Кристофер ХАЙД
    ДЕСЯТЫЙ КРЕСТОВЫЙ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


ПРОЛОГ

   Вот  уже  больше  недели  на  легком  толстошинном  мотоцикле  "ямаха"  с
притороченным к заднему сиденью дорожной амуницией и фотоаппаратурой гонялся
за дикими лошадьми но просторам долины Гэббса, раскинувшейся  на  юго-западе
штата Невада, фотокорреспондент  журнала  "Нэшнл  джеогрэфик".  Уже  удалось
более пяти сотен раз щелкнуть неуловимых мустангов, но требования и  престиж
популярного журнала обязывали иметь еще хотя бы столько же снимков.
   Эта перспектива фотографа не удручала. Ему нравилась спекшаяся на солнце,
вся в складках пустыня, и просто так, для себя, он извел еще дюжины  полторы
пленок на здешних насекомых и всякую мелкую  живность,  чего  в  этой  глуши
средь бороздимых фотографом песков  оказалось  на  удивление  предостаточно.
Деревьев здесь почти не встречалось, лишь  кое-где  торчали  редкие  кустики
можжевельника, зато повсюду  росла  полынь,  своим  обилием  возмещая  почти
отсутствующий запас травяной пищи.
   Но сейчас в пятисотмиллиметровом объективе  "никона"  возникли  вовсе  не
дикие лошади, которых искал фотограф, не насекомые,  не  иные  представители
фауны, обитавшие в зарослях полыни, а люди.
   Их было человек двенадцать; все в  военной  форме.  С  удобной  точки  на
вершине каменистой гряды фотограф ясно их видел. Обступив небольшую походную
печурку, военные пили из кружек, переговаривались.  Один  с  винтовкой  типа
А-15 через плечо стоял на  карауле.  Судя  по  аккуратной  стопке  ранцев  и
прочего  снаряжения,  группа  только   что   с   каких-то   ночных   учений.
Автоперемотка   тихонько   потрескивала,   фотограф   снимал.   Он   застыл,
прищурившись, припав глазом к видоискателю. Чуть сдвинув аппарат,  навел  на
высокого, темноволосого военного, с виду старшего по званию.
   Странно. Стаж у фотокорреспондента вроде бы немалый; пришлось побывать  и
во  Вьетнаме,  от  Юнайтед  Пресс  Интернэшнл,  за  плечами  тысячи  военных
корреспонденции. Но такой военной формы ему встречать не приходилось.
   Уже само то, что здесь военные, невероятно. Ведь ближайшая  военная  база
находится в Фаллоне, а это больше  чем  в  ста  милях  отсюда.  К  тому,  же
военно-воздушная, а эти - в форме сухопутных войск,  причем  в  полевой.  На
нагрудном кармане нет обычной метки "US ARMY", вообще ничего,  даже  темного
пятнышка, свидетельства, что метка спорота. Никаких привычных знаков, лишь у
высокого на рукаве нашивка в форме щита: серебряный меч на черном как  смоль
фоне. У остальных на месте погон эмблема, опять-таки в виде щита, но на  нем
не меч, а обведенный черным белый крест на красном фоне. С крестом совмещена
центрами буква X; белая, тоже обведена черным.
   Но еще более странным, чем все  эти  знаки,  было  оружие  неизвестных  в
форме. У каждого на боку кобура, что опять-таки удивительно; рядовой  состав
такого оружия не носит; да  и  по  виду  это  не  стандартный  отечественный
армейский  автоматический  пистолет-45,  а  длинноствольный   кольт-"питон",
тип-3. Откуда это грозное оружие весом до полутора  килограммов  у  обычного
пехотинца, к тому же здесь, в  невадской  пустыне?  Никелированная  пуля  из
такого кольта не потеряет силы, даже пробив на пути двигатель автомобиля.
