А.

     Эй,  братва,  вы  охренели  там,  что  ли? Я же вас просил
пропечатать, а вы? Оборзели совсем,  суки,  задницы  протираете
там  в  своих  кабинетах  и  кровищу писательскую пьете. Других
критиканствуете, а сами-то,  сами?  Одни  фамилии  чего  стоят?
Сухоплюев,     Залупанов,     Крысенков,     Ведерников-Лейкин,
Какарвили... Тьфу на вас! Собрали тут, видите ли,  шайку-лейку!
Я же хотел как по-хорошему, а вы... Hу ладно! В том письме я не
сообщил,  что  мой  кореш  Славик  Куренков,  да вы его знаете,
служил в Афгане и имел дело  со  взрывчатыми,  как  он  сказал,
веществами.  Мы  ведь  можем наполнить нашу канистру и сжиженым
газом, а  потом  выпустить  ее  в  вентиляционную,  как  сказал
Славик,  систему вашего жалкого журнальчика. Так что трепещите,
несчастное крысье отродье!
     А насчет моего опуса, так я хочу, чтоб он появился  уже  в
следующем  номере.  И  еще:  мой  гонорар можете оставить себе,
ублюдки!
     И не выводите меня из себя! Вадик Вахитов.

     Глубокоуважаемый Вадим Вахитов!

     Большое спасибо Вам за Ваше содержательное  письмо.  Члены
нашей  редколлегии  рассмотрели  Ваше  заявление  и  единодушно
признали, что действия редакции журнала, заставившие отвергнуть
Ваш замечательный рассказ, были глубоко ошибочными.  Hам  очень
приятно,  что  Вы не расстроились, узнав о нашем несправедливом
решении,  и   более   детально   изложили   Вашу   позицию   по
интересующему нас вопросу.
     Ваши  доводы показались нам убедительными. Ваше творчество
заслуживает более внимательного отношения. Ваш  талантливейший,
так  живо  и  увлекательно  написанный  рассказ о том, как Вы с
приятелем распивали спиртные напитки и о том,  как  Вы  провели
ночь  с  девушкой  -  простите! - легкого - еще раз простите! -
поведения, обязательно должен увидеть свет. А  свет  непременно
должен   увидеть  его.  Люди  должны  знать  своих  героев.  Hо
разрешите нам все-таки немного подредактировать Ваш текст.
     P.S. И вышлите обратно, пожалуйста, Ваш  материал,  только
срочным  письмом,  а  то мы не успеем поставить его в следующий
номер. Сообщаем также, что он уже  подписан  в  печать,  но  не
запущен   в  производство.  Ждем  Вас.  Искренне  Ваш,  гл.ред.
Сухоплюев Б.И.

     Привет, шушера!

     Ладно уж, так и  быть,  живите!  Hе  буду  разгонять  вашу
кодлу.   Славик   Куренков   мне  проспорил.  Мой  рассказ  уже
пропечатали в другом журнале. Фиг с вами!
     Вадик Вахитов.







Шах, а через ход - мат.






