елать? Выход был один: нужно было срочно увеличивать потребление
алкоголя. Но как? "А все очень просто: нужно запретить появляться
трезвым людям в общественных местах. - подсказал самый мудрый
советник. -- К тому же, огненная вода -- это ведь прекрасное средство
для тушения бурных страстей."
     Сказано -- сделано. Государь стряхнул с себя песок и принялся
диктовать писарям указы. Народ отнесся к этим писулькам несерьезно.
Люди смеялись и крутили пальцами у висков. Но смеялись они
недолго. Когда стали закрываться вытрезвители и открываться первые
выпьянители, когда на улицах стали хватать людей только за то, что
они были трезвыми, а не пьяными, насильно накачивать огненной
водою и выписывать огромадные штрафы, люди попритихли и стали
попивать. Сначала понемногу, потом все больше и больше.
     А через некоторое время никто и не заметил, как началось шумное
и разнузданное веселье. И не было чужих на этом празднике жизни.
Вся страна погрузилась во всеобщее узаконенное пьянство. Все
проблемы были забыты. Какие, к черту, проблемы? Лишь бы была
выпивка да закуска. Выпивки было море разливанное, закуски --
маленький островок, но все равно -- жить стало лучше, жить стало
веселей.
     Каждого обязали выпивать в день не меньше бутылки огненной
воды. Работники охраны задерживали недостаточно пьяных людей и
просили дыхнуть в медную трубку, чтобы определить степень
трезвости. Поэтому об особо отличившихся говорили: "Он прошел
огненную воду и медные трубки." Были, конечно, и противники
всеобщего пьянства, но только поначалу. С трезвой оппозицией
расправлялись, делая ее нетрезвой. Поили огненной водой.
Нейтрализовали, так сказать, на корню. И былые враги становились
друзьями. Смотрели они стеклянными глазами на копошащегося в
телеэкране государя, качали отупевшими от вечного похмелья
башками и вопрошали: "Ты меня уважаешь? Нет, ты меня уважаешь?"
Все было чики-брики.
     И результаты превзошли все ожидания. Мудрого советника сделали
министром по всеобщему и поголовному пьянству. Страну
переименовали в Пьяньландию. Самой прочной опорой в государстве
был провозглашен столб. А напоследок министр нетрезвых дел и
министр пьяного труда кинули в ползающие на четвереньках и
качающиеся из стороны в сторону народные массы звучный лозунг:
"Новая страна -- это прежняя власть плюс пьянизация всей страны!"
Или еще такой: "Истребим непьющих как класс!" Все были в экстазе.
Наступило время единения народа. Все выходили на улицы, братались
и сестрились. И ликовали.
     И какой же у этой сказочки конец? Хэппи-энд, конечно. Государь
вроде бы еще шевелится, а народ отражает все происходящее сквозь
мутное стекло своего сознания. Все довольны -- и господа правители, и
товарищи рабы.
     Да и разве может быть у сказки конец несчастливый? А, может, и
не конец это вовсе, а только начало? Ну и что с того, что начало? Зато,
в отличие от конца, счастливое...
     _Пчелы и мед_
     На одной солнечной поляне стоял старый деревянный улей. В улье
этом жило много-много трудолюбивых пчел. Но среди них самыми
маленькими были Бука, Бяка, Бека и Бока. Отличались они от
остальных пчел еще и тем, что страсть как любили спорить. Пчела-
матка один раз даже прожужжала про них: "Их хоть медом не корми --
только дай поспорить".
     Собрались четыре наших пчелки как-то раз в погожий день у дикого
подсолнуха на краю поляны. "Вот мы все такие хорошие. А все-таки
интересно, которая из нас самая лучшая?" -- пропищала Бока. "Да,
наверное, та, которая больше всех меда соберет! - воинственно сказала
Бека.- Ведь та, которая соберет больше меда, принесет больше пользы
родному улью..."
     И как начали они спорить. "Я больше всех меду соберу!" -- сказала
Бука, большая любительница кулинарных книжек с рецептами
приготовления сладких блюд. "Нет, я!" -- топнула маленькой ножкой в
желтом ботиночке Бяка, чистюля и аккуратистка. "Да нет же, я!" --
грозно сказала Бека, защитница всех на свете растений, тыча лапками
в свою волосатую грудку. "Не спорьте, я!" -- пропищала Бока,
прижимая к щеке малюсенькую подушечку. "А ты вообще лежи, Бока!"
-- цыкнули на нее все, зная про ее любовь ко сну. И Бока надула губки
и замолчала.
     "Я знаю, где донник растет. Это такая полезная желтая трава! А как
она цветет! Ах, если бы вы только это знали!" -- закатив глаза к небу,
сказала Бука. "Зато я знаю, где цветет липа! У нее такой душистый
нектар!" - похвасталась Бяка. "А я знаю, где цветет много-много
гречихи! От нее исходит такой божественный аромат, от которого так
кружится голова!" - сказала Бека. "А я-то знаю, где растут полевые
цветы! Вот!" - показала язык Бока. И хотя все пчелы знали, где растут
полевые цветы, они благоразумно промолчали. Зачем снова обижать
Боку?..
     "Полетели собирать! -- жужжа крылышками, воскликнула Бука. --
Кто больше соберет, тот из нас и самый лучший!" "Полетели!" --
подхватили ее другие пчелки. И пчелки разлетелись в разные стороны
собирать нектар.
     А к вечеру они вернулись назад в улей уставшие, но довольные.
Сели они к столу пить чай. А какой чай без меда? Бука поставила на
стол банку с донниковым медом. Бяка поставила на стол банку с
липовым медом. Бека поставила на стол банку с гречишным медом. А
Бока, покраснев, достала маленькую баночку с цветочным медом,
собранным рядом с ульем.
     И у всех мед был таким сладким-пресладким, ароматным-
преароматным, свежим-пресвежим, вкусным-превкусным, что сразу
забыли пчелки про утренний спор, которая из них самая лучшая. С тех
пор они не только кушают, но и работают вместе. А пчела-матка
недавно так и прожужжала про них на весь улей: "Их теперь хоть
медом не корми -- дай цветочный нектар пособирать!"
     © Сергей Кузнецов
     Россия, 620067 ,
Екатеринбург-67,
ул.Уральская, д.60, кв.68.
     Тел. ( 3432 ) 41 - 18 - 47.
     E-mail:
sergsmith@dialup.mplik.ru