   Но оружие, которое держал в руках человек с эмблемой серебряного меча  на
щите,   выглядело,   пожалуй,   еще   более    зловеще.    Такую    винтовку
фотокорреспондент видал всего раз в жизни среди захваченного у вьетконговцев
в Лангвэе оружия: снайперская винтовка Драгунова. Кто эти люди?  Ясно  одно:
кто бы они ни были, на виду лучше всего  не  торчать.  Фотограф  отснял  еще
кадров двенадцать, стараясь запечатлеть нашивки и винтовку, после чего  весь
в поту не столько от лучей  раннего  солнца,  сколько  от  страха,  принялся
потихоньку на животе отползать за гребень. Чтобы снимать, не спугнув,  табун
диких мустангов, он оставил свой мотоцикл милях в двух отсюда  и  на  поиски
лошадей  отправился  пешком.  Мотоцикл  довольно  далеко;  надо   надеяться,
тарахтение мотора не долетит  до  слуха  военных  в  чашеобразном  овраге  у
подножия гряды.
   Судя по всему, про охоту за мустангами надо забыть. Еще ранним  утром  он
прикинул, что автострада-95 проходит где-то милях  в  тридцати.  По  ней  до
Готорна, где оставался взятый  напрокат  грузовичок,  езды  три  часа.  Если
поспешить, то в Рино можно попасть еще засветло, ну  а  к  вечеру  домой,  в
Лос-Анджелес. Надо поскорей проявить пленки. Поскорей показать  кое-кому  из
приятелей, не из "Нэшнл джеогрэфик", разумеется.  Давний  репортерский  опыт
подсказывал  фотографу,  что  он  наткнулся  на  что-то  особенное.   И   не
безопасное.
   Сползя со склона вниз  и  убедившись,  что  скрыт  от  вооруженных  людей
грядой, фотограф встал на ноги и поспешил по  широкой,  петляющей  лощине  к
тому месту, где оставил свой мотоцикл.
   Внезапно воздух наполнился оглушительным вертолетным стрекотом, возникшим
словно из небытия. Фотокорреспондент в изумлении остановился, обернулся -  в
этот самый момент над бровкой  гряды  выплыл  двухвинтовой  "Чинук  С-47"  в
зелено-коричневых маскировочных пятнах.
   Фотокорреспондент  окаменел  с  аппаратом  на  груди,  не  сводя  глаз  с
вертолета, который опускался на ровную площадочку  совсем  рядом,  метрах  в
пятидесяти; винты вихрем вздымали песок. Стрекот стал замирать,  вой  винтов
стих. Дверца посреди борта  распахнулась;  и  не  успел  фотограф  и  глазом
моргнуть, как его окружил отряд военных в той  самой  неизвестной  форме.  У
каждого боевая винтовка А-15.
   Из вертолета вышел стройный, в безупречно  подогнанной  форме  военный  в
очках с зеркальными стеклами, в фуражке типа бейсбольной шапочки - с длинным
козырьком. На ней герб - серебряный меч на черном фоне -  как  и  на  рукаве
того, со снайперской винтовкой. Человек в фуражке медленным шагом направился
к фотографу, остановился в нескольких шагах. Остальные слегка  расступились,
пропуская его вперед.
   - Имя! - отрывисто произнес человек  в  фуражке.  Рука  легла  на  кобуру
висевшего на боку "питона".
   -  Кертис,   -   пролепетал,   еле   справляясь   с   комком   в   горле,
фотокорреспондент. И в голову не пришло возмущаться. - Мел Кертис.
   - Почему здесь? - с металлом в голосе допрашивал неизвестный.
   - Я.., я, - запинаясь, начал Кертис, -  я  фотокорреспондент.  От  "Нэшнл
джеогрэфик". Собираю материал.., про лошадей. Диких...
   - Транспорт имеете? Кертис кивнул.
   - Мотоцикл, легкий. В миле отсюда... - сказал он,  оглядываясь  на  того,
кто стоял за спиной.
