и  на
"ты". - То, что ты с  нами  не  желаешь  откровенничать,  -  я  понимаю.  Ты
считаешь, что  разберешься  с  делами  "Востока"  сама.  Только  ты  еще  не
въезжаешь, в каком кипящем котле оказалась. И какие черти  водятся  в  нашем
табачном омуте. Те, кто убил твоего мужа, могут однажды прийти и к тебе.
   Брови ее сдвинулись. Она немного растерянно протянула:
   - Я же не знаю...
   - Ты теперь наследница. И у тебя будут проблемы. Тебе нужна опора.  Нужны
люди, которые тебе помогут.
   Она улыбнулась и едва заметно подалась к нему навстречу -  не  так  чтобы
нарочито, но читался в ее движениях  намек  на  то,  что  затворницей  после
смерти мужа она быть не стремится.
   - Я понимаю, - произнесла она, потупив глазки.
   - Ничего ты не понимаешь, - резко бросил Ушаков. -  Тебе  нужно  выложить
все, что знаешь, и не пытаться вести свои игры, Инесса. Иначе  кончишь,  как
муж. А ты за час беседы не сказала ничего...  Думай,  наследница  состояния.
Думай...
   Она зло посмотрела на него, опять сжав сумку.
   - Еще вопросы ко мне?
   - Нет  больше  вопросов.  И  подумай  о  нашем  разговоре.  И  вспоминай,
вспоминай, Инесса. Чтобы потом не жалеть.
   Она посмотрела на него с яростью...
   Когда она ушла, начальник уголовного  розыска  несколько  минут  просидел
неподвижно в кресле и  задумчиво  разглядывал  обитую  деревянными  панелями
стену напротив него. Интересные пироги получаются.  Инесса  ненавязчиво,  но
упорно мечтала его притянуть на свою сторону. А так как другими  науками  не
владеет, то решить эту проблему собралась  одним,  так  хорошо  известным  и
безотказным способом. Отсюда вопрос - на черта он ей сдался? Уж не из-за его
мужских достоинств - тут он лишними иллюзиями себя не тешил, зная, что таким
женщинам нужны богатые, удачливые мужчины, а не  тощие  безденежные  кобели,
как он. Тогда  что?  Поддержка?  Власть?  Какая  такая  особенная  власть  у
начальника розыска? Вывод напрашивался сам - ей  нужно  быть  в  курсе  хода
расследования. Зачем? Значит, ей есть что скрывать.
   - Поговорили? - спросил Гринев, появляясь в кабинете.
   - Она знает больше, чем говорит.
   - Обычное дело. Все эти сволочи знают больше, чем говорят. И  никогда  не
поделятся с нами, пока им пальцы в тиски не зажмешь.
   - Пальцы в тиски, - усмехнулся Ушаков. - Неинтеллигентно.
   - Зато эффективно, - сказал Гринев, шутки эти были в  его  репертуаре.  -
Знаешь, с кем она от нас уехала?
   - С кем?
   - Села в "триста восемнадцатый" "БМВ", а, за рулем - Дон Педро.
   - Ха, недострелянный, - хлопнул в ладоши Ушаков.
   - Он самый.
   - Обхаживает, значит, вдову.
   - Получается так.
   - Интересно получается-то, Михалыч. Интересно...

Глава 5
КЛИНИКА ГУМБОЛЬДТА

   Через несколько дней Арнольд начал более-менее ясно  соображать,  кто  он
такой и где находится. Он лежал  весь  в  проводах  в  отдельной  больничной
палате, рядом пиликала, как в рубке межзвездного корабля,  какая-то  сложная
аппаратура, раскладывая состояние пациента на кривые и графики.  Медперсонал
над ним толковал по-немецки.
   Лена тоже была здесь. Она осунулась, под глазами залегли синие круги.
   - Я жив, котенок... Жив, - прошептал он.