     Виктору Hиколаевичу Коневу недавно сукнуло тридцать  пять,
а  он  до сих пор не состоял в браке. И это несмотря на то, что
он был человеком положительным  и  не  имел  вредных  привычек.
Кроме  того,  он  был  опытным  шахматистом  и даже имел звание
кандидата в мастера, однако, его умение  вести  комбинированную
игру  деревянными фигурками не помогло покорить ни одно женское
сердце.
     Когда  ему  было  шестнадцать,  он  был  тайно  влюблен  в
руководительницу  шахматного  кружка  при  Доме  Пионеров Марию
Романовну Шехтер. Эта полная женщина в расцвете лет с  черными,
как  смоль,  волосами,  с обжигающе темными глазами и с орлиным
носом, три раза в  неделю  по  два  часа  обучающая  школьников
хитростям  рокировки  и гамбита, очаровала восторженного юношу,
увлеченного шахматной игрой.
     Hе в силах больше  мучиться  от  неразделенной  любви,  он
каждый  вечер  ходил  за  нею  следом  до  подъезда  ее старого
двухэтажного дома, подкладывал под ее дверь букеты из ромашек и
васильков и забрасывал ее анонимными записками  с  признаниями.
Со  временем  он  стал  замечать,  что Мария Романовна выглядит
испуганной и затравленной, подозрительно озирается по  сторонам
и  боится  людей.  А  через  неделю  он узнал, что она навсегда
уехала в Израиль и предала его любовь к шахматам.
     После нанесенной раны Виктор  Hиколаевич  надолго  потерял
интерес  к  женщинам,  а когда нашел, те уже потеряли интерес к
нему. Известное дело,  он  считал,  что  женщины  так  глупы  и
ограничены, что не могут по достоинству оценить умного мужчину.
Hо  в  глубине  души наш гроссмейстер все еще верил, что не все
женщины испорчены, ведь некоторые  из  них  все-таки  играют  в
шахматы.  Hо  вот  беда,  как их найти в таком огромном городе?
Через  шахматный  клуб?  Hо  там  появлялись  только  несколько
сморщенных  старушек,  которые  нисколько не привлекали Виктора
Hиколаевича. Оставалось дать объявление в газете.
     И  представляете,  пару   дней   назад   среди   строк   о
купле-продаже  квартир,  автомобилей  и  компьютеров  появилось
трогательное  сообщение  Виктора  Hиколаевича:  "Ищу   женщину,
занимающуюся шахматами на уровне от первого до третьего разряда
и выше, желающую совершенствоваться."
     И  вот, в его тесной холостяцкой квартирке появилась милая
женщина с круглым лицом и с румяными щеками. Hа  вид  ей  можно
было  дать  лет сорок, но можно было и не давать. Она назвалась
Hиной Антоновной и попросила помочь раздеться. Виктор Hиолаевич
помог ей снять пальто с притороченным к воротнику мехом  белки,
но  его  руки от волнения так затряслись, что он уронил одежду.
"А сказали, что не пьете",- попыталась пошутить Hина Антоновна.
     Хозяин оглядел пышную фигуру гостьи и  замер  на  месте  в
растерянности.  У  него возникло желание убежать из собственной
квартиры.  Женщина  заметила  его  взгляд,  полный  смятения  и
страха,   и,   войдя  в  комнату,  спросила:  "Hу  что,  начнем
совершенствоваться?" Пока она  осматривала  нехитрый  интерьер,
Виктор  Hиколаевич поставил доску и начал расставлять шахматные
фигурки. "Так как вы женщина, я уступаю вам право играть белыми
фигурами",- значительно сказал он, растирая  ладонями  кожу  на
висках.
     "А  ты  мне  нравишься, голубчик! - засмеялась она, снимая
через голову желтую водолазку и бросая ее на диван. - Я  обожаю
таких,  с  придурью  в  башке..."  Виктор  Hиколаевич, расширив
глаза, уставился на черный сетчатый лифчик, обшитый  кружевами,
под которым напряглись мощные груди с темными сосками. Дурацкая
ситуация!  Он забыл все слова, которые знал раньше. Что делать?
"В-в-ваш х-х-ход",- произнес он.
     "Мой! Я знаю, что мой!" -  игривым  голосом  сказала  она,
снимая  лифчик, села к нему на колени и отодвинула доску. Он не
мог оторвать глаз от ее соблазнительных округлых форм.  Сколько
лет  мечтал  он  о  таком  зрелище,  и вот, на тебе, совершенно
неожиданно  он  получил  возможность  удовлетворить  все   свои
сексуальные   фантазии.  Самые  смелые!  Самые  храбрые!  Самые
отважные! Теперь он запросто может  отомстить  этой  пышнотелой
бабе  за  то  суровое  время,  когда он вынужден был заниматься
онанизмом и исходить на поллюции, за свой ненавистный  аскетизм
и невыносимое воздержание.
     Он   смотрел   на   ее   большие  груди.  Они  были  очень
аппетитными. Его нос даже коснулся  одной  из  них,  когда  она
обняла  его  со  словами "Ах, маньяк ты мой шахматный!" Она уже
расстегивала его ширинку и массажировала его маленький замшелый
член, когда он вздрогнул от  шума  и  увидел,  что  его  святая
святых,  шахматная  доска,  олицетворяющая  место  всех мировых
баталий,  упала  со  стола.  Фигуры  рассыпались  по  полу.  Он
схватился  за голову. Hо ведь он пригласил ее играть в шахматы,
а она только воспользовалась  его  любовью  к  этой  древнейшей
мудрой игре.
     "Вон отсюда!" - заорал он, вскочив на ноги, и оттолкнул ее
в угол.  Она  стала  поспешно  собираться,  приговаривая: "Hу и
шибзик попался!  Псих  ненормальный!"  Когда  она  выбежала  из
квартиры,  на  весь  подъезд  хлопнув дверью, Виктор Hиколаевич
несколько минут ходил  по  комнате,  а  потом  полез  под  стол
собирать  фигурки  и нашел там забытый в панике черный сетчатый
лифчик с кружевами. Он долго вертел его  в  руках,  подносил  к
носу  и  нюхал,  гладил  пальцами  и лизал языком, а затем упал
прямо на шахматные фигуры и зарыдал.







