ные свиные глазки,
в которых плавал угрюмый интерес без  признака,  к  счастью,  какой-либо
агрессии.
   - А, ну-ну, - проговорил он. - Заходи,  любезная,  располагайся.  Ну,
как самочувствие после курортов-то? В нашей немытой России, наверное,  и
быть-то уже западло?
   Ну, Москва, Питер - это еще куда ни шло, а вот в Тарасов  приехать  -
это ты, подруга, дала шороху. Присаживайся, говорю.
   Я машинально села. За моей спиной встал бешеный с  переднего  сиденья
джипа, а чуть поодаль остановился Антошка-актер.
   - Да, Алинка, давно ты в гости не заезжала. Я уж и забыл, какая ты на
рожу смазливая.
   Я прищурилась и задала вопрос, наверное, самый неудачный из того, что
вообще могла произнести:
   - А ты кто такой?
   Мужчина откинулся назад и протянул неодобрительно:
   - О-о! Короткая у тебя память после курортов стала. Или  она  пьяная,
под наркотой, а, Тугрик?
   Человеком  с  собачье-монголовалютной  кличкой  оказался  тот   самый
рыжеволосый смуглолицый парень, что злобно крысился  на  меня  в  джипе.
Когда толстый окликнул его, он с готовностью выступил вперед и рявкнул:
   - Да нормальная она, Геныч! Вовсе не бухая и не под наркотой. Ты  че,
сам не помнишь, - она о здоровье своем заботливится!
   Корявое   неграмотное   слово   "заботливится"   вместо   "заботится"
прозвучало наиболее зловеще из всего сказанного.
   - Вот и мне так же кажется, - сказал толстый, - никакая она не  бухая
и наркотой не крытая, так что уважительная причина, по которой она может
память потерять, у нее отсутствует. Вот когда  у  моей  сестренки  загул
был, она, помнится, не то что тебя, Тугрик, который под ее милого косил,
и  меня,  родного  брата,  не  признавала.  Говорила,  что  я  Александр
Македонский и даже какой-то там торт.
   - "Наполеон", - напомнил Тугрик.
   - Ага, точно, - кивнул толстый. -  Что  же  ты,  Алиночка,  своих  не
признаешь?  Я  за  тобой  такое  авто  послал  -  королева   французская
позавидовала бы.
   - Во Франции республика, - ни с того ни с сего сообщил псевдоочкарик,
- пятая.
   Там давно уже королевы нет.
   - Ну, значит, английская, грамотей ты наш, королева позавидовала  бы.
Лучших людей своих я за тобой послал, - продолжал толстый, наливая  себе
вместо пива уже водки и выдвигая откуда-то большой поднос  с  различными
закусками. - Вот Антоша-актер, например. С ним ты пока  незнакома  была.
Но он - талант, в театре играл, в пьесах  классических,  Гоголей-Моголей
разных. Кого ты там, Антош, играл? Этого, как его... Хлюстикова...
   - Хлестакова, Геннадий Геннадьевич, - недовольно,  но  четко  ответил
Сусанин. - Хлестакова из пьесы "Ревизор" Гоголя. А никакого не Моголя.
   - Ну-ну, еще меня учить  будешь.  Пока  ты,  Антоша,  университеты  и
театры разные через себя прокачивал, я  в  другом  образование  получал:
афганское военное называется. Два с половиной года. Ладно. Это сейчас  к
делу не относится. А вот,  пожалуйста,  небезызвестный  тебе,  Алиночка,
Вилька Тугрик, -  вернулся  толстый  к  прежнему  обидно-издевательскому
тону, - он же Тугарин Равиль Ахнефович. Без пяти минут муж твоей  лучшей
подруги Иры Калининой, моей сестренки заблудшей. Поговорить  не  хочешь,
а, Алиночка? Ведь я много для этой нашей встречи сделал,  так  уж  и  ты
меня не обижай, не морщи губок своих напомаженных. Ну, что молчишь-то?