   - А что с тобой случится? - через силу улыбнулась она и  осторожно,  едва
касаясь, провела тонкими пальцами по его груди. - Ничего.
   - Где мы?
   - В Германии. В клинике имени Гумбольдта.
   - Как я попал сюда?
   - Казимир нанял самолет. На нем тебя доставили сюда.
   - Доставили, - причмокнул Арнольд, будто пробуя  слово  на  вкус.  А  оно
означало, что из молодого, полного сил  и  энергии  мужчины,  ходящего,  где
захочет, и занимающегося тем, чем заблагорассудится, в миг он превратился  в
какую-то вещь, в безвольный предмет, как чемодан, - теперь не он идет,  куда
захочет, а его доставляют, везут, пакуют. - Мне больно... Я не хочу...
   Он всхлипнул. Его затрясло.
   Лена резко подалась к нему, затравленно заозиралась, глядя, как  взвились
линии на экранах, и слыша, как  тревожно  запиликала  аппаратура.  В  палату
вбежала медсестра...
   Для Арнольда потекли монотонные больничные дни. Постепенно он приходил  в
себя. Рядом была Лена, он видел, что  ей  тяжело,  она  находится  на  грани
нервного срыва, круги залегают под ее глазами все  более  глубокие,  но  его
почему-то это совершенно не волновало. Были вещи похуже.
   Физически ему становилось лучше. После ранения он  потерял  много  крови,
едва не расстался с жизнью, но в конечном счете отделался легко и потихоньку
шел на поправку. Но этого не скажешь о его душе.  Ее  стервятниками  терзали
страхи. Он возвратился с того  света,  постоял  на  краю  пропасти,  и  одно
воспоминание об этом наполняло его холодным, стискивающим все внутри ужасом.
При этом его терзало не столько само сознание того, что человек  смертей,  и
не ощущение того, что он был  уже  практически  за  гранью  смерти  и  чудом
вернулся обратно. Его терзали острыми осколками от разбитого стекла засевшие
в душе мельчайшие детали.
   Детали, детали. Когда медсестра принесла ему на завтрак апельсиновый сок,
он застонал и сбросил с подноса бокал.
   - Нет!
   Ему постоянно вспоминался вкус  дрянного  апельсинового  сока  на  губах.
Тогда будто наяву вновь бил по ушам  грохот  выстрелов,  по  телу  проходила
ледяная  волна  и  все  вокруг  покрывалось  налетом   отвращения.   Тисками
сдавливала память о безболезненном ударе пули в грудь. И мысли  устремлялись
к тому Моменту. Он переживал его вновь. И во сне его тоже  безболезненно,  и
от того еще страшнее,  барабанили  пули.  Он  кричал,  просыпался,  чтобы  в
очередной раз убедиться - ни пробуждение, ни сон не помогут.  Во  сне  давят
кошмары. В яви живут воспоминания и тот проклятый вкус апельсинового сока на
губах. Когда его сознание прояснилось, он спросил:
   - Лена, что дома? Что с Глушаком?
   - Он...
   - Говори.
   - Он погиб. Умер прямо на месте.
   - А герой-любовник?
   - Дон Педро? Такие подонки коптят небо долго! - зло воскликнула она. -  Я
их ненавижу, Арнольд! Это не люди... Это... - Она замолчала, увидев, что муж
прикрыл глаза.
   Больше они о делах не говорили. Вопросы он не задавал.  Ему  не  хотелось
возвращаться в мир, ставший для него источником кошмара. Но он понимал,  что
рано или поздно возвращаться придется.
   Он уже начал вставать и без посторонней  помощи  передвигаться  по  своей
отдельной люксовой палате. И однажды он решился задать  вопрос,  который  до
этого при их разговорах был табу:
   - Что сейчас в Полесске?
   - Тихо пока, - отведя глаза, произнесла она.
   - Что было после стрельбы?