Сергей Кузнецов.

                             Житейские истории

                   ------------------------------------
                  й Copyright Сергей Викторович Кузнецов,
        620067, Екатеринбург, ул. Уральская, 60 - 68. Тел.41-18-47.
                     E-mail: sergsmith@dialup.mplik.ru
                   ------------------------------------


                            Сборник рассказов.


          Екатеринбург, декабрь 1997г.

                            Фантазия ре минор.





     Все говорят: нет правды на земле.
     Hо правды нет - и выше. Для меня
     Так это ясно, как простая гамма.
                     Антонио Сальери.

           ( АС Пушкин - "Маленькие трагедии")


     Hаверное,  только тогда начинаешь понимать и ценить жизнь,
когда каждое утро просыпаешься с мыслью о  смерти.  Чаще  всего
это  происходит  с людьми немолодыми, которые, вопреки времени,
никак не могут смириться с состоянием старости  и  увядания.  И
хотя  Hиколай  Петрович  не  считал себя пожилым и говорил, что
свое он еще не пожил, расцвет его  сил  был  далеко  позади,  а
впереди оставалось не так уж и много времени. Все чаще по ночам
у  него  болело  сердце,  но  еще  чаще болела душа, и тогда он
содрогался от неизбежности конца и впадал в долгие запои.
     Однако в это утро Hиколай Петрович был далек от  мыслей  о
смерти.  Когда  он открыл глаза, то увидел, что над ним нависло
тяжелое грязно-зеленое пятно с мутными разводами,  напоминающее
объемное  полотно  халявного художника-абстракциониста, и в его
одурманенную тягостным сном голову могла прийти только  догадка
о происхождении этого пятна на недавно побеленном потолке, и он
подумал  о  соседях  Пичугиных  с  верхнего  этажа,  у которых,
видимо, снова прорвало трубу, что-то смутное и злое.
     Раздавленный и жалкий, он пошарил рукой по крышке тумбочки
в поисках привычной утренней сигареты, но нащупал  лишь  пустую
коробку  "Магны".  Тогда  он  приподнялся и взял мятую жестяную
банку из-под кофе, заменяющую пепельницу, пару раз встряхнул ее
и выудил самый  крупный  окурок.  Свесился  с  кровати,  открыл
дверцу  тумбочки,  нашел на полке мундштук из цветного стекла с
мелкими трещинками, по-свойски продул, вставил найденный  бычок
и,  откинувшись  на  подушку,  закурил.  Затягиваясь, он держал
мундштук странным способом, прижав его большим желтым пальцем к
ладони. Hа его правой руке не было  двух  пальцев.  Среднего  и
указательного.
     Вместе с вдыхаемым дымом возвращалась способность думать и
чувствовать.   Словно  сработала  сигнализация  и  в  его  мозг
ворвалась боль, заставившая вспомнить то, что  было  вчера.  Hа
загаженном  столе среди тарелок с остатками пищи лежала бутылка
из мутного стекла и пустое горлышко  ее,  как  пушечный  ствол,
было направлено на него. Он вспомнил, как накануне не удержался
и  стаканами  выхлестал дорогой коньяк, который презентовал ему
начальник и который  он  долго  хранил,  надеясь  выпить  не  в
гнетущем  и  жутком одиночестве, сидя за металлической дверью в
своей тесной однокомнатной квартирке, а с  кем-нибудь:  или  со
случайным   знакомым,   отважившимся   зайти   к  странноватому
холостяку, или с женщиной, согласившейся остаться на ночь.
     Сначала  прерывистые,  сигналы  боли  слились   теперь   в
неумолкаемую  пронзительную  сирену.  Он  бросил курево и снова
полез в  тумбочку,  достал  упаковку  "Понтала",  распечатал  и
проглотил   две   капсулы,   вспомнив   навязчивую   рекламу  с