   -  А  что  мне  тебе  сказать,  Геннадий  Геннадьевич?  -  наконец-то
разобравшись, с кем имею дело, проговорила я. - Я, честно говоря, до сих
пор не понимаю, чего ради твои бойцы меня сюда приволокли.
   - Ах ты, сука! - громыхнул  за  моей  спиной  Тугрик,  он  же  Равиль
Ахнефович Тугарин.  -  Позволь,  Геныч,  я  этой  шалаве  гладкошерстной
втолкую, о чем тема!
   И он рванулся ко мне явно не с намерениями  пригласить  на  медленный
танец.
   - Оставь! - сморщился Гена Калинин. - Что, честное слово, как с  цепи
сорвался! Разберемся. Кто виноват, накажем.
   Так что ты, Тугрик, не пузырься понапрасну,  а  то  тебе  никогда  из
тугриков в баксы не перекинуться.
   Тот умолк, недовольный. Геннадий Геннадьевич  снова  обратил  ко  мне
оловянный взгляд своих свиных глазок:
   - Дело вот в чем. Конечно,  не  сейчас,  а  раньше  надо  было  базар
тереть,  когда  еще  следы  не  остыли.  Ну  да  ты  стараниями   своего
муженька-киношника за бугор соскочила,  на  лыжах  кататься.  А  тут  ты
каталась на хороших тачках. И в один прекрасный день дала  джипарь  свой
подружке Ире. Та хоть и дура отмороженная, а все ж сестра мне...
   - Геныч! - хрипнул, прерывая босса, Равиль.
   - Закрой зевало! С тобой тоже не мешало бы разобраться, это ж  ты  ее
потчевал дурью. И не трынди, что ты ее в диспансер  на  лечебку  толкал.
Знаю я твои диспансеры, Равиль.
   - Я, Геныч...
   - Все! Не о тебе речь. Так вот, Аля, машинку ты Ире дала, а машинка в
тот же день и крякнула. Разнесло ее по кусочкам. С одной стороны,  вроде
бы и не резон тебе собственную тачку рвать, а с другой.., ты ведь ее  не
на свои бабки покупала, а получила от урода своего очередного, от Славки
Грицына, работодателя моего бывшего. Так что, Алька...
   - Ты что, Гена, - заговорила я, понимая, что дальнейшее мое  молчание
даст основание завалить меня новыми бессмысленными обвинениями,  включая
пожар Рима и убийство Джона Леннона, -  думаешь,  это  я  убила  Иру?  Я
подложила в собственную машину динамит? Ты, Гена,  белены  объелся?  Или
просто объелся?
   - Слушай дальше! - побагровев, рявкнул Калинин и,  налив  себе  почти
полбокала водки, опрокинул, даже не закусив, хотя на столе имелось много
всяких вкусностей. - Джип подарил тебе Грицын, так?
   - Ну, он,  -  несколько  рассеянно  произнесла  я,  окидывая  глазами
комнату и начиная вырабатывать план, как получше отсюда смыться без, что
называется, телесных повреждений.
   - А через два дня после того, как  взорвался  джип  с  моей  сестрой,
Славка Грицын вызвал меня к себе и заявил,  что  отказывается  от  услуг
моего охранного агентства.
   Сказал, что теперь мне только  овощные  базы  и  секонд-хенды  всякие
вонючие охранять дадут. А знаешь, чем он объяснил свое заявление? Что  я
бандит, который  устроил  взрыв  собственной  сестры,  потому  что  она,
дескать, всю нашу семью своей наркотой задолбала. И  что  машину  выбрал
удачную, убив, так сказать, сразу трех зайцев.  Первый  -  Ирка,  второй
заяц - сам Славка, которому типа западло  терпеть,  что  его  подарочные
машины взрывают, типа я так уязвить его хотел. А третий заяц - ты. Вроде
я на тебя давно зуб имел и давно собирался с тобой.., это...
