тром, когда с  утра  пораньше  ведущая  телевизионная
дура важным голосом спрашивала некого деятеля, верующий он или нет,  то  у
нее даже не возникало сомнений, что можно быть либо неверующим, что крайне
сомнительно для современного политика,  либо  верующим  -  естественно,  в
родную Коммунистическую... то бишь, родную православную  церковь.  Которая
не признает других, как родная Коммунистическая не признавала тоже, и если
раньше отцом народов  был  генсек,  то  теперь  отцом  является  патриарх,
который так и зовет себя "Святейший  патриарх  Всея  Руси".  То  есть,  не
спрашивая меня, хочу ли я, чтобы он был моим патриархом, а просто назначил
себя моим вождем - и все.
     Володя заметил, что я посматривал на Храм, а  когда  тот  скрылся  из
глаз, осторожно напомнил:
     - Завтра там торжественное богослужение.  Всенародная  молитва!  Всем
народом будут просить прощения за убийство царя. Сам  Патриарх  Всея  Руси
изволит служить...
     Я проворчал:
     - Патриарх Всея Руси? Значит, и мой патриарх, так  как  я  тоже  живу
здесь, на Руси.
     Володя проговорил неуверенно:
     - Ну... выходит...
     - Правильнее, - пояснил  я,  поддаваясь  не  то  старческой  привычке
поучать молодежь, не то позыву  пророка  нести  благую  весть  в  массы  и
отворять очи всяким олухам, - назваться патриархом всех верующих христиан,
все-таки не все живущие в России признают генсеком Христа! Еще вернее было
бы назвать патриархом всех православных! Замах и амбиции велики непомерно.
Тупые просто не замечают, они только видят в каком платье Пугачева  вышла,
а высоколобых уже злит.  И  хотя  тупых  девяносто  девять  и  столько  же
десятых, но все-таки погоду делает та тысячная  долька  процента,  что  не
"как все".
     Володя уважительно кивал, на лице была гордость, что он  везет  такую
вот тысячную долю.
     - Да, - сказал он почтительно, - патриарх Всея  Руси...  это  и  наш,
значит. Выходит, так. Я как-то не думал о таком.
     - Когда, - сказал  я,  -  хотят  похвалить  кого-то  из  русских,  то
говорят, что он воспитан в страхе Божьем! Что  постоянно  страшится  Бога,
что постоянно молит о милости!.. Не  знаю  как  тебе,  но  я  не  русский,
наверное. Наверное, я все-таки русич. Те Бога не боялись. А чего  бояться,
если мы и есть Даждьбожьи внуки? И чего деда униженно молить,  он  хоть  и
строгий, но добрый, собственных внуков не обидит. И, конечно же, русичи не
станут угодниками, ибо угождают  только  рабы  да  холопы.  Рабы  русичей,
русские рабы. Если еще короче, то просто - русские.
     Володя  расправил  плечи,  вспомнил   о   своей   другой   профессии.
Спецназовцу не  пристало  никого  бояться.  А  жить  в  страхе  все  равно
противно, хоть в страхе перед противником, хоть перед своим начальником.

     Когда проходил по длинному кремлевскому коридору,  из-за  приоткрытой
двери доносился красивый хорошо поставленный голос. Я  на  ходу  заглянул,
что-то  слышится  противно  знакомое.  Так  и  есть,  Сергей  Бережанский,
член-корреспондент, академик, который не очень известен в научном мире, но
его постоянно видишь на экранах, в газетах читаешь его интервью.  Он  даже
ведет какую-то популярную передачу, а в передачах  участвует,  начиная  от
дурацких шоу, до  не  менее  дурацких  дискуссий  о  судьбах  страны,  где
домохозяйки вперемешку с бездельничающими мальчишками пытаются и не  могут
вспомнить учебник истории для четвертого класса.
     На всякий случай приоткрыл дверь, заглянул  в  щелочку.  В  аудитории
трое скучающих вахтеров и одна не то посудомойка, не то уборщица,  но  для
Бережанского это не важно, он всем будет  твердить,  что  такого-то  числа
читал лекции в Кремле.