   - Что было?  -  Она  закусила  губу,  чтобы  не  расплакаться.  -  Ты  не
представляешь, что было... Я-на таблетках.  Не  знаю,  что  делать.  Казимир
мечется, как потерявшаяся собака, талдычит про какие-то бумаги и  банковские
счета. А я вижу: лично ты его совершенно не интересуешь. Свинья!  Ты  лежишь
одной ногой в могиле, а он бабки врачам отстегнул, в палату проник и у  тебя
номера счетов выспрашивает... Скотина, ненавижу!
   - Тише, Ленок. Тише. Плут, он и есть Плут.
   - Думаешь, он твою особу настолько обожает, что для тебя  самолет  нанял?
Из-за того, что ты его друг? Да если бы ему было выгодно, он бы тебя  своими
руками дострелил бы... Ему номера счетов нужны были, чтобы ты их в могилу не
унес...
   - Счета всем  нужны,  -  криво  усмехнулся  Арнольд,  ощущая,  как  снова
начинает бить дрожь и все теряет четкость, а в голове гудит электрически.
   - Ты не представляешь, что  это  было.  Дон  Педро  очухался,  его  врачи
накололи успокоительными. Он мне звонит и советует из  дома  не  выходить  и
никому не открывать...  Представляешь...  Себе  охрану  нанял  -  жлобов  из
охранного  агентства,  ночью  семью   вывез   в   неизвестном   направлении,
забаррикадировался в офисе - оборону держать. А мне хоть бы одного  человека
выделил. Я к Нонне дочку сама отвозила, тряслась, боялась, что остановят  по
дороге, затолкают в машину. - Ее передернуло. - И никому дела нет.
   - Педро ничем не помог?
   - Помощник. Я слышала, когда все  утряслось,  больше  никого  убивать  не
стали, он через неделю компашку в своем офисе  собрал,  пьянку  закатили,  и
неделю не просыхал. А потом встретился с Плутом обсудить,  как  делить  твое
имущество, если ты умрешь... Представляешь?
   - Рано, суки, обрадовались.
   - Ничтожества! Я их ненавижу всех, - всхлипнула она. - Ненавижу все  ваши
дела... Я хочу жить спокойно...
   - И сидеть на пятьсот рублей зарплаты в библиотеке! - крикнул он так, что
внутри что-то чуть не оборвалось. Он закашлялся. - Хочешь, как  людишки  все
быть? Деньги до зарплаты считать, да? Мечтаешь  ездить  в  общем  вагоне?  И
чтобы дети наши ездили в общих вагонах?  Нужно  в  жизни  все  брать,  пусть
силой, потому что никто просто так ничего не дает.
   Он закашлялся, но не мог замолчать:
   - Ты пойми, мы и те, другие, которые обычное быдло, росли вместе, в одних
институтах учились. А сейчас вдруг стало ясно, кто чего  стоит.  Кто  создан
для того, чтобы прозябать, не в силах сделать свою жизнь. А кто умеет жить и
делать деньги... Это водораздел. Такое бывает в истории редко. Все  получили
столько, сколько стоят. Все встало на свои места... Но просто так ничего  не
дается. За место под солнцем дерутся.
   - Я устала...
   - Все это нытье. Если бы я  стал  ныть  и  сетовать  на  то,  что  вокруг
мерзавцы, то давно сошел бы с дистанции. И ездил бы в общем вагоне, как  все
идиоты. Как быдло, которое небо коптит только для массовки... Понимаешь,  мы
заслужили жить лучше их. Потому что  мы  лучше...  Сильнее.  Каждый  получил
свое. Свое... Свое...
   - Свое. Кому деньги, кому пуля, - чуть не плача, произнесла Лена.
   - Пуля, - это слово всколыхнуло в нем воспоминания... И он снова  впал  в
прострацию.
   На следующий день с утра, когда в окно светило летнее  веселое  солнце  и
гнало из души хмарь, он потребовал у Лены более подробный отчет о  том,  что
происходит в Полесске.
