и  сжала  ее
локоть.
   - Дернешься - пристрелю, - прошипел Пробитый так, что ей даже расхотелось
завизжать. В ее бок уперся ствол пистолета.
   А длинная девчонка остановилась как вкопанная, не веря своим  глазам.  Но
она не нужна была Пробитому. Он мог справиться только с одной. Если  длинная
дернется - он ее раздавит. Пуля в живот. Или рукояткой пистолета по лбу.
   - Ты что, ox..л? - воскликнула толстушка.
   - Ты, тварь, заглохни! - Он так сжал ее руку, что она едва не присела  на
асфальт, но он не дал ей сделать это.
   Ее подруга,  прижав  ладонь  ко  рту,  округлившимися  от  ужаса  глазами
смотрела на все это, а потом присела на корточки, обхватив руками голову.

Глава 18
ГРУППА, ЗАХВАТ!

   - Второй, ответь Третьему.
   - На связи.
   - Это он! - проинформировал Третий. - Вот черт!
   - Что там? - заволновался Ушаков.
   - Кажется, он засек нас...
   - Хищник... Вот чутье, - сжал кулак бригадир.
   - Вперед! - крикнул Ушаков...
   Машина, взревев двигателем, сорвалась с места.
   - Точно, засек, - сообщил Третий. - У нас Ч П.
   - Что?
   - Он взял заложницу!.. Одну из тех двух девушек!
   - Как?
   - Видно, чем-то вдавил ей в бок. Кажется, пистолетом... Вторая  на  земле
сидит - у нее замкнуло...
   Ушаков несколько секунд молчал. Все повторялось. Опять  Пробитый  уходит.
Опять у него заложник.
   - Куда он направляется?
   - К оврагу. Но по лесу он не уйдет.
   - У него там может быть машина.
   - Мы не пустим его далеко...
   - Он будет уходить, прикрываясь  заложницей  до  того  момента,  пока  не
поймет, что сбросил нас с "хвоста"...
   - Ждем приказа, - сказал Третий.
   Начальник уголовного розыска до боли сжал в руке свою "Моторолу". Вон он,
момент истины. Приказ. Это не просто отмашка на то, чтобы  подчиненные  тебе
люди кинулись вперед, может, на пули, на смерть. Это еще и умение  взять  на
себя ответственность. И отвечать по полному,  если  что-то  пойдет  не  так.
Ушаков не  боялся  никогда  брать  ответственность.  Он  всегда  дорожил  не
креслом, а работой, проклинаемой, любимой, которая для него была как воздух.
И сейчас работа эта состояла в том, чтобы принять решение. Именно для  этого
он и был нужен здесь.
   - Ноль-восемь, - назвал начальник уголовного розыска позывной "тяжелых" -
собровцев. - Рассредртачивайтесь. Не таитесь - он все понял. Снайперы  -  на
линию огня... О готовности доложить.
   Медленно катящий по дороге "рафик" остановился посреди улицы, ведущей  из
поселка. С одной стороны ее ограничивал длинный сетчатый забор, с  другой  -
овраг со свалкой.
   Из "рафика" посыпались, тяжело бухая по  асфальту  десантными  ботинками,
"тяжелые". Они разлетались по заранее присмотренным позициям.  Два  снайпера
заняли, как учили, места, вышли на выстрел. До  Пробитого  с  заложником  им
было метров сто пятьдесят.
   - Цель взята, - последовали доклады снайперов.
   - При подходящем положении объекта  -  огонь  на  поражение,  -  приказал
Ушаков. Положил на сиденье рядом с собой  рацию.  И  прикрыл  устало  глаза.
Сердце не вовремя защемило.
   Все сказано. А дальше как кривая вывезет...
   Пробитый понял, что его взяли на прицел. И что пистолет, приставленный  к
боку жертвы, не такая надежная защита.  Тяжелая  пуля  снайперской  винтовки
выбивает дух из человека так,  что  тот  не  успевает  нажать  на  спусковой
крючок.
   Рука нырнула за пояс, нащупала прицепленную к поясу гранату "Ф-1".
   Сейчас он выкинет вперед руку, кольцо останется на поясе,  а  гранату  от
взрыва будут удерживать только его сжатые на взрывателе пальцы.  Тогда  пуля
снайпера выбьет из него жизнь и вместе с тем  разожмет  руку.  И  два  трупа
заложников обеспечены - осколки снесут и толстушку, и ее подругу, сидящую  в
оторопи на корточках...