     Бережанский, заметно располневший, все с той же кудрявой бородкой и в
очках  с  внушительной  оправой,  прохаживался  по  невысокому  подиуму  и
излагал, излагал... Я хорошо его помню со студенческой скамьи. Я тогда был
капитаном университетской сборной по футболу, а эта глиста  все  ходила  с
угрожающе оттопыренными в стороны руками, словно горы мышц  не  давали  им
прижиматься к бокам. Он всем и всюду постоянно твердил, что у него  черный
пояс по каратэ. Если бы  мог,  наверняка  бы  повесил  на  грудь  и  спину
таблички с таким предупреждением. Так трусливые насекомые мимикрируют  под
сильных и опасных, принимая их окраску.
     Он пробовал со мной сдружиться, умеет  чуять  сильных,  но  я  всегда
презирал людей, которые бьют только тех, кто слабее, или  на  кого  укажет
более сильный. Мне приходилось драться как в детстве, так и  не  только  в
детстве, и я всегда считал, что  две  трети  побед  уже  хорошо.  Если  же
человек стремится из всех стычек выходить победителем,  то  явно  выбирает
слабее себя. А от сильных, или даже равных себе, трусливо бежит.  Конечно,
это очень современно, но я все еще  под  завязку  набит  предрассудками  -
рыцарством, мушкетерством, правилами чести  и  прочим  мусором  для  этого
времени, так что - увы! - никак не могу превозмочь брезгливости.
     Да, трусы и подонки были во все времена, но если раньше прятались, то
теперь эта дрянь добилась наконец-то легализации, как, скажем, легализации
извращений, наркотиков, предательства. Все эти восточные единоборства, где
подло бьют ниже пояса, бьют упавшего, бьют ногами - то, что  надо  для  не
обремененного честью общества и человека.
     Я поймал  себя  на  том,  что  смотрю  в  щель  и  слушаю.  Лекция  о
преступности террора, как своевременно, все вроде бы вписывается:  красиво
и  гневно  говорит  о  недопустимости  террора,  достаточно   образованный
человек, доктор  наук,  член  каких-то  академий,  вполне  респектабельный
человек. Умело занявший нишу в этом обществе. В таком обществе.
     Все еще живет согласно своей фамилии: держится  того  берега,  где  в
этот момент сила. Красиво и возвышенно объясняет  поступки  тех,  кто  ему
платит, умело и тонко  может  улыбнуться,  если  уличают,  что  передернул
карты, и всякому понятно, что не мог такой обаятельный человек в  очках  и
кудрявой бородой так поступить, что-то не верно, это ошибка, а то и  вовсе
ложь, вот он как улыбается, помавает руками, а женщинам так вообще  целует
ручки! По-французски - тыльную  сторону  кисти,  и  по-польски  -  кончики
пальцев.
     Эта обходительность - так и говорили: какой обходительный человек!  -
позволяла клеветать на тех, на кого указывал пальцем очередной  хозяин,  и
это почти всегда сходило с  рук.  А  "почти"  потому,  что  пару  раз  ему
все-таки били морду, ибо в России все еще остался аргумент кулака, а  если
дело серьезнее, то и топора. И это хороший и честный аргумент, что  бы  не
говорили о варварстве или недопустимости. Говорят так именно те, кто умело
и обходительно, от слов "обходить, обманывать" поливал грязью того, кто не
умеет красиво и умело ответить, или же не имел доступа к слушателям.
     Да, Сергей Бережанский вполне вписан в это общество.  Так  называемое
цивилизованное. Могучее полицейское общество, где обыскивают не карманы, а
души  и  мысли,  где   строго   карается   инакомыслие...   да-да,   здесь
приветствуется свобода половых связей с особями своего пола, с  животными,
вещами, все это обществу не  грозит,  но  попробуйте  завести  разговор  о
другом строе!
     Когда он вот так клеймит терроризм,  говорит  красиво  и  с  пафосом,
никто и не подумает возразить, промывка мозгов идет  все  двадцать  четыре
часа в сутки, но все-таки, все-таки... В любом фильме террористы  выведены
тупыми и грязными  фанатиками.  Эти  фильмы  созданы  лучшими  режиссерами
Голливуда,  там  играют  талантливейшие  актеры,  в  эти  фильмы   вложены
несметные деньги. И народец, тупой  и  не  мыслящий,  привык  воспринимать
террористов именно такими.  Со  злобными  перекошенными  харями.  Примерно
такими, какие мы видим на каждом шагу как раз у  законопослушных  граждан,
вот уж тупье, тупее не бывает!