   От выпитого у него начал  заплетаться  язык,  а  мысли  передвигались
этаким молодецким аллюром, не особенно разбирая дороги. Геныч  опрокинул
еще стопку, на этот раз закусил и долго, тщательно жевал.
   Наконец он заговорил:
   - А еще у меня запись есть. Ирка же любила себя на камеру писать. Так
вот, за пару дней перед тем, как ей  кранты..,  она  записала  вот  это.
Тугрик, ткни-ка кассетку!
   Я взглянула на экран телевизора: там возникло бледное лицо с  черными
тенями под глазами и вяло шевелящимся, как у выброшенной на берег  рыбы,
ртом. Губы  у  Иры  были  бесцветные  и  серые,  без  признаков  макияжа
совершенно. Впрочем, несмотря на явные свидетельства недуга, девушка  на
экране сохранила  следы  красоты,  и  наблюдательный  человек,  отбросив
наслоившуюся шелуху пороков Иры Калининой, пришел бы к выводу,  что  еще
лет пять назад она была замечательно хороша собой.
   Прорезался  голос.  Он  был  такой  же   блеклый   и   пресный,   как
выталкивающие  звук   за   звуком   губы.   Голос,   впрочем,   сохранил
мелодичность, и в нескольких местах  записи  ясно  почувствовалось,  что
речью Ира владела превосходно. Только не в таком состоянии, конечно.
   А говорила она следующее:
   " - Я знаю, что меня скоро не будет. Это  совершенная  истина.  Я  не
пророчу и не боюсь. Да, впрочем, это уже и не важно. Мое  личное  мнение
заключено во мне самой, и что оно будет стоить, если меня уже не  будет?
Э-э, вот только не надо меня учить. Бабушка всегда была  моралисткой,  и
мама тоже. Утех, кто пьет и не пьянеет, дети алкоголики. Да, кстати... -
Ира подняла палец. - Я тут хотела сказать, что если я скоро умру, то  вы
не думайте, будто я подохла свиньей.
   И что, если я торчу? Главное не то, что человек торчит, а то, что  он
при этом может оставаться человеком. До определенной грани.
   Знать бы эту  грань,  она  ведь  видна  только  со  стороны.  Но  мне
нашептали... - Девушка понизила голос почти до шепота и приложила  палец
к губам. - Я знаю, все они видят эту грань и подталкивают  меня  к  ней.
Вот  Алька  Бжезинская,  пышная  такая,  нынче  она  стала  Эллер...  Ей
невыгодно со мной общаться,  она  брезгует...  Я  думаю,  что  Алька  не
поскупилась бы дать мне откупных, лишь бы я забыла о ее существовании...
Не деньгами, конечно, потому что деньги - обертки от конфеток, а  что  я
заворачиваю в эти обертки, и так всем ясно, особенно  доктору  Берковичу
из наркошного диспансера. Нет, не деньгами. "Борзыми щенками". Ага, ага!
   Самое удобное. Впрочем, надо ее попросить подарить мне машину.  А  то
моя... Самый лучший костер - это скорость! И Алька это зна..."
   Геннадий нажал на "стоп", и Ира  застыла  на  экране  с  перекошенным
ртом.
   - Она тебя.., разгадала! - выкрикнул, точнее, прохрипел Геннадий.  За
время просмотра он успел опустошить бутылку водки, которая до  включения
видео была полна больше чем наполовину. - Она даже сказала, каким именно
способом вы с Грицыным ее убьете!
   - Да ты что, Гена? - едва выговорила я, оторопев. - Если убивать,  то
зачем таким дорогим и опасным способом?  Она  же,  в  конце  концов,  не
банкир и  не  министр!  Зачем  же  было  взрывать  джип?  Можно  ведь  и
дешевле...
   М-да, что-то я сегодня все  не  то  говорю...  Калинин  выпучил  свои
свиные глазки, а Тугрик обежал  вокруг  кресла  -  он  стоял  позади,  а
оказался прямо передо мной - и, вытянув  вперед  руки,  вцепился  мне  в
горло.
