мереваясь
перехватить руку и продемонстрировать бросок, какие показывал  на  учениях
перед высокими чинами из генштаба и высокими гостями, но Федор  неожиданно
плюнул ему в лицо. Данилюк отшатнулся, на миг закрыл глаза, и Федор ударил
кулаком сержанту в зубы.
     Получилось  слабо,  даже  губы  не  разбил,  и  Данилюк,  заорав   от
оскорбления, взмахом руки снес Федора с  ног  так,  что  того  унесло  как
ветром сухой лист, а когда упал шагах в пяти, то уже не двигался.
     Данилюк снова отряхнул руки, на этот  раз  не  так  красиво,  буркнул
раздраженно:
     - Интеллигентик...
     Парни молчали, только Васек угодливо захохотал:
     - Здорово ты его уделал!.. Как бог черепаху!
     -  Просто  слабосильная  тварь,  -  сказал  Данилюк.  Он  кивнул   на
распростертое тело. -  Когда  очнется,  скажите,  чтобы  не  попадался  на
дороге. Я обид не забываю, могу и зашибить нечаянно.
     Васек захохотал:
     - Мы скажем, скажем! Правда, ребята?
     Остальные молчали, многие отводили взоры. А Игнат, с которым  Данилюк
до армии дружил, поднялся и сказал негромко:
     - Да, теперь и я вижу, что ты тварь, а не человек.
     Парни раздвинулись, глядя на него снизу. Данилюк удивился:
     - Ты что?
     Игнат сбросил пиджак, вышел к нему:
     - Тварь ты, говорю. А Федя - человек!
     И ударил Данилюка в лицо. В последний  миг  широкая  ладонь  сержанта
перехватила узкую кисть Игната, все слышали  как  хрустнули  кости.  Игнат
побледнел, закусил губу. Несколько мгновений они  смотрели  друг  другу  в
глаза: Игнат с перекошенным от  боли  лицом,  а  Данилюк  с  торжествующей
усмешкой.
     Внезапно Игнат ударил ногой в голень. Другая рука метнулась к глазам,
и сержант отпихнул его, причем с такой силой, что  Игнат  упал  на  спину,
едва не перевернулся через голову. Все молча наблюдали как  он  с  усилием
поднялся, оберегая поврежденные пальцы, шагнул вперед и  замахнулся  левой
рукой.
     Данилюк привычно парировал, заученно сделал шаг  в  сторону  и  нанес
рубящий удар по  согнутой  спине.  Игнат  без  звука  рухнул  лицом  вниз.
Несколько мгновений лежал  недвижимо,  потом  попытался  встать,  но  руки
подломились, он уткнулся лицом в землю снова.
     - Вот так лучше, -  проговорил  Данилюк  самодовольно.  Он  расправил
широченную грудь. - Нас учили отбиваться одному от дюжины! А таких...  так
и пять дюжин сомну одной левой.
     Васек угодливо хохотнул, но почему-то оборвал смех, пугливо посмотрел
по сторонам. Парни молчали, и  что-то  в  этом  молчании  было  нехорошее.
Наконец с верхнего бревна поднялся Гена, медлительный,  рано  располневший
парень.
     - Пять дюжин у нас не наберется, - сказал он  медленно.  -  Да  и  не
начали мы еще, как в Москве, дюжиной на одного.
     Он пошел на Данилюка,  толстый  и  неповоротливый,  кулаки  его  были
похожи на сдобные пироги. Данилюк вытаращил глаза, даже отступил  на  шаг,
но опомнился, метнул вперед кулак. Гена ожидал удара, даже глаза зажмурил,
но пальцы сержанта в последний миг разжались, ухватили за плечо, в воздухе
мелькнули ноги, и Гена ударился оземь с такой силой, что дыхание  вылетело
с жалким всхлипом.
     - У нас умеют и так, - сообщил Данилюк.