   - Оруженосец! - военный указал пальцем. - Доставить! Указанный  кивнул  и
припустил бегом вдоль лощины.
   - Место базирования? - продолжал допрос человек в фуражке.
   - Базирования?! - не понял Кертис. - Я не...
   - Не на легком же мотоцикле пожаловали сюда из Рино! - раздраженно бросил
человек.
   - Ах, да-да! - спохватился Кертис. - Ясно... У меня грузовик в Готорне...
   - Полицейские власти в курсе,  что  вы  направлялись  сюда?  Слукавить  у
Кертиса не хватило духу, он мотнул головой.
   - Нет... Думал, обойдется. Мне уже приходилось бывать в пустыне.
   - Какая неосторожность с вашей стороны! - воскликнул человек в фуражке, и
лицо его  при  этом  расплылось  в  улыбке.  -  Прямо-таки  роковая...  -  И
выкрикнул:
   - Оруженосец! Ящик!
   Кертису стало не по себе: какой ящик  и  почему  этот  военный  к  разным
подчиненным обращается одинаково?
   Очередной повернулся и затрусил к вертолету; через минуту появился снова,
неся в руках  небольшой  металлический  ящик,  из  стенки  которого  свисало
подобие рукава. Похоже на знакомое устройство для перезарядки пленки.
   - Скинуть пиджак! - приказал  военный.  Окончательно  смешавшись,  Кертис
послушно снял пиджак. Рядовой с ящиком шагнул к нему.
   - Я не... - начал было Кертис.
   - Закатать рукав! - жестко сказал  человек  в  фуражке.  И  снова  Кертис
подчинился. Теперь покорно ждал с закатанным рукавом.
   - Послушайте! - снова рискнул он. - Если я что нарушил...
   - Молчать! - сказал человек. - Руку, пожалуйста, суньте в рукав.
   Это "пожалуйста" настолько дико  прозвучало  во  всей  ситуации,  что  на
какой-то момент приглушило страх фотокорреспондента. Рядовой с ящиком шагнул
еще ближе, развернул ящик рукавом к Кертису. Тот потянулся рукой, думая  при
этом, что  он,  видно,  непонятным  образом  попал  на  территорию  ядерного
полигона "Пеллис" и что его подвергают дозиметрическому досмотру, и  все  же
трудно представить,  что  можно  настолько  сбиться  с  пути,  забрести  так
далеко... По его представлениям, "Неллис" в семидесяти пяти, а то  и  в  ста
милях севернее.
   Сунув руку в  рукав,  фотокорреспондент  услыхал  не  механический  и  не
электронный звук, как ожидал, знакомое шипение - и тотчас боль резко обожгла
руку.
   Гремучка! Жала трех крупных змей вонзились ему в ладонь и выше  запястья.
Кертис вскрикнул, попятился, вырвал руку из ящика, из рукава.  Прижав  ее  к
груди левой рукой, упал на колени. Но смертоносный яд уже начал действовать,
кисть руки и предплечье раздувались на глазах. Он застонал, боль становилась
невыносимой.
   Игнорируя его мучения, человек в фуражке наставлял  молодого  солдата  со
смертоносным ящиком.
   - Дождетесь, когда отключится, потом в вертолет. Доставят его мотоцикл  -
тут же на базу. Я к разведчикам в низине, выражу благодарность.
   - Слушаюсь, сэр! - сказал солдат с ящиком.
   - Соберетесь к отлету, подхватите меня.
   Военный кинул взгляд на скорчившегося у его ног Кертиса. Тот лежал ничком
в пыли, все тело сводило судорогами от нестерпимой боли. Человек отвернулся,
стал подниматься по склону вверх.
   Вооруженные  люди  у  него  за  спиной   сгрудились   вокруг   умирающего
фотокорреспондента.

ЧАСТЬ I

НАЧАЛО

   Горе тем, которые зло называют добром и добро злом...
   Книга Исайи, in. V, стих 20.