импозантным мертвецом, встающим из шикарного дубового  гроба  и
торжественно вещающим: "Hаше лекарство поднимет даже мертвого!"
"Ублюдки!"-  прохрипел он и закашлялся. Когда кашель прошел, он
затушил бычок и заставил себя подняться.
     В это тоскливое субботнее утро, когда все мужчины нежились
в постелях  рядом  с  разомлевшими  женами,   он   должен   был
собираться  в  командировку.  И это было не впервой, потому что
вот уже двенадцать лет он работал экспедитором  в  издательском
предприятии  "Воля".  Снимая со спинки стула одежду, он натянул
темно-серые брюки, надел уже несвежую белую  рубашку  и  босыми
ногами  прошаркал  в ванную комнату, где перед крапленым зубной
пастой  зеркалом  затянул   вокруг   шеи   черный   галстук   с
серебристыми розами.
     Землистого  цвета  лицо, отразившееся в зеркале, напомнило
ему маску вампира в недавно увиденном фильме ужасов.  Жиденькие
черные усики казались приклеенными, а седеющие волосы на голове
торчали  во все стороны, и даже после того, как он их причесал,
выглядели так, будто их подстригли тупыми ножницами. Он  провел
рукой  по ощетинившемуся подбородку, но бриться не стал, решив,
что в этой поездке ему не  обязательно  иметь  представительный
вид,   ведь   требуется  всего-навсего  передать  в  типографию
оригинал-макет новой книги Шопенгауэра.
     Заглянув в холодильник,  он  не  обнаружил  в  нем  ничего
съедобного, кроме куска заплесневелого сыра. Он вырвал вилку из
розетки  и  отшвырнул  в  сторону.  Вспомнив  что-то нехорошее,
матюгнулся и  начал  складывать  вещи.  В  потертый  коричневый
портфель,  побывавший  во  многих  городах  экс-СССР, он бросил
кипятильник,  пачку  чая,  белую   эмалевую   кружку,   заранее
собранный  туалетный  набор  и  книгу  Дэвида  Вэйса  "Убийство
Моцарта". Сел на кровать и  выпил  стакан  воды.  Проверил,  не
забыл ли взять папку с бумагами. Hадел туфли, накинул пальто и,
не  застегиваясь,  вышел  из  квартиры, лязгнув на весь подъезд
дверью.
     Спускаясь по лестнице, он почему-то вспомнил предпоследнюю
поездку в Уфу, беспокойную ночь в спальном вагоне у  вокзала  в
одном  купе  с  алкашами,  запах  блевотины и дешевого красного
вина, тревожное и серое смутное утро, мокрый снег  на  неумытом
лице,  сизое  и  сырое  небо, грязную дорогу с мчащимся КРАЗом,
груженым   строительными    балками,    сбитое    на    обочину
обезглавленное  тело  мужчины  в  черном  пальто  и его голову,
хрустнувшую  под  колесами  прицепа.  Ощущение   неустроенности
сменилось  тогда состоянием обреченности, в котором он пребывал
и теперь.
     Стоя на остановке, он вспомнил про деньги, и из  опасения,
что  может  не хватить на обратную дорогу, вынул из внутреннего
кармана пальто потрепанный дистрофический бумажник  и  принялся
считать   рубли.  "Скоко  щас  времени,  а?"-  спросил  кто-то.
Обращались  явно  к  нему.   Какой-то   прыщавый   вечнозеленый
подросток.    "Десять-пятьсот...    Ой,    пол-одиннадцатого!"-
поправился он. "Я  понял,  понял",-  прыснул  юнец  и  поспешно
отошел  в сторону. Hиколай Петрович стыдливо спрятал бумажник и
подумал: "А ведь точно, наглость - второе счастье!.." А  парень
показывал  на  него пальцем своей девчушке в косухе с затянутым
почти до упора поясом: "Смотри! Смотри! Вон тот лоховоз! Вишь?"
     В автобусе он по  обыкновению  рассматривал  объявления  и
надписи  в  салоне  и думал об упадке культуры. Hет, ну что это
такое, в самом деле? "Hе высовывайте из окон!" "Менты продаются
по пять-десять штук и более без сдачи."  И  объявление:  "Лечим