     Он развел плечи, напряг, чтобы  мышцы  обрисовались  во  всей  красе,
могучий и красивый, налитый здоровой тренированной мощью.
     Парни беспокойно задвигались,  но  тишина  была  гробовая.  Молчал  и
пугливо озирался Васек. Данилюк ощутил неладное:
     - Да что с вами?
     Почти за кругом света зашевелился и сел,  обираясь  спиной  о  забор,
Федор. Лицо его было темное от крови, он ухватился за  деревцо,  с  трудом
поднялся. Парни смотрели в  его  сторону.  Федор  пошатнулся  и  пошел  на
Данилюка, нагнув голову и выставив кулаки.
     - Да перестань, - сказал Данилюк, морщась. - Видно же,  что  я  согну
тебя одним пальцем!
     Один из парней поднялся, Данилюк узнал того, который  с  момента  его
появления смотрел влюбленными глазами  и  все  спрашивал,  как  попасть  в
подразделение краповых беретов. Теперь парнишка угрюмо сопел, на  него  не
смотрел. Он выставил руку, перехватил Федора:
     - Погоди. Ты не один.
     Он заслонил собой, словно Данилюк должен был  бросаться  на  них,  но
сержант лишь презрительно  фыркал,  улыбка  окончательно  стерлась  с  его
красной рожи. Парень ударил быстро и ловко, кулак почти достал Данилюка  в
скулу, но затем в воздухе мелькнули руки-ноги, послышался удар о землю,  и
все увидите распростертого парня, а Данилюк  с  самым  невозмутимым  видом
отряхнул ладони:
     - Если здесь какое-то  сумасшествие,  то  меня  оно  не  коснется.  У
краповых беретов не та выучка.
     Из сидевших в самом заднем ряду нехотя поднялся парнишка, крепенький,
но совсем молодой,  подросток  еще,  а  не  мужчина,  даже  не  парень,  а
подпарубок. Глаза его угрюмо блистали, он сжал кулаки и пошел на Данилюка.
     Данилюк отступил в великом удивлении:
     - Да вы что все? Что за муха вас укусила?
     - Мы люди, - сказал парнишка. Его трясло, то ли от страха, то  ли  от
ярости. - Мы люди... Люди!
     - А я кто? - удивился Данилюк.
     - Ты не человек, - ответил парнишка, - ты - американец!

      * ЧАСТЬ 3 *

     Глава 30

     В Израиль едут из России, тем более - из  США,  только  чистые  души,
прекрасносердные идеалисты. Там жизнь их быстро обламывает, им  проходится
трудиться  ручками.  Даже  в  самом  просвещенном  государстве   требуются
ассенизаторы и слесари - арабов на  все  профессии  не  напасешься,  -  но
все-таки эти приехавшие остаются чистыми, честными, готовыми в  любой  миг
отдать жизнь за счастье Израиля, за  победу  над  проклятыми  арабами,  за
восстановление храма Соломона,  за  мировое  господство  евреев  над  всем
миром...
     В то же время народец  не  такой  чистый,  не  столь  благородный,  с
удовольствием читает статьи об успехах  Израиля,  но  сам  туда  не  едет,
прикрываясь идеей, что он своей стране может помогать  и  отсюда.  Бывает,
помогает. Израильтянам, конечно же, любая помощь к месту: с паршивой  овцы
хоть шерсти клок, им-то понятно, что на самом деле эти люди помогают  лишь
сами себе.
     Иуда приехал, все это зная  и  понимая.  Приехал,  будучи  не  только
хорошим специалистом, но и состоятельным  бизнесменом,  успев  побывать  и
умелым  программистом  и  книгоиздателем.  Приехал,  чтобы  сменить   свой
роскошный офис на пыльный окоп под палящим солнцем, а вкус красной икры на
привкус горячей пыли на зубах.