   - Похоронили Глушко с помпой. Весь город был, - рассказала она. -  Инесса
вся в черном, успела выписать черное платье из Парижа!  Тварь  такая,  вроде
скорбит, а прямо  на  кладбище  по  сторонам  глазами  стреляет,  к  мужикам
приценивается!
   - Что ты от нее хочешь...
   -  Стерва  такая!  Глушак  -  третий   муж,   которого   она   схоронила.
Представляешь, у нее сотовый телефон, так в нем  номер  с  тремя  шестерками
посредине. Черти ее водят по жизни - это точно...
   - Что еще?
   - Инесса спелась  с  Доном  Педро  и  шурует  вовсю,  прибирает  к  рукам
наследство муженька.
   - Вот тварь...
   - По-моему, они "Восток" решили подмять... А я... Я же в этом  ничего  не
понимаю.
   - Оставь. Это не твое дело. Что еще там?
   - В милицию  всех  таскают.  Милиция  в  коммерческие  дела  лезет.  Меня
допрашивали.
   - Что сказала?
   - Что ничего не знаю, -  произнесла  Лена  со  вздохом.  -  Я  же  правда
ничегошеньки не знаю о ваших делах.
   - Правильно. - Он вновь почувствовал вкус апельсинового сока на  губах  и
ощутил, как по телу разливается холод и в висках начинает стучать  кровь.  -
Иди...
   Через пару дней он почувствовал, что произошел  окончательный  перелом  в
болезни - но только физический. Психологически же становилось  только  хуже.
Страхи   и   воспоминания   вгрызались   все   глубже    под    кожу,    как
насекомые-паразиты.
   Он  поднялся  с  кровати,  шатаясь  подошел  к  зеркалу,  увидел  в   нем
осунувшееся, почти неузнаваемое лицо. Еще  недавно  привлекательное,  теперь
оно было лицом человека не от мира сего. Зачерпнув воду в раковине в горсть,
он плеснул в зеркало, сел на стул, обхватил голову руками.
   - Черт, черт... Глушак мертв... Он всхлипнул.
   - Мертв. Царствие ему небесное...
   С этого момента он зациклился на этой фразе,  не  забывая  ее  повторять,
впадая в черные думы. С каждым  днем  он  все  больше  погружался  в  тяжкую
депрессию,  порой  переставая  адекватно  воспринимать  окружающее.  Он  все
сильнее ощущал вкус этого проклятого апельсинового сока  на  губах,  хотя  с
того дня, когда он резким взмахом опрокинул стакан с ним, сок ему  больше  в
палату не приносили. Лену его состояние пугало все больше.
   - Арнольд, ты доведешь себя, -  всхлипывая,  говорила  она,  сидя  у  его
постели и с болью глядя на него.
   - Я выкарабкаюсь, Ленок... Я сам должен. Один попытаться ... Ты лети.
   - Ты что?
   - Езжай домой...
   - Я не могу тебя оставить!
   - Ничего... Я сам... Мне нужно вернуться... Я должен вернуться...  -  как
сумасшедший бормотал он.
   - Арнольд!
   - Езжай,  сказал!  -  закричал  он,  лицо  перекосила  судорога,  и  Лена
отпрянула. Она никогда не видела его таким.
   - Хорошо.
   - Я вернусь...

Глава 6
УСЛУГИ ОТМОРОЗКА

   - Тебе делать ничего не надо. Только посидишь и  щеки  понадуваешь...  Ты
одним видом давишь. - Иосик нервно теребил за край кожаную папку, которая  и
так уже была порядком истрепана, став жертвой вечно  шалящих  нервов  своего
хозяина.
   - Сколько положишь, бизнесмен? - скучающе  осведомился  развалившийся  на
заднем сиденье машины Пробитый.
   После стычки на  дороге  в  Суворовском  районе,  когда  он  стрелялся  с
уголовным розыском, Пробитый внешне  сильно  изменился  -  побрился  наголо,
начал отращивать усы и на себя, в общем, стал похож намного меньше.