   Снайпер, приняв приказ руководителя операции,  высматривал  в  оптический
прицел фигуру Пробитого и заложницу. В голове  щелкала  электронная  машина,
которая просчитывала все - движения  объекта  и  заложника,  боковой  ветер,
расстояние. Палец готов был заскользить по спусковому крючку.  Хлопок  будет
не слишком  громким  -  слабее,  чем  тот,  с  которым  вылетает  пробка  от
шампанского. "Винторез" - винтовка для бесшумной и беспламенной  стрельбы  -
отлично зарекомендовавший себя инструмент спецопераций.
   Снайпер не стреляет по команде "пли!" Приказ на поражение  означает,  что
он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.
   Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его  для
снайпера.
   Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение...
   Хлопок действительно был негромким...
   Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на
землю. Толстушка, взвыв, как сирена "Скорой помощи", бросилась прочь - прямо
в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему  выражению
на ее лице, она приняла за каких-то чертей.
   Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его  снова  потянулась  к
гранате за  поясом.  Движения  ему  давались  тяжело,  но  он  упрямо  хотел
дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..
   Он  видел  сквозь  пелену,  как  они   двигались   к   нему-стремительно,
неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот  их  тяжелых  башмаков.  Он
почти дотянулся. Рука  уже  нащупала  "эфку".  Рванет  -  и  тогда  мало  не
покажется!
   Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.
   Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно
извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий,
с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:
   - А ведь он не успел самую малость...
   Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.
   - Сейчас, - сказал собровец,  заканчивая  перевязку.  Пробитый  лежал  на
брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из  его  легких.
По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием  воли  еще  держится  на
поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.
   Ушаков опустился на колено рядом с ним.
   - Все же достал меня, - прохрипел Пробитый,  мутно  глядя  на  начальника
уголовного розыска.
   - Иначе не могло быть, - произнес Ушаков.
   - Плохо... Мне кранты. Амба...
   - Может, выкарабкаешься.
   - Чую... Не хочу... Как-то плохо все... Плохо, да.. Я умираю, да... Плохо
все...
   - Кто тебе заказал Глушака?
   - А пошел ты...
   - Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
   - Пшел нахер, ублюдок...
   - Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя  скончался  и
теперь на него показать некому, - усмехнулся начальник уголовного розыска. -
Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты
вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай...
   - Уйди...
   - Давай говори...
   Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И  когда  Ушаков  уже  решил,  что  тот
потерял сознание, бандит открыл глаза.
   - Ладно... - Он закашлялся, закатил глаза,  и  Ушаков  побоялся,  что  он
сейчас все-таки выключится.
   Но Пробитый заскрипел  зубами,  взор  его  просветлел.  Почти  нормальным
голосом киллер произнес:
   - А ты прав...
   Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и  кашлем,  он
выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.
   Он закончил рассказ и прошептал:
   - Все.
   Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.
   - Не выживет, - со знанием дела сказал собровец. - И хрен с ним...
   Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения - тот самый Третий
- и сообщил:
   - Товарищ полковник,  на  связи  Гринев.  Ушаков  подошел  к  собровскому
"рафику", взял микрофон рации и произнес:
   - Ноль-первый на связи.
   - Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через  границу  двигал  на  своей
машине.
   - Что говорит?
   - Возмущается...
   - Буду через час.
   - Понял...

Глава 19
ЧУЖОЙ ВАГОН

   Сапковский  сидел  на  стуле  в  кабинете  Гринева.  Выглядел  он  крепко
придавленным, как лягушка  протектором  "жигуля".  Глаза  бегали,  притом  с
каждой минутой все быстрее.
   - Все-таки я требую... -  время  от  времени  начинал  он  качать  права,
вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на
пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж  и
опор полесского бизнеса, человека,  привыкшего  шататься  по  губернаторским
тусовкам, и что он упакован полностью по классу "VIP", начиная от особняков,
джипов,  золотых  кредитных  карточек  и  кончая  всякими  безделушками  для
туземцев вроде четырех мобильных телефонов.
   - Ты будешь у параши требовать, - ответил, зевнув,  Гринев,  рассматривая
Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем  или  не
давить.
   - Наручники снимите!
   - Ты же из особо опасных. Я не рискну, - усмехнулся Гринев, которому  был
по душе этот спектакль.
   - Вы за все ответите, - как-то  жалобно  угрожал  Сапковский,  со  стыдом
ощущая, что выглядит сейчас не как "новый  русский",  опора  режима,  а  как
курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.