     Здесь его имя было Иуда Бен-Йосеф, и здесь никто  не  морщился.  Даже
ненавидимые  им  арабы  знают,  что  Иудами  звали  великих   полководцев,
мыслителей, среди Иуд были цари, лекари, а то,  что  одного  из  множества
иудейских пророков  выдал  римским  властям  его  ученик  по  имени  Иуда,
нисколько не позорило само  имя  ни  в  глазах  иудеев,  ни  в  глазах  их
противников.
     Только в северных странах, где учение этого пророка нашло неожиданную
поддержку и развилось до  мощной  религии,  имя  его  ученика  Иуды  стало
нарицательным для предателя. А если встречали  еврея  с  именем  Иуда,  то
стыдливо, боясь его обидеть, добросердечные идиоты, называли Игудой, а  то
и вовсе Иегудой.
     Сейчас он тяжело бежал по следам последнего из уцелевших террористов,
увязал в горячем песке, нещадное солнца раскалило голову как слиток железа
в горне. В черепе стучали молотки, иногда вспыхивали черные искры, и тогда
он страшился,  что  упадет  в  накаленный  песок,  совсем  не  похожий  на
скрипящий снег, к которому привык с детства.
     Арабских террористов удалось настичь почти перед рассветом, Тогда был
короткий злой бой, уничтожили почти всех, из израильских  солдат  серьезно
ранен только один, ранены легко двое, а сколько  положили  арабов,  он  не
считал, чутье подсказало, что все-таки не всех.  Был  миг,  когда  заметил
мелькнувшую тень, словно на фоне звездного неба взмахнули рукой.
     Оставив отряд на сержанта, он преследовал террориста остаток ночи,  а
на рассвете, наконец, увидел мелькнувший  за  барханами  силуэт.  Судя  по
следам, террорист едва волочил ноги. Если бы поддать чуть, то достал бы  в
два счета, но у самого ноги как чугунные, грудь раскалена,  там  хрипит  и
клокочет, горло пересохло, а  губы  почернели  и  растрескались  как  кора
старого дерева.
     Кажется, он уже признал поражение... какое к черту поражение,  просто
не стопроцентная победа!.. готов остановиться, повернуть  обратно,  уже  и
так чересчур далеко забрался, здесь арабы  уже  хозяйничают,  как  у  себя
дома, ноги волочит как привязанные колоды,  как  вдруг  впереди  мелькнула
сперва тень, затем увидел как одетый в защитную форму человек перевалил на
животе через вершинку бархана.
     И хотя уже почти остановился, уже решил вернуться,  уже  возвращался,
уже все, умер, выдохся, издох, но из горла вырвался нечленораздельный рык.
Руки-ноги задвигались, заставляя измученное  тело  сделать  нечеловеческий
рывок. В голове стоял треск, словно от жары  лопались  огромные  камни.  В
виски с размаха  били  незримые  штыки,  в  глазах  темнело  от  боли.  Он
сосредоточился на ногах, старался выжать  из  себя  все,  что  могло  дать
замученное тело.
     Когда  он  обогнул  бархан,  в  глазах  потемнело  уже  от  злости  и
разочарования. В первых лучах солнца он ясно рассмотрел  гряду  олив,  что
обозначает  берег  реки,  на  берегу  которой  всегда  находятся  арабские
снайперы. Туда приближаться глупо и бессмысленно. Снайперы с  наслаждением
всадят в тебя десяток пуль,  а  выкурить  их  не  удается:  территория  не
контролируема, а реактивные истребители могут наносить ракетные  удары  по
базам, но с самолетов бесполезно выискивать затаившихся мерзавцев.
     Он еще тащился тяжелой  трусцой,  но  горечь  в  груди  жгла  сильнее
усталости. Ветка хлестнула по лицу, едва не выбив глаза.  Щеку  щипало,  в
ссадину заползали едкие капли пота, смешивались с кровью.