   - Пятьсот баксов, - сказал Иосик.
   - Долг сколько?
   - Четырнадцать тысяч.
   - Я что-то не догоняю; Если четырнадцать тысяч долг, то откуда пятьсот? -
так же лениво удивился Пробитый.
   - Я же тебя не долги выбивать приглашаю. А посидеть в кабаке один вечер.
   - А где старобалтийские пацаны, крыша твоя?
   - Им сюда лезть не обязательно. Это мои дела.
   - Чего зажилили?
   - Партию молока.
   Иосик гонял из Прибалтики молочные продукты, на  этом  в  последние  годы
хорошо поднялся. С  Пробитым  он  учился  в  одной  школе,  но,  всякий  раз
встречаясь с ним, даром что знал  его  давно,  вел  себя  с  опаской  -  так
надлежит обращаться с ядовитыми змеями. Он предпочитал со школьным приятелем
в делах не связываться, но так уж приперло, что ему нужен был для  разговора
с недобросовестными партнерами именно такой человек.
   - Ладно, тысяча, - сообщил свое решение Пробитый. - И то  потому,  что  я
сегодня добрый. И в бегах.
   - Хорошо, - кивнул Иосик.
   - И выступаю как одиночка, а не от имени Корейца.
   -  Годится,  -  с  меньшей  радостью  кивнул  Иосик,   впрочем,   отлично
понимавший, что от имени Корейца такие услуги стоят куда дороже.
   - Когда переговоры?
   - Через два часа. У Артурчика.
   - Это кабак за зерносовхозом?
   - Ну да. "Ручеек".
   - На твоей тачке двинем. Мне светиться не резон.
   Пробитый знал, что его  ищет  вся  милиция.  Но  так  же  знал  несколько
фокусов, как избегать встреч с ней. А поддельные документы  он  выправил  по
случаю еще давно - был у него приятель, который паспорта штамповал -  лучше,
чем в Гознаке, выходили. Правда, плохо кончил, нашли бедолагу с перерезанным
горлом - то ли кому-то не тому что-то продал, то ли стал чему-то свидетелем,
но скорее всего просто деньги зажал - до денег очень уж жаден был.
   - На моей так на моей, - обрадованно кивнул Иосик,  царапая  ногтем  свою
многострадальную папку.
   ...Два года назад беженец из Баку Артур  на  идущей  на  Запад  трассе  в
Суворовском районе за зерносовхозом поставил шашлычницу. Дела вдруг пошли  в
гору - а чего им  не  идти,  когда  налогов  не  платишь.  Еще  родственники
помогли, и вот уже  вознесся  ресторанчик  из  нескольких  бунгало,  который
назывался  "Ручеек".  Кормили  здесь  терпимо.  Место  было  тихое,   хорошо
просматривалось со всех сторон,  так  что  сюда  для  задушевных  разговоров
нередко наведывалась полесская братва средней руки. После одной такой беседы
в бунгало осталось два истекающих кровью раненых  с  огнестрельными,  Артура
сильно трясли местные компетентные органы, но потом отвязались, и  заведение
продолжало работать в прежнем режиме.
   В двадцать ноль-ноль Иосик со своим  сопровождающим  сидел  за  столом  в
отдельном    деревянном    домике.     Пробитый     посасывал     пиво     с
высокомерно-снисходительным видом, как умел делать это только  он.  Он  даже
шнурки умел завязывать так, словно демонстрировал, что люди  вокруг  него  -
просто вши недодавленные. Это талант,  и  хитрый,  ушлый  Иосик  всегда  ему
завидовал - сам-то он больше мельтешил и проклинал себя за несолидность.
   - Десять минут девятого время, между прочим, - отметил Пробитый, поглядев
на часы. - На восемь договаривались?
   - На восемь.
   - На стрелки опаздывают только фраера, - сказал  Пробитый.  -  Опоздавший
платит. Но это у людей. Как у вас принято - не знаю,
   - Слушай, ты и тут давишь, - обиженно произнес Иосик.