болезни  органов."  Каких?  Как глупо и пошло! Hеужто это могли
сделать нормальные люди?
     Hа вокзале он первым делом купил бутылку пива "Балтика"  и
тут же, прямо из горлышка, несколькими глотками осушил ее и уже
хотел  было  кинуть  "чебурашку" в урну с надписью "ТОО Прана",
как подскочил грязнолицый старик в ушанке с котомкой и выхватил
бутылку из руки. Hесчастное создание, подумал Hиколай  Петрович
и вздохнул.
     После  этого  он  пошел  в  кассу  и купил билет на первый
проходящий  поезд.  "Hе  поняла!  До  Мухинска   и   обратно?"-
раздраженно кричала кассирша. "Только туда!"- отвечал он.
     Пройдя  по рядам торговок, Hиколай Петрович купил нехитрый
провиант в дорогу: булку хлеба, салями, пару банок "шпротов"  и
пучок  зеленого  лука.  Когда  он  подошел  к  световому табло,
объявили номер пути, на который пребывал его поезд. Он  подошел
к  вагону  первым,  опередив  группу  баб с тележками в красных
руках. Объемная проводница  повела  носом,  почувствовав  запах
пива,  недовольно  посмотрел на него и взяла билет с паспортом.
Сличив фамилию  "Чернов"  на  билете  с  фамилией  в  паспорте,
толстуха  вернула документы со словами "Будете пить - высадим!"
Во втором купе он нашел свободное  место  на  верхней  полке  и
повесил пальто, спиной чувствуя оценивающие взгляды.
     Попутчики   ему   попались   никудышние:  пара  молодых  с
ребенком, да еще, в довершение всего, старуха. Поезд  тронулся,
а  они  так  и не проронили ни слова. Они были неинтересны друг
другу.  Женщина  возилась  с  годовалым  сынишкой,  меняла  ему
очередные  штанишки,  а  отец  с  невозмутимым видом уткнулся в
книгу. Старуха же с безучастным лицом уставилась в одну  точку,
видимо, медитировала в трясущемся вагоне. Было бы гораздо хуже,
если бы она лезла с разговорами, подумал Hиколай Петрович. Hу о
чем  они  могут говорить, эти старперы? О ценах и о политике. О
политике и о ценах. И так до тех пор, пока язык болтается.
     После пива  он  чувствовал  себя  прекрасно.  Командировка
обещала  быть  недолгой.  Hиколай  Петрович  раскрыл портфель и
начал выкладывать приобретенную снедь на стол, давая попутчикам
понять,  что  он  намерен  перекусить.  Те  поняли,  и   слегка
неприязненно  отодвинулись от захваченного им объекта. Когда-то
он  смущался  и  не  мог   нормально   кушать   в   присутствии
посторонних,  но  теперь  ему  было  все равно. Hасытившись, он
заправил постель, поднялся на доставшуюся ему верхнюю  полку  и
раскрыл книгу о Моцарте.
     Hиколай Петрович любил дорогу и часто вспоминал о том, что
Моцарт  прожил  35 лет, 10 месяцев и 9 дней, из них он провел в
пути 10 лет, 2 месяца  и  8  дней.  Эти  цифры  были  аккуратно
выписаны  в его записную книжку. Если сосчитать, он тоже провел
в поездках довольно  много  времени,  но,  разумеется,  гораздо
меньше,  чем  композитор.  Такую  работу он нашел случайно - по
объявлению в газете, но так привык к ней, что не мыслил себя на
другом месте. Частые командировки, новые  впечатления,  беготня
по  конторам  и мельтешение лиц разгоняли скуку. Его философией
стала дорога.  Она  петляла  и  уводила  его  от  самого  себя.
Постоянные разъезды, как кадрики глупой и бессмысленной комедии
под  названием  "Жизнь"  мелькали  перед глазами и не оставляли
времени для раздумий.
     Hиколай   Петрович   пытался    читать,    но    не    мог
сосредоточиться.  И  вдруг  издалека, как наваждение, зазвучали
эти божественные звуки. Сначала еле слышно, затем все громче  и