     Террориста тоже раскачивало, он едва тащил ноги. Иуда видел, как араб
сбросил защитный маскхалат, все-таки тяжесть. Мерно двигались голые локти.
Если и осталось у мерзавца оружие, то разве что пистолет...
     Сквозь завесу едкого пота, выжигающего глаза, Иуда увидел как далеко,
за сотню шагов от террориста по берегу реки двигается двуколка. На облучке
старик, нахохленный как  ворона,  а  в  легкой  тележке  на  мешках  лежит
девчушка, на голове венок из зеленых веток, Иуда услышал звонкий  голосок,
но слов не разобрал.
     Внезапно лошадь, испугавшись чего-то, может быть  бегущего  человека,
попыталась понестись вскачь, но колесо съехало с  дорожки.  Тележка  резко
накренилась,  послышался  долгий  испуганный   вскрик.   Мелькнуло   белое
платьице. Иуда успел увидеть, как девчушка скатилась с мешков,  не  успела
ухватиться за борт. За ней съехал мешок, и они плюхнулись в воду.
     Река тут же приняла  мешок,  заглотнула  с  готовностью,  а  девчушка
зависла на вздувшемся как парашют платьице. Ее понесло вдоль берега. Сдуру
и в страхе она кричала и колотила руками, тут же  прибив  платье  в  воду.
Наконец волна накрыла ее с головой,  девчушка  вынырнула,  вопила,  старик
тоже вопил, упал на землю, ползал  на  четвереньках,  поднялся  с  трудом,
заковырял вдоль берега, вопя и протягивая к девочке трясущиеся руки.
     Их разделял крутой берег, вода несла девчушку в  сторону  террориста,
быстро пронося  мимо,  Иуда  уже  не  слышал  детского  голоска,  из  волн
судорожно выплескивались только ладошки, да и то все реже и реже.
     Террорист внезапно подхватил длинную толстую ветвь, с натугой  поднял
и торопливо опустил одним концом с берега. Еще миг, и он бы опоздал, а так
девчонка почти ударилась лицом в самый конец, судорожно  вцепилась  обеими
руками, завопила снова, террорист начал  с  усилием  перебирать  по  ветви
руками, стараясь подтащить к берегу. Иуда видел вместо лица араба маску из
грязи, толстые губы  шевелятся,  что-то  лопочет  на  своем  диком  языке,
сволочь, мышцы напряглись, как и жилы на шее, тоже изнемог от такого бега,
к тому же девчонка упитанная, а старик ковыляет еще далеко...
     У самого берега девчонка попыталась встать на ноги,  ушла  под  воду.
Видны были ее судорожно сжатые  ладони,  не  разжала.  Террорист  упал  на
живот, напрягся, под смуглой кожей напряглись мышцы  спины,  тащил,  шипел
сквозь зубы, по его серой  маске  грязи  катились  крупные  мутные  капли,
прокладывая светлые дорожки.
     Пока вел ее по реке как рыбешку на крючке,  было  терпимо,  но  когда
начал вытаскивать отяжелевшее тело на берег, едва сам не сорвался вниз,  с
огромным трудом поймал за пальцы, выдернул наверх, там сразу же  подхватил
и утащил жалобно вопящий старик. Террорист, едва дыша от усилий, с  трудом
начал подниматься...
     ...и замер, глядя в черное дуло пистолета.  Лицо  израильтянина  было
таким же серым в мокрой маске из пота  и  пыли.  Глаза  смотрели  красные,
воспаленные, он дышал со всхлипами. В груди булькало и  клокотало,  словно
там выкипали остатки воды, но рукоять пистолета держал  крепко,  а  черный
зрачок смотрел прямо в лоб араба.
     - Попался... ворона... - прохрипел он. - По...пался...
     Араб несколько раз  хватил  ртом  воздух,  прежде  чем  вытолкнул  из
обуглившегося рта:
     -  Стреляй...  отвергнутый...  Аллах  велик!..  Наше  царство   будет
вечным...