   - Чего? - удивленно и угрожающе осведомился Пробитый.
   - Ничего...
   Появились они в двадцать минут девятого. Приехали на двух машинах - сером
мятом  "Фольксвагене-Пассате"  и   будто   только   сошедшем   с   конвейера
темно-вишневом "Вольво-340". Их было  четверо.  С  мощной  шеей,  лысоватый,
высокий, в белой рубашке и светло-бежевых  брюках  тип,  говоривший  явно  с
прибалтийским акцентом, был у них главным.  Его  охраняли  трое  "торпед"  -
Пробитый оглядел их критически. Кореец таких не держал.  Жидковаты.  Повадки
не те - слишком задиристые, как у дворняг. Пробитый  сам  любил  вести  себя
вызывающе. Но он имел на это право. А эти? Вопрос.
   - Только разговариваю я, договорились? А ты  создавай  фон,  -  взмолился
Иосик.
   - Создам...
   "Торпеды" уселись за соседний столик, а прибалт приземлился  к  ожидавшим
его.
   - Опаздываешь, Альгис, - сказал Иосик раздраженно,  но  в  его  напускном
раздражении слишком явственно проглядывала растерянность.
   Альгис исподлобья посмотрел на него и  только  ухмыльнулся.  Держался  он
нахально  и  самоуверенно,   как   держатся   люди,   ощущающие   за   собой
безоговорочное превосходство.
   - Опаздываю, - развел он волосатыми руками с широкими корявыми  ладонями.
На его пальце чернел камень, вправленный в золотое кольцо,  расстегнутая  на
три верхние пуговицы рубаха  открывала  грудь,  в  волосах  которой  утопала
золотая цепь с массивным медальоном. - Дурная привычка.
   - Ладно, ладно... Ты есть будешь?
   - Сыт по горло. - Альгис потянулся, : так что. хрустнули  суставы.  -  Ну
так что, Иосик? Чего звал? Что ты, солнце мое, мне сказать хочешь?
   - Альгис, уже месяц как за молоко деньги не идут. И деньги не маленькие.
   - Действительно, - кивнул Альгис, - невезуха получается, Иосик...  Молоко
дрянное, шло плохо, сплошные убытки. Так что извини.
   - Я влетел на четырнадцать штук,  понимаешь,  -  голос  у  Иосика  звучал
тонко. - Я заплатил. И деньги были мои. Личные деньги!
   - Значит, тебе не повезло, - снова развел руками  Альгис,  ухмыляясь  все
более нагло. - Извини, Иосик... Я ведь тоже влетел. Так  что  могу,  скажем,
две тысячи отдать.
   - Сколько?! - возмутился Иосик.
   - Две. Тоже  деньги  немаленькие.  -  Альгис  наслаждался  беспомощностью
партнера.
   - Слушай, Альгис, так дела в Полесске не делаются.
   - Ты мне будешь рассказывать, как делаются в Полесске дела?
   - Если бы я не знал тебя давно, я бы решил, что ты меня кинул. Но я  тебя
знаю давно. И мне кажется, ты просто ошибаешься.
   - Иосик, ну что ты говоришь, - укоризненно произнес Альгис, взяв ножик  и
начав тихонько постукивать по пепельнице. - Я же тебе объяснил ситуацию. Две
тысячи - это много. Но из дружбы к тебе...
   - Я, кстати, в  этом  бизнесе  не  последний  человек!  -  Иосик  начинал
заводиться, голос его звучал все более тонко. Альгиса  это  веселило,  глаза
его сверкнули озорно.
   - Ну да.  Тогда  две  тысячи  много.  Тысяча.  -  На  Прр  битого  Альгис
принципиально не обращал внимания.
   - Я не последний человек в этом бизнесе, - повторил Иосик.  -  Репутация,
знаешь, немалого стоит. С тобой просто н