   К табачным разборкам, общению с бандитами,  к  войне,  которую  постоянно
приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше  денег,  Сапковский
постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более
с первых дней шального,  разгульного,  безумно  прибыльного  и  бестолкового
бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот
однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом  вагоне  СВ  не  по
своему билету, а по поддельному, и выкинут  из  роскошного  купе  несущегося
вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой
кошмар, который мучил его, - это страх того,  что  шальная  судьба,  которая
вынесла его наверх, однажды по своему капризу  так  же  быстро  обрушит  его
вниз. А падать сверху очень больно... Плут знал, что эта мысль точит не  его
одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове  она  не
досаждала.
   Гринев листал бумаги.  Их  накопилось  множество,  и  работа  с  ними  не
доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого  удовольствия.
На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил  резолюции.
Иногда шептал что-то себе под нос. Потом  поднимал  глаза  на  продолжающего
расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.
   Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.
   - Я требую адвоката, - ныл Сапковский.
   - Адвоката нет. Могу палача предложить.
   -  Что?!  -  взвизгнул  табачный  делец.  Нервы  у  него  наконец   сдали
окончательно.
   - Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, - доходчиво разъяснил  свою
жизненную позицию Гринев, - Потому что кровя  из  трудового  народа  вы  все
выпили, а плату достойную за это может с  вас  взыскать  только  палач.  Вот
так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.
   - Это гестапо, да? - взвыл Сапковский,  вдруг  почувствовавший,  что  еще
немного и он просто разрыдается в голос.  Или  вцепится  в  этого  пожилого,
здоровенного служебного бульдога.
   - Сейчас нет. Но во время войны действительно в  этом  здании  находилось
гестапо. И в  этом  кабинете  сидел  заместитель  его  начальника.  Так  что
преемственность прослеживается, - усмехнулся Гринев.
   Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как  волна  дрожи  прокатывает  по
телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом.  Еще  не  хватало
сейчас грохнуться в обморок.
   - Здравствуйте, Казимир Германович, - сказал Ушаков, быстрым шагом заходя
в кабинет.
   Сапковский   напряженно   посмотрел   на   него    и    буркнул    что-то
нечленораздельное.
   - Ну что?..  -  Ушаков  взял  стул  и  уселся  напротив  задержанного.  -
Рассказывать будем?
   - Что рассказывать?
   - А что, нечего рассказывать? Не поверю... Жду явку с повинной.
   - Я ничего не делал!
   - Да? - усмехнулся начальник уголовного розыска - А кто Глушко заказал?
   - Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.
   - Торгаш ты, - поправил Гринев.
   - Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!
   - Ну да, - кивнул Ушаков. - А кто все же Глушака заказал?
   - Я не знаю.
   - Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь... Рассказывай. Ну, давай, не томи.
   - Я правда не знаю!
   - Кто?
   - Я могу только предположить, - в отчаянии произнес Сапковский.
   - Кто, я тебя спросил.
   - Мог... Мог только...
   - Ну.
   - Только Арнольд.
   - Почему?
   - Больше некому. Через  счета,  которыми  мы  пользовались  для  наиболее
деликатных случаев, прогнали те самые деньги...
   - Деньги, которые собрал Сорока со всего города?
   - Да... Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на
базар Арнольда. Тот давно понял, куда все  идет.  И  понял,  что  Глушак  не
остановится, пока не раскопает все.
   - И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства
такой? - иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.
   - Ну, не знаю... Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд  угонял  эти
деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.
   - Резонно... Дай протокол допроса и ручку, -  попросил  Ушаков  у  своего
заместителя.
   Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся  в  ящике  груду  бумаг,  нашел
бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.
   Ушаков  мелким  почерком  заполнил  протокол,  приписав   "по   поручению
следователя прокуратуры г. Полесска".
   - Прочитай, подпиши, - он протянул бумагу Сапковскому.
   Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:
   - Я не могу это подписать!
   - Ты мне все это разве не говорил только что?
   - Говорил. Но подписать не могу.
   - А куда ты на хрен денешься, - жестко произне Ушаков.
   Плут дрожащей рукой вывел: "С моих слов записано верно". Расписался.
   - Отлично, - кивнул начальник уголовного  розыска.  -  Посидишь  в  пятом
кабинете час - и свободен.
   - Как? - не понял Сапковский.
   - Пока свободен...
   Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.
   - Так вы знали, что я невиновен, - произнес Сапковский. - Тогда зачем все
это?
   - Что - это?
   - Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник  обращался  как  с
законченным преступником.