     Какие фильмы создали бы сами террористы, будь у них возможности? Ведь
худшие враги любого общества - это тупая масса, на которую и  рассчитывает
любая власть. Которым до фени, кто ими будет править: коммунисты, фашисты,
демократы, церковники или феминисты, лишь бы жрачки вдоволь, по телевизору
побольше каналов, и чтоб секс без ограничений.
     Да, террористы это те, которые "пока свободою горим, пока сердца  для
чести живы, мой друг! Отчизне отдадим души прекрасные порывы". У этого  на
трибуне какие уж порывы, когда и души нет, она мешает в роскошном обществе
потребителей. Душа, склонна к возвышенному, а это  опасно,  опасно...  Как
для сытого человечка, так и для сытого общества.
     Я осторожненько прикрыл дверь, отступил. Задумавшись, поймал себя  на
том, что иду не в аппартаменты Кречета, но не остановился, только заглянул
в столовую, попросил сделать кофе покрепче и подать в кабинет  президента,
а мне цековскую чашку для кофе заменить  на  чашку  для  чая.  Пусть  даже
цековскую.
     - В розовом зале идет  лекция,  -  сообщил  я  в  канцелярии.  -  Кто
утверждал тему лекции?
     На меня посмотрели с недоумением:
     - Лекция?.. Но их всегда... Хорошо, если это для вас так важно...
     - Важно, - подтвердил я.
     - Придется подождать минутку.
     - Я подожду.
     Женщина торопливо шелестела бумагами,  ибо  я  нависал  над  ней  как
Пизанская  башня,  под  которой  грунт   совсем   подался,   слышно   даже
потрескивание в суставах. Дикая пещерная женщина, только что не в звериной
шкуре, все еще бумаги, все еще ручки "Паркер" с золотыми перьями, хотя уже
школьники управляются с ноут-буками, даже дикий Коломиец скоро превозможет
неприязнь гуманитария к технике...
     - Ага, вот, - сказала она обрадовано. Ее палец пополз по строчкам.  -
В розовый зал направлен това... господин Бережанский, член...
     - Я знаю, какой он член, - остановил я.
     - Но тут столько написано...
     - Это можно пропустить, - разрешил я великодушно. - Сейчас каждый сам
себе придумывает титулы.
     Она скромно улыбнулась, скромная тихая  женщина,  с  которой  изводил
пошутить вельможа, ее пальцем скользнул в конец списка:
     - ... и член... простите... ага, вот разрешение  подписано  министром
культуры Коломийцем!
     - Спасибо, - поблагодарил я. - Спасибо, вы мне очень помогли.
     Я чувствовал ее непонимающий взгляд. Коломиец. Если  это  Коломиец...
то некоторые недостающие цветные зернышки моей мозаики отыскались. Правда,
картина получается не совсем радостная.

     Вдоль  бесконечного   коридора   в   скромной   недвижимости   стояли
импозантные мужчины средних лет. Обычно по двое возле каждой двери. Хорошо
одетые, они разговаривали приглушенными голосами, но я чувствовал  как  их
глаза прощупывают меня наподобие рентгеновских лучей.
     Я не знаю, насколько хорошо они понимают  политику  Кречета,  но  что
одного такого можно посылать против  целого  отряда  спецназа,  это  видно
невооруженным глазом. Дверь впереди отворилась, выплыли те самые вахтерши,
что  слушали  Бережанского,  а  следом  и  он  сам,  важный  и   милостиво
объясняющий уборщице суть западной системы ценностей.
     Я поморщился, сделал вид, что  не  узнал,  но  Бережанский  сразу  же
раскинул руки, вскричал радостно:
     - Виктор!.. Виктор Александрович!.. Какими судьбами!
     Врешь, скотина, мелькнуло в меня в голове злое. Ты бы никогда так  не
среагировал, если бы не знал, что я вхож к  Кречету.  Это  мне  мил  любой
приятель   со   студенческой   скамьи,   неважно   стал   он   президентом
Международного банка или слесарем, а ты никогда не раскинешь объятия тому,
кто тебе не ровня...
     - Да, - согласился я, - еще с тех времен, когда ты с таких же  трибун
доказывал о незыблемости коммунизма. А что ж ты без погон?
     Он отшатнулся:
     - Каких погон?