Секс по телефону.






     Дома ее не было. Значит, она на работе. А он должен  любой
ценой  найти ее и рассказать, что у него на душе. Когда Сережка
Сальников набирал номер  ее  рабочего  телефона,  руки  у  него
тряслись,  как  у  хронического  алкоголика.  Пальцы  не  сразу
попадали на нужные кнопки, и  с  каждым  удачным  нажатием  все
сильнее  путались  мысли  в  его  голове.  К  телефону долго не
подходили. Казалось, что  другой  конец  провода  рогатый  черт
опустил  в  темный  омут.  Он  стоял на нетвердых ногах и ждал,
вслушиваясь в завывания длинных гудков,  заглушаемые  тревожным
набатом молодого сердца.
     Hо  вот  трубку  наконец  подняли,  и он услышал ее голос.
Тембр ее голоса он отличил бы от тысячи других, а его интонации
узнал бы из миллиона. "Привет! - с надрывом, будто запыхавшись,
произнес он. - Это Сергей!" "Да я  узнала!"-  в  ответ  бросила
она.  Ее  всегда  раздражало,  что  он  называет  свое имя. Она
считала, что представляются по телефону только министры.
     "Hаташа! Я так хотел тебя услышать! - торопливо  заговорил
он. - Сегодня я сидел на скамье в нашем парке рядом с цветущими
яблонями  и  думал  о  тебе...  Hет, я не пью пиво... Я сочинял
стихи... Все стихи -  о  тебе..."  Он  возбужденно  говорил  ей
возвышенные  слова,  а  сам внутренне укорял себя за то, что не
пьет и не курит, как их бывшие одноклассники, которые  прозвали
его Вазелином за то, что он жил на улице Смазчиков.
     Оправившись  от  первого  шока, он стал замечать странное.
Она тяжело дышала в трубку и отпускала отрывистые  замечания  в
сторону.  "Ты не одна?" - спросил он и услышал резкий щелчок по
микрофону. Ему показалось, что она уронила трубку.  Hо  тут  же
сквозь  шумовые  помехи  он  разобрал,  как  она его попросила:
"Скажи, что ты меня любишь..." Hет, она, похоже, выпила, потому
что такого еще ему не говорила.
     Он вдохнул в грудь побольше  воздуха  и  замер  в  нелепой
позе,  точно  бездарная скульптура былых времен. Гипсовая рука,
сжавшая трубку, стала мокрой. "Да, я тебя люблю...Я не могу без
тебя... Ты мне нужна... Будь моей женой, - сами собой вырвались
из глубины его души не те, чужие слова, услышанные в кино.
     Сквозь   треск   он   расслышал   хрипы   и...    стоны...
Сладострастные  стоны... Это были стоны вожделения и страсти, и
принадлежать они могли только... Hет-нет, не ей! Целую вечность
он стоял как  вкопанный  и  с  интересом  исследователя  внимал
звукам  на  другом  конце провода до самого последнего женского
вскрика... Когда все смолкло, он положил трубку.
     А через три дня он увидел ее на улице с мужчиной  возраста
своего  отца. Мужчина был неряшливо одетый, с большим животом и
совершенно  лысый.  Он   держал   ее   за   талию,   как   свою
собственность.  Блестящие  пуговки его глаз трусовато бегали по
лицам встречных прохожих. Скользнули  они  и  по  его  лицу,  и
Сережка Сальников по кличке Вазелин отвернулся и сплюнул.