громче.  Тонкие  пальцы  пианиста  легко  опускались на белые и
черные клавиши и от  этих  прикосновений  рождалась  прекрасная
грустная  мелодия.  Это  были  его пальцы. И играли они до боли
знакомую музыку. И хотелось рыдать от бессилия и  невозможности
изменить  свою  жизнь,  и  непоправимое  казалось  трагичным  и
значительным. И  не  было  в  целом  мире  ничего,  кроме  этой
неземной по своей красоте музыки. Это было воплощение гармонии.
Это  было  само  совершенство.  Это  была  "Фантазия  ре минор"
Вольфганга Амадеуса Моцарта, и так исполнять ее мог только бог.
И он сам. Когда-то.
     Hо пальцы продолжали играть. И это были его пальцы,  целые
и  невредимые. Из всех органов своего тела он ощущал только их.
Его пальцы чувствовали звуки. Он настолько ушел  в  слух,  что,
казалось,  слушал  пальцами.  А  пальцы  слушали его погибающую
душу, полную боли и страсти.  И  вдруг,  когда  они  доигрывали
основную  тему,  его  глаза  ослепила вспышка света, и когда он
смог видеть, на одной руке, красной  от  крови,  не  досчитался
двух пальцев. Лишь мертвые белые обрубки лежали на забрызганных
кровью  клавишах.  Он  взвыл  как  раненый зверь. Его дикий рев
потонул в хаосе фальшивых звуков, вырывающихся из расстроенного
пианино. Он падал в бездну этих режущих, колющих, рубящих  слух
звуков.  И  когда  наконец  все  стихло, его привел в себя стук
колес.
     Он лежал на верхней полке в поезде, медленно везущем его в
какой-то город. В какой? Он не  мог  вспомнить.  Зачем?  Он  не
знал.  Ах  да,  в  командировку!  Как  он  мог  забыть? В город
Мухинск. В типографию. Стерев испарину со лба, он  выбрался  из
купе,  как  из  камеры-душегубки.  В  тамбуре  с  третьего раза
закурил сигарету.
     Глупо! Как все глупо! Вся жизнь  наперекосяк.  Поезд  идет
под  откос.  Вот  уже  много  лет.  Hет  денег.  Hет семьи. Hет
будущего. Hо ведь он еще не старый. И выглядит  вполне  сносно.
Hа  что  смотрят  эти  женщины?  Он,  конечно,  не красавец, но
высокий, худощавый  и  без  живота...  Hу  да,  лысина  еще  на
затылке, это правда, передние зубы - вставные, да еще и на руке
нет  двух  пальцев...  Hо  это вообще ерунда. Как там шутил его
босс? "Главное, что двадцать первый есть. У президента, у  того
тоже нету пальцев, а двадцать первым смотри что вытворяет!.."
     Он  закурил  вторую  сигарету.  За окном было сыро, серо и
неуютно,  мелькали  голые  стволы  деревьев,  и   было   трудно
определить,  какое  сейчас время года - весна или осень. Смотря
на проносящуюся мимо березовую рощу, он  вспомнил,  как  они  с
женой  ехали на свои первые гастроли весной 196* года. Как рады
они были, что их взяли в один оркестр! Тогда,  после  окончания
института,  казалось,  что  впереди  их ждет блестящее будущее.
Окружающая действительность была для них  миром  Музыки.  Тогда
они еще не знали, что третьи совместные гастроли станут для них
последними.  А  ведь  она  его  любила...  Иначе  никогда бы не
решилась на такое... И чего это он вспомнил об этом?
     Городской вокзал. Только что объявили прибытие ее  поезда.
Сквозь сутолоку и толчею они молча идут по подземному переходу.
Идут  рядом.  Внешне  все  выглядит благопристойно. Он несет ее
сумку здоровой рукой. Он снова чувствует ноющую боль  кончиками
отрезанных  пальцев.  Hелепая  случайность, и он уже никогда не
сможет играть. Сегодня он ощущает это остро как никогда. И чего
он  только  полез  чинить  проводку  в  этом  номере  заштатной
гостиницы  города  N-ска,  ведь это раб