     Иуда нажал на курок:
     - И ты... и твой Аллах... отправляйтесь в ад!
     Курок плавно сдвинулся с места, но  остановился  на  середине,  когда
сдвинь еще на микрон, и грянет выстрел. Араб смотрит с ненавистью, в  лице
нет страха, в  глазах  лютая  ненависть,  настоящий  боец,  беспощадный  и
опасный, потому и сумел уйти, потому и надо таких стрелять первыми.
     - Ну что же ты, иудей? - спросил араб нагло.  -  Сил  нет  нажать  на
курок?
     - Растягиваю  удовольствие,  -  ответил  Иуда,  -  но  ты  свою  пулю
получишь!.. Кто это был, что ты бросился помогать?.. Мне  показалось,  что
это старый еврей.
     Араб презрительно фыркнул:
     - Стал бы я протягивать  руку  иудею!..  Это  наверняка  чистокровные
арабы,  законные  хозяева  этих  земель...  с  которых  согнали  проклятые
иудеи... и заставили  влачить  жалкое...  Хотя,  ты  прав,  отвергнутый...
арабский ребенок так глупо с берега  не  свалится...  Это,  скорее  всего,
жидовка, вы ж слепые и тупые... вырождаетесь, твари жидовские...
     Иуда несколько мгновений  держал  пистолет  нацеленным  прямо  в  лоб
араба. Улыбка на лице араба становилась все шире. Победная улыбка,  словно
это он держал ствол, нацеленным в лицо израильтянину. В черных как  спелые
маслины глазах заблистало злое торжество.
     Выругавшись, Иуда сунул пистолет в кобуру:
     - Да черт с тобой!.. Вставай, разлежался!
     Террорист поднялся,  отряхнул  пыль.  Глаза  его  исподлобья  изучали
израильтянина. Неожиданно спросил:
     - Ну и что же не выстрелил?
     - Размечтался, - ответил Иуда зло, сейчас уже не понимая,  почему,  в
самом деле, не нажал курок.
     - Нет, а все-таки? Ты не  просто  жид  пархатый,  а  ты  ж  прямо  из
Америки! Это ж видно и по твоей гадкой коже, не знавшей нашего  солнца,  и
по одежде, и по говору... Ты должен был стрелять.
     Иуда зло выкрикнул:
     - Сам знаю!.. Черт, нет,  не  знаю...  Морда  твоя  арабская  слишком
противная, вот и не стал. Не захотел такую тварь радовать. Ты ж вот уже  в
штаны намочил  от  счастья,  что  ты  такой  благородный,  а  я  возьму  и
выстрелю!.. Запятнаю то, чего нет, и что вы, дикари, зовете честью.
     Террорист нагло захохотал:
     - Ну, так и стрелял бы!
     - Да? А потом?
     Террорист спросил насмешливо:
     - Что потом?
     - Тебе хорошо, ты  будешь  дохлым,  а  мне-то  жить?..  И  буду  хоть
изредка... большего не заслуживаешь, вспоминать,  что  сволочная  арабская
морда могла убежать, но в дремучее благородство поиграть восхотелось, а  я
играть не стал!
     Террорист захохотал еще громче, израильтянин  растерян  и  сконфужен,
даже руки дрожат, не найдет им места.  Явно,  когда  вернется,  побежит  к
психиатру. К психоаналитику. Они все там помешаны  на  своем  здоровье.  А
психоаналитик снова объяснит,  что  все  люди  от  обезьяны,  у  них  одни
инстинкты, и потому надо жить по этим самым рефлексам, а  не  по  каким-то
диким понятиям...
     Террорист , похоже, неожиданно для самого себя, спросил:
     - А ты, правда, червяк белокожий, прямо из Америки?
     - Правда, - буркнул Иуда. - Только не из Америки.
     - А откуда?
     - Из России, будь она проклята!