   - А ты и есть законченный преступник, -  сказал  Ушаков  и,  не  в  силах
сдержаться, выдал то, что накипело:
   - Вы все  растащили,  до  чего  ручки  ваши  загребущие  дотянулись.  Все
изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы  -  там  подкуп,  разборки,
взятки. Там кровь льется... А что вы сделали с нашим городом, который раньше
самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!..  Вы  как
болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.
   - Я ему уже палача предлагал, - усмехнулся Гринев.
   -  Во,  поперла  классовая  ненависть,  -  хмыкнул  Сапковский,   который
моментально  расслабился,  поняв,  что   на   этот   раз   все   закончилось
благополучно.
   - Классовая? Это уже интересно, - посмотрел на него с насмешкой Ушаков.
   - А хотите откровенно? - спросил Сапковский.
   - Давай.
   - Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы  носим.  Машинам,
на которых мы ездим. И вся эта  классовая  ненависть  от  ощущения  бессилия
добыть все это... Вы же... Вы же никто. -  Слова  лились  из  Сапковского  -
нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит
лишнее. - Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к  стене.  А
без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию  -  и  вам  не
светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы  такими,
что из арифметики знаете только одно действие - делить. Вы псы  голодные  на
цепи, и хозяин вас даже кормить нормально  не  считает  нужным,  так,  кинет
отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности
в горло кому угодно вцепитесь.
   -  Дать  ему,  что  ли,  по  почкам?  -  задумчиво  посмотрел  Гринев  на
Сапковского.
   - Не стоит... Еще есть какие соображения  по  нашему  поводу?  -  спросил
Ушаков.
   - Да прав я во всем, - махнул дрожащей рукой  Сапковский.  -  Это  вас  и
злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны  до  задницы  и
все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.
   - Да при чем здесь принципы, - вздохнул Ушаков устало.
   Он вдруг подумал, что принципов у него действительно  в  последнее  время
остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические  порывы
- это все чепуха. Есть  нечто  более  важное  -  нечто  такое  в  душе,  что
отказывается  принимать   всю   окружающую   мерзость.   И   это,   пожалуй,
единственное, что осталось у него. И  этот  самовлюбленный,  считающий  себя
кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем  в  небо.  А  суть
простая  -  они   просто   разные   биологические   виды,   хотя   вроде   и
классифицируются одинаково - как гомо сапиенсы.
   - Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся...
   Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:
   - Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.
   - Кстати, вы не имеете права  удерживать  без  достаточных  оснований,  -
воспрянул духом Сапковский.
   - Основания? - обрадовался Гринев. - Сделаем. Пятнадцати суток хватит  за
мелкое хулиганство? Василич,  ты  слышал,  как  он  принародно  опера  матом
послал?
   Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий  взор,  вышел
из кабинета.
   - И с каких таких заслуг мы его выпустили? - поинтересовался Гринев.
   - Потому что он прав, - сказал начальник  уголовного  розыска.  -  Он  не
виноват. Пробитый раскололся.
   - Кто заказчик?
   - Арнольд.
   - Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.
   - Он тоже надеялся, что мы так будем думать.
   - Пробитый под протокол все сказал?
   - Нет... Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.
   - А что будем с Арнольдом делать? - Гринев положил  руку  на  телефон.  -
Группу захвата на выезд?
   - Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай...

Глава 20
ЧУДОВИЩЕ

   Известно, что при штурме офисов обязательно  найдется  какой-нибудь  туго
въезжающий в ситуацию, который бросится грудью  на  амбразуру  и  попытается
заслонить ее своим телом с криком: "Пущать не ведено!". И тут же получит  по
ребрам прикладом - на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после
чеченских командировок заждались горячего дельца.
   Так случилось и с "Востоком". Собровцы профессионально уронили охранника,
прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет,  где
Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.
   Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на  полу  с  руками,
заведенными за спину. На нем  были  наручники,  глубоко  впившиеся  в  кожу.
Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали "фу". Вроде и
выполнять приказ нужно, а с  другой  стороны,  адреналин,  жажда  крови.  Но
начальник уголовного розыска дал четкое указание - клиента не бить. И не  из
гуманных  соображений.  Просто  он  отлично  представлял,   какие   появятся
выразительные   репортажи   в   средствах   массовой    информации,    какие
высокохудожественные петиции  будут  кропать  заточенными  гусиными  перьями
адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам  человека
и  прокуратуру,  если  Арнольда  чуток  помнут.  У  больших  денег   система
психологического давления на правоохранительные органы  отлаженная  и  часто
чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и  просто
напуган.
   - Колпашин  Арнольд  Валентинович,  -  произнес  Ушаков,  когда  Арнольда
усадили в кресло. - Вы задержаны по подозрени