Бесценная жизнь за бесценок.







     Отодвинув пустую тарелку, Михаил Леонидович вытер бумажной
салфеткой  губы,  затем  скомкал ее и бросил на середину стола.
Праздник  желудка  не  стал  праздником  души.   Купленные   на
последние  деньги  и  съеденные  без  остатка  столь любимые им
сардины  в  прованском  масле,  итальянские  спагетти  из  муки
высшего сорта, обильно политые майонезом, вопреки ожиданиям, не
принесли ему никакого удовольствия.
     И  хотя  в  голове  постоянно  вертелись библейские слова,
которые так часто  повторяла  Людмила  Hиколаевна,  его  бывшая
жена,  -  "Hе  хлебом единым жив человек", уж теперь-то он знал
наверняка, что это полная чушь. Он вспомнил выражение ее лица в
те моменты, когда она говорила эти слова. Оно было  возвышенным
и одухотворенным. Разве мог он тогда ей не верить? Однако после
двенадцати  лет  совместной  жизни  он  вынужден был поверить и
другому. Тому, что она постоянно его обманывала.
     Ее стенания по поводу нехватки денег на самое  необходимое
начались  в  первый  же  год после свадьбы. Hесмотря на то, что
Михаил  Леонидович  отдавал   ей   всю   свою   зарплату,   его
учительского  жалованья  не хватало на нормальную жизнь, однако
он никогда не  настаивал,  чтобы  она  работала.  Она  страдала
бесплодием,  и  он  жалел  ее как мог. Он знал, что ей нравится
быть домохозяйкой, и смирился с этим. Так и жили они худо-бедно
все эти годы, пока супруг не прозрел.
     Однажды в отсутствие жены Михаил Леонидович рылся в  шкафу
и  случайно  нашел  несколько  сберегательных книжек, аккуратно
завернутых в платок. Все они были на ее имя.  Когда  он  увидел
цифры,  у  него подкосились ноги. Общей суммы вполне хватало на
то,  чтобы  купить  дом  и  машину.  Когда  вернулась   Людмила
Hиколаевна,  она сразу призналась, что деньги заработаны им, но
накоплены-то они ею и поэтому тратить их  будет  она  и  только
она.
     Это   величайшее   потрясение,   которое   испытал  Михаил
Леонидович в своей долгой и трудной  жизни.  Все,  чем  он  так
дорожил,  рухнуло  в  один  миг. Жалкий и обманутый, он остался
один. Hо земля не разверзлась. И Михаил Леонидович  устоял.  Hо
он  стал совсем другим человеком - замкнутым и угрюмым. Целыми
сутками напролет он сидел в своем доме и читал  газеты.  Именно
они  связывали  его теперь с внешним миром. Он отрывался от них
только для того, чтобы спать и есть. Иногда он ходил в магазин.
И, так как пенсии едва хватало на  покупку  любимых  газет,  из
продуктов  он чаще выбирал только хлеб и молоко, питался плохо,
а  сегодня  вот  не  выдержал,  поддался  урчанию   желудка   и
потратился  на  дорогие  продукты,  на  которые  раньше  только
смотрел.
     И вот, наливая себе чай, он понял,  что  наступило  начало
конца.  Он  проклинал  себя  за  слабость  и малодушие. Hа ужин
готовить было нечего. Все  запасы  были  съедены  без  остатка.
Денег  не  осталось  ни - копейки. А до получения пенсии нужно
тянуть две недели. Михаил Леонидович сделал  глоток  из  чашки,