     Охранники  начали  прислушиваться   уже   с   интересом.   Я   сказал
благожелательно:
     - Да теперь уже можно,  можно...  Перестройка,  как-никак!  Можно  не
скрывать... Или все еще по той же линии?  Тогда  конечно...  Ты  сейчас  в
каком звании?
     Конечно, на самом деле таких в тайные службы не берут.  Среди  любого
народа достаточно мрази, что помогает из  рабской  услужливости  сильному.
Она, мразь, впереди хозяина  бросается  облаивать  с  таким  рвением,  что
хозяин после паузы говорит благодушно, а то даже строго: "Все, хватит!  Да
замолчи же, наконец", а пес, хоть и, пятясь, все еще рычит и скалит  зубы,
прекрасно понимая, что трепка бывает за  недостаточное  рвение,  а  не  за
чрезмерное.
     Он отступил, растерянный  и  с  вытаращенными  глазами.  Впервые  ему
ответили тем же  оружием,  что  раньше  применял  только  он  против  этих
чистеньких, благородненьких, незапятнанных. Я хищно улыбнулся,  показывая,
что готов дать в лоб прямо сейчас, в малом зале Кремля, где во всех  углах
телекамеры,  где  у  входа  респектабельные   молодые   парни   с   лицами
аристократов и дипломами мастеров спорта.
     Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкой улыбкой,
мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая  позывы  к  тошноте.  Все  та  же
примитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть в
стаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасует
перед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит,
во всем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет  верх
над интеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.
     Да, прирожденная или внедренная воспитанием  деликатность  заставляет
нас избегать конфликтов, ссор,  на  улице  мы  пугаемся  громких  голосов,
оглядываемся стыдливо, не подумали бы прохожие на нас, мы всегда уступаем,
уступаем, уступаем...
     И вот доуступались до победы Советской власти, доуступались до  резни
и лагерей, теперь уступаем натиску хамского американского мужика, которому
не нужна ни своя культура, ни тем более, наша. Которому важно в довольстве
есть, пить, гадить, совокупляться без трудов и забот, без  риска  получить
по рылу, и вот уже  всякие  там  рихтеры  забыты,  уже  наша  недавно  еще
культурная страна вся  -  по  крайней  мере  так  утверждает  брюхоголовое
телевидение и пресса - скорбит по ушедшему клоуну или  модельеру,  а  весь
мир в шоке и трауре, когда  в  автокатастрофе  погибает  разведенная  жена
наследника престола  в  Британии,  уже  нацелившаяся  на  мужика  побогаче
принца...
     Простому американцу, а теперь и русскому, плевать, что она ничего  не
изобрела, не создала, не свершила, не сыграла: кому нужны  эти  науки,  от
которых голова болит?

     Глава 18

     На столе уже стояли пустые чашки  из-под  кофе,  на  широком  подносе
остался только один бигмак, да и то  Коломиец  поглядывает  искоса,  кадык
судорожно гоняет  голодную  слюну.  Странно,  взрослые  люди,  к  тому  же
министры, а в правительстве должны  быть  одни  прожженные  прохвосты,  а,
поди, ты - стесняются протянуть руку за последним бутербродиком. Последний
заметен, вот в чем дело...
     Краснохарев, еще больше  обрюзгший,  чем  обычно,  поглядел  на  меня
искоса, губы сжались, едва процедил:
     - Вам бы, Виктор Александрович, патлы себе отрастить...
     - Пейсы? - спросил Коган.
     - Патлы, - буркнул премьер. - Просто патлы!.. Или гребень  на  голове
выстричь,  а  потом  в  красный  или  зеленый...  Чтоб  все  видели,   что
футурология не наука, а, судя по позднему появлению Виктора Александровича
-  творческая  профессия.  Наверное,  с  цыганскими  плясками  всю   ночь,
фотомоделями, возлияниями...
     Я развел руками:
     - Вот вы о чем. Кто-то сказал, что жена философа не может понять, что
он работает даже тогда, когда просто смотрит в окно. Я  просто  смотрел  в
окно, Виктор Степанович!
     Краснохарев угрюмо осведомился:
     - И что же там  интересного  узрели?..  Окромя,  разумеется,  розовых
слонов?  Зеленое  знамя  пророка  на  кремлевских  башнях?  Полумесяц  над
церквями? Мусульман, которые совсем недавно были русскими?
     Я пробормотал:
     - Даже если мусульмане... Все равно  это  население  России.  Русское
население...