Глава 1

   Посреди дороги в клубах дыма,  тянущегося  от  горящего  дома  на  заднем
плане, стоит начальник сайгонской полиции Нгуен Нгок Лоан. Злобная черепашья
головка торчит  из  громоздкого,  пуленепробиваемого,  задубевшего  от  пота
кителя, правая рука выброшена вперед. Пальцы сжимают изящный  никелированный
пистолетик. Прямо перед дулом связанный офицер-вьетконговец, веки  сомкнуты,
из простреленного навылет виска тонкой изогнутой струей бьется кровь...
   Стоя голышом, позевывая, Филип Керкленд лопаточкой поддел  со  сковородки
две безупречные глазуньи и ловко шмякнул их  на  тарелку.  Поднял  глаза  на
висевшую над плитой фотографию, криво усмехнулся. Лишь этот, единственный из
множества сделанных им на вьетнамской войне снимков,  без  конца  мелькал  в
прессе; встречается до  сих  пор,  почти  пятнадцать  лет  спустя,  все  еще
приносит доход.
   Филип отрезал толстый  ломоть  мягкого  пшеничного  хлеба,  лежавшего  на
столике, прошелся  через  огромную  захламленную  мастерскую  и,  присев  на
подоконник одного из дюжины высоких, от пола до  потолка,  окон,  тянувшихся
вдоль южной стены его чердака, принялся за еду.
   Филипу Керкленду исполнилось тридцать четыре, но если бы  не  морщины  на
лбу и взгляд, выдающий возраст, ему вполне можно было бы дать лет на  десять
меньше. Телом  поджар,  на  смугловатой  груди  резко  чернела  мужественная
поросль.  Тяжелый  подбородок  -  отцовское  наследие,  темно-карие   глаза,
выдающиеся скулы - от матери, а волосы - черные, с блеском, густые, вьющиеся
- от обоих родителей. Мать у Филипа была  итальянка,  отец  ирландец;  Филип
унаследовал черты обоих.  На  правой  руке  у  него  недоставало  мизинца  -
последствие детской травмы. Отсутствие пальца  в  работе  не  мешало,  а  от
воинской обязанности оградило.
   Но от Вьетнама все же не спасло. Окончив  школу,  уже  в  семнадцать  лет
Филип проявил явные склонности к фотодокументалистике, и, обуреваемый жаждой
снимать,  он,  не  без  помощи  природного  обаяния,  сумел  пристроиться  в
Лос-Анджелесское  отделение  Ассошиэйтед  Пресс.  Ему   не   исполнилось   и
восемнадцати, когда он попал в Сайгон; не было и двадцати, а он уже  пережил
вспышку столбняка  шестьдесят  восьмого  года,  уже  отправлялся  с  рейдами
добровольцев    в    Камбоджу,    собирал    документальный    материал    о
диверсионно-разведывательной деятельности Южного Вьетнама и США.
   К двадцати пяти годам Филип Керкленд уже вдоль и поперек  изъездил  свет,
успел  побывать  в  крупнейших  столицах  мира,  завоевать  себе   репутацию
корреспондента сорвиголовы, готового лезть в пекло ради желанного  кадра.  И
вот наконец осел в Нью-Йорке, купил в Нижнем Манхаттане  <Нижний  Манхаттан,
или Нижний Ист-Сайд, - традиционно бедный, иммигрантский район Нью-Йорка>  к
югу от Хьюстон-стрит этот  чердак  площадью  больше  полутораста  квадратных
метров.
   Филип взял с подоконника  мятую  пачку  сигарет  "Честерфильд",  закурил.
Кинул погашенную спичку в жестяную крышку от табачной коробки, служившей ему
во время еды  пепельницей,  и  кинул  взгляд  с  высоты  третьего  этажа  на
Лиспенард-стрит.