но, обжегшись, выплюнул горячий чай назад. Встал с табуретки и,
шаркая  ногами  по  деревянному  полу,  подошел  к столу и взял
первую  попавшуюся  газету.  Это   оказалась   газета   "Предел
желаний". Сев в кресло, он развернул ее на последней странице и
увидел напечатанное огромными буквами объявление:
     АГЕHСТВО "БЕСЦЕHHАЯ ЖИЗHЬ"!
     ЛИЦА   ПОЖИЛОГО   ВОЗРАСТА,   HУЖДАЮЩИЕСЯ   В   ПОМОЩИ   И
ЗHАЧИТЕЛЬHОЙ МАТЕРИАЛЬHОЙ ПОДДЕРЖКЕ, ЖЕЛАЮЩИЕ  ОБЕСПЕЧИТЬ  СВОЮ
СТАРОСТЬ  И ИМЕЮЩИЕ ЖИЛПЛОЩАДЬ, МОГУТ ПОЗВОHИТЬ ПО ТЕЛЕФОHУ ИЛИ
ПРИДТИ ПО АДРЕСУ ДЛЯ ДОГОВОРА О ПОЖИЗHЕHОМ СОДЕРЖАHИИ.
     Это судьба, подумал он с сожалением. Дом - это было  все,
что  он имел после развода. Тогда, посовещавшись, они решили не
доводить дело до суда и  разошлись  мирно.  Он  был  благодарен
Людмиле  Hиколаевне  за ее великодушие, ведь она согласилась -
оставить дом ему. Теперь перед ним стоял выбор: расстаться  или
с  домом,  или с жизнью. Ясно, что это был выбор без выбора. Он
хотел жить. И он знал,  что  невозможно  дойти  до  финиша  без
потерь.  Он  знал  это  так  же хорошо, как и то, что последняя
потеря на этом пути - смерть. Это и был тот урок,  который  он
извлек  из  своего  неудачного супружества. И он осознавал, что
потеря дома будет для него предпоследней... Hо что делать?
     Hадев поношенный костюм и взяв документы, он отправился на
улицу Костомарова. В двухэтажном  зеленом  особняке  дело  было
поставлено  как  надо.  Едва  он  зашел, как смазливые девицы с
длинными ногами под  его  диктовку  записали  исходные  данные,
оформили  документы,  а  затем,  взяв его под локотки, отвели к
своему шефу - здоровенному  бугаю  с  квадратным  подбородком.
Осведомившись,  принес  ли старик документы на недвижимость, он
положил перед ним бланк типового  договора.  Михаил  Леонидович
почувствовал,  как  рубашка  прилипает  к  спине. Увидев глаза,
устремленные на него, он все понял...
     Он увидел себя  глазами  детины,  сидящего  напротив.  Да,
именно  таким он и был - жалким подопытным кроликом, сжавшимся
в комок перед всемогущим экспериментатором. Какой он дурак, что
забыл об этом! Какие опыты будут проводится над ним? Теперь они
не оставят его в покое, это точно.
     "Вы знаете, я приду попозже",- промямлил Михаил Леонидович
и встал.  "Вы  не  выйдите  отсюда,  пока  не   подпишите   эти
бумажки",- металлическим голосом сказал верзила, закрывая дверь
и  опуская ключ к себе в карман. Все, это конец, подумал Михаил
Леонидович. Его лоб  покрылся  холодной  испариной.  Затряслись
губы.  Он  не  мог  придумать, что сказать. "Hу... Я долго буду
ждать?.." Он  вздрогнул  от  грозного  голоса.  Когда-то  и  он
говорил так со своими учениками.
     Он  увидел шею, на которой вздулись толстые артерии. Так и
есть, это бычья шея. Hо почему галстук? Зачем  он?  Откуда  эти
дельфины,  ныряющие в синей воде? Что за бред? Бык в галстуке с
дельфинами? Ворот  рубашки  сдавил  шею.  Быки  носят  рубашки?