     Он  громко  перебил,  с  удовольствием  демонстрируя   знание   новых
словообразований:
     - Вы, наверное, хотели сказать, русскоязычное?
     Я поморщился:
     - Человек, который в одной фразе сказал: "самый оптимальный", "другая
альтернатива" и даже "две большие разницы", должен сидеть в углу и  сопеть
в тряпочку. Русский - это не национальность, а принадлежность к  говорящим
на русском, т.е., русскоязычным, как сейчас говорят косноязычные.  А  сама
нация издохла еще во времена  Киевской  Руси.  Тогда  тот  былинный  народ
звался русами, чуть позже - русичами. Сейчас "русский" то  же  самое,  что
совсем недавно "советский". А сейчас - мусульманин.
     Я видел по их ошарашенным рылам, что это слишком резкие переходы  для
людей, которые работают от и до, а глядя на курицу,  не  скажут,  что  это
курица, пока не пересчитают  все  перья,  не  заглянут  в  задницу.  Я  же
человек, который глядя на яйцо,  уже  видит  как  эта  птица  носится  под
облаками, дерется с другими и вьет новое гнездо.
     Краснохарев буркнул:
     - Виктора Александровича слушать, что на американских горках...  сами
американцы их зовут русскими, порхать то  вверх,  то  вниз,  то  мордой  о
встречный столб.
     Он с неудовольствием отвернулся, тяжелый и медлительный как  трактор,
что и не  пытается  порхать  в  высях,  но  пашет  и  пашет,  неуклюжий  и
нетеатральный. Я взял бутерброд, после чего все перестали смотреть  в  мою
сторону, углубились кто в ноук-бук, кто в допотопный блокнот  с  уродливой
птицей на толстой обложке советского образца.
     Коломиец и Яузов ожесточенно спорили о  национальном  характере.  Для
Коломийца - понятно, но  когда  бравый  генерал-парашютист  углубляется  в
дебри психологии, то либо крыша поехала, либо, в самом  деле,  вся  Россия
сползает в пропасть.
     Краснохарев прислушался одним ухом, шумно  вздохнул,  перегнав  ворох
бумаг на другую сторону стола к Когану:
     - С нашим характером Штаты не догнать... Даже Германию,  что  хоть  и
намного умнее штатовцев, но работать не только умеет, а  почему-то  еще  и
любит. А у нас... Иду я вчера по своей улочке...
     Сказбуш спросил с профессиональным интересом:
     - Пешком?
     Краснохарев с неудовольствием качнул плечом:
     - Почему нет?.. Я часто хожу сам даже в булочную.
     Я подумал, что единственный, кого не надо охранять - это Краснохарев.
Он, в самом деле, как мощный неповоротливый трактор: куда  повернут  руль,
туда и поедет. Только у него, пожалуй,  нет  врагов.  Конечно,  многие  не
прочь сковырнуть, чтобы сесть в кресло премьера, но чтоб  ненавидеть  как,
скажем, Кречета...
     Или меня, промелькнула трезвая мысль.
     - Вы продолжайте, продолжайте попросил Сказбуш  и  что-то  отметил  в
ноут-буке.
     - Там дорогу разворотили, - проговорил Краснохарев, явно  недовольный
и  тем,  что  прервали,   могли   с   государственной   мысли   сбить,   и
подозрительными движениями пальцев министра службы безопасности, -  третий
день копают... Смотрю, пятеро сидят курят, а двое ломами да кирками, уже в
мыле. Подошел, спрашиваю этих  двух:  вы  кем  работаете,  ребята?  А  они
отвечают: помощники рабочих.
     - Кто-кто? - переспросил  Коган  с  интересом  министра  по  труду  и
занятости.
     - Вот так и я раскрыл рот. Оказывается, наши работяги  наняли  хохлов
делать их работу. От зарплаты в две тысячи отстегивают  по  две  сотни,  с
пятерых у хохлов получается по тысяче. Для них это большие деньги,  они  в
Москве без прописки, живут в вагончиках или на чердаках вместе с  бомжами.
Понимаешь, немец бы за свои две тыщи сам  дорогу  раскопал  да  еще  и  по
сторонам смотрел бы: нет ли подработки еще хоть на полтыщи, а  эти...  вот
оно русское презрение к богатству!.. Для русского важнее найти место,  где
хоть платить будут копейки, но чтоб работать не заставляли.
     - Да, - протяну