   Местный "Сохо" еще только начинал оживать поутру. Какой-то белесый  малый
в потертой кожаной куртке, сидя за  рулем  раздрызганного  "фольксвагена"  -
пикапа, что-то вдохновенно заливал мусорщику у контейнера; в  это  время,  в
десяти шагах от них, владелец закусочной опорожнял  бак  с  накопившимся  за
сутки мусором прямо на  тротуар  перед  своим  заведением.  На  углу  здания
"Междугородный телеграф и телефон" орали друг на дружку  два  пуэрториканца;
на них, прислонясь к столбу светофора, пялился какой-то пьяница.
   Филип улыбнулся, затянулся, глубоко вдыхая дым. И  подумал:  если  что  и
может сравниться с прелестями странствий по свету - так это жизнь  в  Нижнем
Манхаттане.
   Когда наступал вечер, Лиспенард-стрит, как и весь "Сохо",  преображалась,
вселяя ужас в одних и буйное  веселье  в  других.  Прохаживались  мужчины  в
туфлях на высоких каблуках, отлавливали клиентов, а  когда  и  друг  дружку,
проститутки; то  и  дело  звон  разбитой  бутылки,  женский  истошный  крик.
Неизменно и ночью, и средь бела дня сюда заруливали  "мерседесы",  "ягуары",
BMW  и  укатывали,  прихватив  кое-что  из  творений   местных   художников,
выставлявшихся в галерейках  типа  "Лео  Кастелли",  "Зонненабенд",  "О.  К.
Харрис" или "Пола Купер", а то просто побывав у "Танцзала" и  наведавшись  к
ресторану на Весенней улице, где кормят добротной пищей.
   Филип отвернулся от окна, обвел взглядом огромное чердачное  помещение  с
высоким потолком. Если смотреть от окна против часовой стрелки,  по  четырем
углам идут: кухня, ванная,  фотолаборатория  и  спальня.  Там  относительный
порядок. В середине же чердака царила стихия перемещаемых с места  на  место
многочисленных вещей -  аппаратура,  доски  с  резаками,  фанерные  задники,
стойки для рекламных  снимков,  а  также  уйма  имущества,  накопленного  за
десяток лет.  Аккуратно  развешанные  по  белоснежным  стенам  фотографии  в
рамках, поблескивая в свете с потолка, лишь подчеркивали разгул беспорядка в
центре. Попавших сюда впервые клиентов и покупателей обычно ошарашивал  этот
хаос, но удостоверившись в безупречности исполнения заказа, они забывали обо
всем остальном. За четыре года обитания  на  чердаке  Лиспенард-стрит  Филип
сумел уже трижды организовать  персональную  фотовыставку,  выполнить  сотни
рекламных заказов и издать "Остановись, мгновенье!",  единственный  вошедший
за последнее десятилетие в список бестселлеров "Нью-Йорк тайме" фотоальбом.
   Именно он принес Филипу славу мастера.  Здесь  были  собраны  лучшие  его
работы, почти все - свидетельство его  стремления  поймать  решающий  миг  в
жизни человека. Фотография расстрела в Сайгоне имела явный успех, но были  и
другие, не менее впечатляющие: например, сделанный скрытой  камерой  портрет
убийцы, выслушивающего смертный приговор; молодой отец, впервые  взявший  на
руки свое новорожденное дитя; старуха,  которую  в  кресле-каталке  везут  в
операционную; экстаз любви.
   Но была среди его работ одна, казалось бы,  самая  обычная,  черно-белая,
самая любительская по исполнению, которая вызывала постоянные споры критики:
по залу аэропорта идет девушка лет восемнадцати, обернулась назад,  куда  ей
уже не вернуться. Светлые вьющиеся волосы  до  плеч,  нежный  овал  лица;  в
больших глазах, в изгибе губ крупного  рта  непостижимое  сочетание  горечи,
нежности, облегчения и какого-то  глубоко  затаенного  страха.  Филип  ждал,
когда она обернется, держал фотоаппарат наготове, понимая, что  этот  снимок
станет последней и наверняка единственной памятью  о  ней.  Подпись  "Хезер.