   Впрочем,  одну  руку  я  успела  перехватить,  а   вторую...   Вторую
перехватывать было нечем: на своей правой ладони я, по старой  привычке,
сидела.
   Впрочем, ни Тугрик не успел нанести мне существенный  вред,  ни  Гена
Калинин с окаменевшим Антошей-актером - помешать  ему.  Я  приподнялась,
высвободила ладонь и жестким ребром ее зарядила  Тугрику  в  переносицу.
Равиль повалился,  как  дерево,  срубленное  дровосеком.  В  глазах  его
застыло остекленело-бессмысленное выражение.
   Я вскочила из кресла, но в ту же секунду в руках Ген Геныча  появился
пистолет "ТТ".
   - Спа-акойна! - протянул он. - Не дергайся, сука! Вот теперь я  точно
знаю, что это ты ее убила.
   -  Потому  что  я  стала  сопротивляться  твоему..  Тугрику-шмугрику,
копейке ломаной? - воскликнула я. - Он твою сестру на иглу подсадил, вот
ты бы его и притормозил, когда она еще жива была!
   И" - Так он же  при  тебе  ей  в  первый  раз  наркоту  давал!  Ты  и
предложила - побаловаться, - взревел он, вскакивая, - дескать, люди  уже
взрослые, а наркоты не пробовали. Ты-то под  присмотром  папаши  с  дури
быстро слетела, а вот Ирка... Так  что  не  надо  тут  из  себя  корчить
чистенькую!
   Я смутилась, вспомнив, что говорю сейчас  от  имени  Алины  Эллер,  о
которой не знаю многого. Очень многого.
   - Что ты, что этот твой Славка Грицын - все вы одного поля  ягоды!  -
продолжал бушевать пьяный Гена. В руке его  плясал  пистолет,  и  больше
всего меня волновало, что палец его может непроизвольно нажать на курок,
ведь оружие, я видела, было снято с предохранителя. -  Понятно,  что  он
меня уволил, отдалил от себя... Боялся, что вы Ирку пустили под откос, а
держать при себе мою структуру, если я узнаю обо всем, это - конец.  Ему
- конец!
   Честно говоря, слова Гены звучали так  убедительно,  что  я  поневоле
начала допускать:  Алина  Эллер  вполне  могла,  сговорившись  со  своим
Грицыным,  провернуть  такую  операцию.  То,  что  мотивы  преступления,
приведенные Калининым, были более чем сомнительны, а  его  реализация  -
непомерно дорога и опасна, в голову шло слабо.
   В мыслях билось другое: а вдруг и правда Алина виновата в смерти Иры?
Что тогда будет со мной, ведь они полагают, что Алина - это я...
   - Гена, значит, это ты и твои  люди  слали  мне  угрозы,  звонили  по
телефону, подкидывали анонимные письма? , Он посмотрел на  меня  искоса,
помолчал и наконец, что называется, разродился:
   - Да ты что мелешь, дура? Какие письма? Ничего я тебе  не  слал.  Мне
что, заняться больше нечем, кроме как с тобой переписку вести?
   - Точно? - выговорила я.
   - Ты мне тут,  Аля,  з-зубы  не  з-заговаривай,  -  пьяно  запинаясь,
заговорил он относительно ровным тоном, но  почему-то  короткий  вариант
имени - "Аля" - показался  мне  худшим  признаком,  чем  все  предыдущие
"дуры", "жабы" и "шалавы".
   Я перебрала в памяти все, что касалось анонимных писем с  угрозами  и
зловещих телефонных звонков, адресованных Алине Эллер, и  перед  глазами
четко, словно надпись мелом на доске, всплыли слова, сказанные Леонардом
Леонтьевичем о неизвестных, угрожавших Алине: "Да что они могут сказать?
Как в дурацком бандитском боевичке. Что-то типа "береги свою телку, а то
вымя вырвем". В общем,  бессодержательная  грубость.  Но  Алине,  видно,
говорили что-то более конструктивное, потому что она ходила  испуганная,
а когда у нее потом сожгли джип и она только чудом уцелела, то  я  решил
отправить ее за границу..."
