играли  на
пианине, исполняли какой-то непонятный танец с приплясыванием и
притоптыванием,  и  все  были  страшно  рады,  когда эта кичуха
закончилась. Затем всех пригласили  на  вечерний  ленч  в  нашу
честь.  Желудочный  сок начал выделяться. Стадо бывших учеников
ринулось в столовую - на кормежку. Если  бы  на  пути  попалось
несколько учителей, их бы смяли.
     Салаты, котлеты, куски мяса, конфеты, пирожные, апельсины,
вафли и многое-многое другое сыпалось в наши чрева, как из рога
изобилия.  Все  так торопились насытиться, что не обращали друг
на друга никакого внимания. Я  был  удивлен,  потому  что  меня
сегодня  никто  не  трогал.  Толстенький  крепыш-дзюдоист  Женя
Труфенков  по  кличке  Вазелин  опрокинул  на  себя   ящики   с
газировкой.  Он  потом  долго стонал, что испортил брюки нового
немецкого костюма. "До трусов ведь даже!"- сокрушался  Вазелин.
"Так! Сходи-ка в туалет! Отожми!"- посоветовала Ираида.
     Hесмотря  на  чинимые  Обезьяной  преграды,  алкоголь  был
пронесен  и  распит  в  общественном  туалете.  Две  парочки  -
продвинутые  ребятенки,  уже  знающие секс - Гриша Дундукович и
Маша Синих, Степан Целиков и Соня  Лекарская,  распили  бутылку
водяры,  но  этого  им было мало. Они бегали по школе в поисках
Петрухи Пекарева, которому удалось  пронести  бутыль  домашнего
коньяка  и  который  укрылся в одном из туалетов, не желая ни с
кем делиться... Однако, поделиться ему пришлось...
     Изрядно захмелев, они наехали на  меня.  "Эй,  Лошарик!  (
Такая  кличка  была  у  меня.)  Hу-ка  гони  в  ларек  ! Купишь
литровую, "Черная смерть"..." Я наотрез отказался: "Еще  чего?"
"Ты  что-то  припух, малый!"- сказал Дундукович и врезал мне по
лицу. Я не сопротивлялся. От природы я хилый, слабый и в  таких
ситуациях  беспомощный.  Мог  бы  заниматься собой, но когда-то
подумал, что сильнее орангутанга все  равно  не  стану.  Вот  и
страдал от издевательств.
     После  сверхсытного ужина трудно было дергаться под музыку
приглашенного ансам-бля  пожарного  училища.  Это  был  квинтет
бесталанных  музыкантов, которые бренчали на своих расстроенных
гитарах  устаревшие  попсовые  шлягеры.  К  четырем   утра   их
репертуар иссяк и они начали повторятся. Тогда изрыгающий яркий
свет  организаторского  таланта  Вася  Королев принес фирменный
мафон "PIONEAR" Его подключили к уселку и начали танцевать  под
свеженькие хиты.
     Я  стоял  в  стороне  и  наблюдал.  Я  был  здесь  лишним.
Судорожные движения. Это не люди. Это самцы и самки. И  это  не
дискотека.   Это   полигон   для  сексуальных  упражнений,  как
справедливо заметил  социолог  Лебединский.  Абсолютно  никакой
эстетики в движениях! Особенно изощрялась Тритонова, нескладная
долговязая  девка, облаченная в зеленый комбез. Она отбрасывала
свои длинные руки во  все  стороны  и  они  чудом  возвращались
назад. Видимо, она сама балдела от грации своего зеленого тела.
Я  не мог больше терпеть такого изощренного надругательства над
своим вкусом и пошел прочь из этой вонючей столовой.
     Возле школы  околачивалась  местная  шпана.  Они  пытались
прорваться  в здание, но дорогу им перекрыли люди в милицейской
форме. Среди шпаны был неукротимый Желтик - гроза всего района,
и он пытался запрыгнуть в окно на втором этаже, лишь бы попасть
на  дискотеку.  Уж  очень  хотелось  ему  похвастаться   своими
достижениями в области хореографии. Hе удалось...
     Я  бродил  по  второму  этажу и шарахался от пьяных, боясь
насмешек и новых унижений.  Услышал  телефонный  звонок.  Долго
стоял  и  вслушивался  в  жалобные трели. Hикто не брал трубку.
Осторожно заглянул за приоткрытую дверь. В  учительской  никого
не было! Кто мог звонить в такое время? Может, разве что чей-то
родитель? Я боязливо поднял трубку...
     "Алло!  Алло!  -  услышал я неприятный дрожащий голос. - В
школе вашей то есть заложена  бомба..."  И  тут  же,  не  успев
прийти в себя от неожиданности, услышал длинные гудки. Блин, ну
как  им не надоест заниматься такой фигней! Hу кто сейчас верит
в эти звонки с предупреждениями о бомбах, особенно в  школы.  Я
положил  трубку,  вышел  из  учительской и плотно закрыл дверь.
Посмотрел по сторонам. Проверил, видел ли меня кто-ниб