     Они уже расходились, все еще  держа  друг  друга  взглядами,  как  на
перекрестье прицелов. Террорист крикнул уже издали:
     - За что ты ее так?
     - Что стал таким придурком!

     Глава 31

     С утра в небе со стороны израильских укреплений  показалось  облачко,
но не достигло зенита, растаяло бесследно. Фаттах, большой знаток примет и
нравоучений, заявил, что облако предвещает беду  для  израильтян,  на  что
Хызмет, еще больший знаток и вечный оппонент, возразил, что  если  облачко
растаяло, то беда израильтян все же не минует.
     Юсуф слушал с брезгливостью. Все в руке Аллаха,  он  в  любой  момент
может переменить все знаки на небе,  и  то,  что  вчера  предвещало  беду,
сегодня  может  означать  удачу.  Потомок  старинного  рода,  он   получил
образование в Гарварде, но как гласит мудрость предков, хотя в не ту среду
попал кристалл, но растворяться в  ней  не  стал:  кристаллу  не  пристало
терять черты кристалла. Юсуф и с  дипломом  престижного  Гарварда  остался
правоверным мусульманином, а жизнь среди погрязших в  скотстве  полулюдей,
лишь укрепила в правоте пути, начертанного Аллахом, да будь  благословенно
имя его ныне и во веки веков.
     Здесь и по ту сторону его знали как самого беспощадного  из  мюридов,
жестокого и бескомпромиссного командира лучшего из отрядов федаинов. Он не
знал поражений, израильтяне за его голову назначили  огромные  деньги,  но
Юсуф не зря учился в США и побывал в  Европе:  он  знал,  как  мыслят  эти
полулюди, и успешно обходил все ловушки и западни. За ним тянулся след  из
расстрелянных, за ним горели дома и посевы кибуцев,  а  израильские  вдовы
горестно вздымали руки и сотрясали небо воплями, взывая к своему жестокому
Яхве.
     Сейчас они втроем лежали в укрытии, далеко выдвинувшись впереди своих
позиций. Фаттах старательно осматривал в бинокль все подозрительные места,
темные пятна, Хыкмет больше следил за кружащимся орлом в небе, по движению
крыльев стараясь угадать, что предвещает им день.
     Юсуф просто лежал, как  он  считал,  ни  над  чем  не  ломая  голову,
сливаясь с этим миром, впитывая вспотевшей гимнастеркой на спине солнечный
жар, чувствовал себя сыном этой скудной выжженной земли,  некогда  богатой
лесами и реками, но пришли проклятые иудеи со  своими  козами,  те  выбили
копытами даже корни трав, и вот теперь пустыня, знойные  ветры  перемещают
горы раскаленного песка, засыпая последние оазисы. Только и  радости,  что
накроет заодно и проклятые земли проклятого Израиля, где  живут  проклятые
иудеи...
     В  нагрудном  кармане  негромко  звякнуло.  Юсуф,  не  глядя,  тронул
пуговицу, прозвенел тонкий голос:
     - Юсуф, это Абдулла. Горестная весть, доблестный Юсуф, взмахнула  над
нами крыльями...
     - Что стряслось?
     Голос мялся, сквозь тонкую ткань гимнастерки рвались настолько слабые
звуки, что Юсуф  в  нетерпении  выудил  двумя  пальцами  сотовый  телефон,
последняя модель, размером чуть больше зажигалки:
     - Говори громче! Что стряслось?
     Из крохотной мембраны донесся все такой же слабый голос, тонкая ткань
гимнастерки не виновата, растяпа в самом деле мямлит и мнется:
     - Юсуф, моих людей больше нет.
     - Что? Повтори!
     Далекий голос стал громким, словно человек стоял рядом,  теперь  Юсуф
ясно слышал ярость и сдерживаемые слезы:
     - Весь отряд погиб. Мы выполнили все, склад взорван, но  на  обратном
п