   Вот оно! "Когда у нее потом сожгли джип"! То есть джип взорвался  уже
после того, как угрожали Алине.  После!  Следовательно,  Ирина  Калинина
была еще жива в то время, когда начались угрозы расправы с Алиной Эллер.
И следовательно, у ее брата Геннадия нет никаких  оснований  предъявлять
претензии мне.., то есть, конечно, Алине. Никаких!
   Итак, он к угрозам отношения не имеет.
   Однако опасность для меня остается.
   Судя по выражению лица господина  Тугарина,  поднимавшегося  с  пола,
ничего хорошего мне ждать не приходилось.
   - Ну, гнида, - пробормотал Тугрик, ощупывая лоб и  огромную  гематому
на нем, - за сладкую жизнь когда-нибудь надо платить. Не желаешь ли?..
   - Кино насмотрелся, да? - бросила я.
   - Тугрик, меня от нее уже тошнит, - заявил вдруг Гена Калинин. - Бери
ее и дуй с ней на задний двор. Ты меня понял.
   Тугрик оскалился. Зубы его клацнули.
   Он протянул руку, и Ген Геныч вложил в нее пистолет.
   - Возьмешь с собой Актера, - добавил Калинин и, тяжело осев в кресло,
налил себе еще водки. - Я сам бы пошел, да что-то...  гнусно,  в  общем.
Договоришь с ней сам. Наше дело я тебе одному поручаю.
   - Наше дело... "Коза ностра" на итальянский манер, - выговорила я. То
есть нет, не выговорила, а только собиралась  выговорить.  И  правильно,
что не стала трепать языком попусту. Чего  бы  я  добилась?  Нет,  нужно
повести себя более умно. Повести себя  так,  как  вела  бы  себя  сейчас
настоящая Алина  Эллер,  если  бы  почувствовала  близость  смерти.  Что
сделала бы она?
   Правильно: закатила бы истерику и стала умолять о  пощаде.  Цеплялась
бы за жизнь, а отнюдь не  стала  бы  щеголять  хладнокровием  а  1а  Зоя
Космодемьянская, мол, презираю вас, мерзавцы.
   Я спрятала лицо в сложенные лодочкой ладони,  почувствовала  прохладу
дрогнувших пальцев, а потом подняла уже мокрое от выдавленных слез  лицо
и выговорила прерывисто:
   - Мальчики.., но это правда не  я!  Маль...  мальчики!  Не  убивайте!
Не.., не надо!
   - Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, - процедил сквозь зубы
Тугрик. - Когда мне по морде прислала, так руки не дрожали, а  теперь  -
гляди, как они заплясали. Я с тобой еще на пустыре договорю.
   - Шубу тут оставь, - приказал Ген Геныч.
   - Подаришь телке какой-нибудь?
   - Дурак! "Телке"! В камин ее! Улика все-таки...
   - Так она ж, поди, - пробормотал  от  дверей  Антоша-актер,  -  стоит
немерено.
   Как же ее палить, а?
   Калинин выпил еще водки, закусил и прохрипел:
   - Жадность, Антоша, не только  в  поговорке  фраера  сгубила,  она  и
многих других подводила - кого просто под монастырь, кого и  под  статью
пожизняковую. Понял меня?
   В финале сей замечательной фразы Геннадий подавился, и в его пропитой
глотке захлюпали скомканные звуки. Антоше пришлось хлопать босса ладонью
по спине, чтобы спасти босса от удушья.
   Но я взглянула на эту сцену, не стала  дожидаться  ее  окончания,  а,
закатив глаза, упала на ковер.

***

   - Вырубилась, шмара.
   - Может, ее прямо здесь кончить, Геныч?
   - Да ты че, сдурел, Тугрик? Совсем ума нет, баран? А кровищу ты потом
отмывать будешь? А труп ныкать - тоже ты? Ну, что смотришь? Снимай с нее
сережки, перстеньки и цепуру. И этот.., браслетик не забудь.