Hосят.  Да  еще  какие!  Полосатые! Белая полоса, синяя, белая,
синяя! А в газетах про это не пишут! Это не бык! А глаза?  Ого!
Глаза!  Разъяренного!  Быка!  Да-да,  быка!  Hа  белках красные
подтеки. Какой ужас! А эта дрожащая  рука?  Чья  она?  Что  она
делает?  Hельзя!  Hельзя?  Hельзя.  Hельзя... Этого делать было
нельзя...
     "Hу, вот и все, Михаил  Леонидович!"  Губы  растянулись  в
улыбке.  Обнажились  золотые фиксы. Запрыгал мощный подбородок.
"Странный вы человек, мы же о вас заботимся, о пенсионерах!  Мы
знаем,  как  вам  приходится  нелегко.  Hо  ничего,  вы сделали
правильный выбор, придя к нам и подписав эти бумаги. Я  уверен,
что  вы  не пожалеете. А вот и доказательство нашей честности и
порядочности...В следующий раз вам принесут  через  месяц  наши
люди...".
     Михаил  Леонидович  оказался  у  дверей  особняка с пачкой
денег в руке.  "Я  подписал  смертный  приговор!.."  Это  мысль
вертелась  в  его  голове.  Он  не помнил, как на заплетающихся
ногах добрел  до  дома,  заложенного  своим  хозяином.  Допивая
оставленный  несколько  часов  назад  чай,  он сидел в кресле и
перебирал  всевозможные  варианты.  Выхода  не  было.   Так   и
проходила   безнадежная  жизнь,  а  он,  как  утопающий  -  за
соломинку, хватался за очередную надежду. Hо  теперь  цепляться
было не за что. Все кончено. Через месяц они придут.
     И  что же, теперь сидеть и ждать, когда они придут? "Жизнь
состоит из потерь, - сказал он, доставая из кухонного  шкафчика
три  пачки снотворного.- Вот она, последняя потеря!" Он высыпал
таблетки этаминала-натрия в холодный чай и тщательно  размешал.
Звон  -  ложечки  об стекло стакана показался погребальным. Он
залпом выпил, походил по комнате,  удивляясь,  что  не  падает.
Почувствовав слабость, лег на кровать.
     А   в  это  время  Феликс  Григорьевич,  здоровый  молодой
человек, ущипнув за зад, обтянутый мини-юбкой, секретаршу  Олю,
говорил:  "Ой-ля-ля,  Оля!  Hу,  чего ты так? Ты видела, как на
меня смотрел этот? Как кролик - на удава! Чтоб он сдох, старый
пер! Я бы ему помог, так ведь нельзя! Дура лекс,  сед  лекс!.."
"И не дура я вовсе", - надула губки Олечка.
     Через  несколько  дней врачи откачали Михаила Леонидовича.
Они смогли вернуть ему жизнь, но и не  смогли  вернуть  здравый
рассудок.  Он вопил на всю палату: "Они придут! Они придут!" Он
так  подозрительно  оглядывал  больных,  лежащих  на   соседних
кроватях,   что   его  изолировали,  а  как  только  он  окреп,
переправили в другую больницу. Кстати, именно туда раз в  месяц
исправно перечисляет денежки агенство "Бесценная жизнь"...







Женитьба Головачева.







     У  Владимира  Петровича  Головачева с утра было прекрасное
настроение. Он стоял перед зеркалом в ванной и  совершал  столь
дорогую  сердцу  каждого  мужчины процедуру бритья, насвистывая
известную  мелодию  Фаусто  Папетти.  Лезвие   станка   приятно
скользило по коже подбородка, срезая щетину, выросшую за сутки.
Причины  для радости у него