Орли,  1971"  интриговала  критиков,  но   на   расспросы   Филип   отвечать
отказывался.
   И никто из видавших эту фотографию никогда не узнает, что для Филипа  эта
черно-белая "Хезер" и есть  то  самое  остановившееся  мгновение,  последний
взгляд любви, перевернувший всю его жизнь, что этот взгляд неотступно с  ним
все годы и что Филип вряд ли сможет его забыть.
   Филип загасил  сигарету,  встал,  потянулся.  Уже  почти  полдень,  но  в
последнее время жизнь течет в какой-то  безвременной  пустоте  от  заказа  к
заказу. Ничего хорошего, успех кружит голову; он забыл,  что  такое  нищета.
Мог позволить себе выбирать заказы, при желании мог вообще  не  работать  по
полгода, а то и больше, не нанося себе практически материального  ущерба.  О
таком будущем он когда-то мечтал, но  теперь  эта  жизнь  его  не  радовала,
пожалуй, даже удручала. "М-да, - думал он мрачно, - в самый  бы  раз  теперь
куда-нибудь на передний край!"
   Филип прошел мимо ряда окон к спальне, натянул старые джинсы, майку. Судя
по всему, сегодня опять будет невыносимая жара. Стояла настолько знойная для
июля погода, что Филип с невольной тоской вспоминал про осенние  ветры,  про
дождь.
   Продрался  через  кавардак  мастерской  в  кухню,  налил  себе  кофе   из
кофеварки, снова вернулся к наблюдательному пункту у окна. Закурил очередную
сигарету, сел, привалившись к косяку,  раздумывая,  как  лучше  спланировать
сегодняшний день.
   Конкретного заказа нет, потому выбор дел весьма широк: можно  отправиться
на  Бродвей  поснимать  туристов,  кто  знает,  вдруг  попадется  интересный
материал; можно проглядеть  накопившиеся  негативы,  этим  уже  давным-давно
стоило заняться. Но ни одна из этих идей, как,  впрочем,  и  всякие  другие,
Филипа особенно не прельщала. Он сердито смял сигарету.
   Зазвонил телефон на перевернутом вверх дном ящике из-под молочных бутылок
рядом  с  кроватью.  Отражаясь  от  жестяных  пластин  на  потолке,   резкое
дребезжание  разносилось  по  всему  чердаку.  Филип  смотрел  на   аппарат,
прикидывая,  спешить  или  нет  до  третьего  звонка,  пока   не   включится
автоответчик. А, ладно: хорошие ли, плохие вести, не все ли равно?  Спрыгнув
с подоконника, он ринулся через мастерскую, выбирая свободный путь.  Добежал
как раз к третьему звонку, схватил трубку, плюхнулся на кровать, откинувшись
к спинке.
   - Алло! Филип Керкленд слушает! Заказчик или интересуетесь?
   Молчание, только чье-то дыхание в трубке. Внезапно из ее глубины  донесся
вой автомобильной  сирены,  и  немедленно  Филип  услышал  этот  же,  только
приглушенный, вой с улицы. Значит, тот, кто звонит, где-то поблизости.
   - Некогда мне с вами  дурака  валять!  Не  назоветесь,  кладу  трубку!  -
рявкнул Филип.
   Необычный стереоэффект сиренного воя оборвался,  машина  проехала.  Филип
услышал голос и тотчас почувствовал, как ладони у него покрываются потом.
   - Филип! - сказал ее голос.  -  Ты  узнаешь  меня?  Сердце  его  учащенно
забилось.
   - Узнаю, - выдохнул он в трубку. Господи, сколько лет прошло,  а  до  сих
пор - она говорит, и как током... Голос все тот же.
   - Я из ресторанчика, рядом. Звоню узнать, дома ты или  нет.  Хотелось  бы
повидаться. Очень нужно поговорить.