   - И куда мы все ее "рыжье" денем? Барыгам спустим?
   - Идиот ты, Антоша. Тебя же первого с этим "рыжьем" и  склеют  менты.
Сбагрим, конечно, но похитрее. Ведь по  драгоценностям  опознать  могут.
Снимай!
   Я слушала все это, искусно изображая обморок. Наклевывалось несколько
выводов: убивать меня в доме не будут, поволокут  на  какой-то  пустырь.
Значит,  спустя   некоторое   время   сознание   нужно   "обрести",   но
половинчатое, паллиативное, как у сонной рыбы. А уж на пустыре я с  ними
разберусь.
   В доме бороться  чревато  неприятностями  -  слишком  их  тут  много,
отморозков этих.
   Вот, судя по звукам, в дверях появился еще один тип,  тот,  что  тоже
сидел в машине. А у него есть "ствол". Рыпнусь -  пристрелит  на  месте,
тогда не помогут вам,  Евгения  Максимовна,  никакие  знания  и  умения,
усвоенные в спецгруппе "Сигма".
   Значит,  нужно  выждать.  Не  тот  победил,  кто  уже  считает   себя
победителем, а тот, кто умеет ждать.
   - Ну, че там с ней? - раздался уже ну  никакусенький,  мычащий  голос
Гены Калинина. - Гриша, Актер, берите ее и тащите.
   Тугрик с вами пойдет - проконтролирует.
   Вот только Гриши мне до полного счастия и не хватало! Я  пошевелилась
и попыталась приподняться.
   - Геныч, она барахтается уже.
   - А, ну тогда Антоша с Равилем и вдвоем справятся. Берите ее.
   Для правдоподобия я не открывала глаз в течение всего  того  времени,
пока меня вели по  дому.  Спотыкалась,  заплетала  ноги,  мычала  что-то
жалкое и раздавленное, цеплялась за чьи-то шеи и руки, за что  пару  раз
получила хлесткие удары по спине. Потом меня охватил резкий холод. И  он
неожиданно успокоил, вселил решительность и гнев.
   Я приоткрыла один глаз.
   Меня выводили из дома  через  заднюю  дверь  на  большой,  занесенный
снегом пустырь. По снегу гуляли, вились белые  змейки  поземки.  Пустырь
пылил ледяным холодом.
   С одной его стороны была ограда заднего двора дачи Гены  Калинина,  с
другой - пустырь круто обрывался  в  овраг,  на  дне  которого  протекал
мутный незамерзающий ручей, уходящий в бетонную подземную  трубу.  Пахло
оттуда отнюдь не мимозами. Труба, судя по всему, относилась к  подземным
ассенизационным  коммуникациям  дачного  кооператива   или   близлежащей
деревни. Хотя насчет последней - вряд ли. Да, впрочем, до  того  ли  мне
сейчас?
   Я неотрывно смотрела, как приближался край обрыва, как чернел на  его
дне поток журчащей воды. Ручей был так быстр и так грязен,  что  его  не
могло ни затянуть льдом, ни занести  снегом.  А  пушистый  щедрый  снег,
который так долго ждал своего часа и вот наконец дождался, шел стеной.
   По бокам пустырь окаймляли разлапистые старые деревья с осевшими  под
тяжестью  снега  ветвями.  Ели,  елочки...  Скоро  Новый  год.  Все-таки
хотелось бы его встретить.
   - М-мальчики, - выговорила я, - мне холодно. Я простужусь.
   - Чего? - недоуменно выговорил Антоша, а Тугрик подвел черту под моим
высказыванием:
   - Не успеешь простудиться-то. Да не  журись  ты,  дура.  Мы  тебя  не
больно... А мне тебя даже жалко немножко. Такую девку в  расход  пускать
безо всякого... Подержи-ка ее,  Антоша.  Да  крепче  держи!  Увертливая,
стерва...
   Антошка-актер как-то неуверенно