Алексей РЫБИН
    ГЕНЕРАЛЫ ПОДВАЛОВ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


      Текст    данной    книги    предоставлен    издательством    "ВАГРИУС"
http://www.vagrius.com

ПРОЛОГ

   Клин понимал: главное - продержаться до темноты. Эти ублюдки, кем бы  они
ни были, как бы ловко ни стреляли, явно, городские жители. Леса не  знают  и
ходить по нему не умеют. Так, чтобы  бесшумно,  чтобы  он  их  не  засек.  В
темноте Клин от них уйдет, это как дважды два.
   Но пока светло, из дома не выйти. Избушка как на ладони, поляна перед ней
вытоптана, не то что кустов, травы даже нет. Не уползешь. Стоит  только  нос
высунуть - сразу станешь мишенью. Как в тире. А этим гадам,  видимо,  тир  -
что дом родной. Судя по их работе.
   В августе, слава  Богу,  темнеет  быстро.  Были  бы  сейчас  белые  ночи,
неизвестно, как все обернулось бы.  А  темнота  -  мать  родная.  Ночью  все
решится само собой.
   Клин открыл кейс, посмотрел на туго уложенные пачки стодолларовых  купюр.
Не деньги, слезы. Сколько здесь? Кусков сто? Этого ли он  хотел?  Масштаб-то
был вполне взрослый, сто тысяч  или  сколько  там  -  мелочь,  на  карманные
расходы...  Ладно,  хоть  груз  ушел,  теперь  надо  как-то  до   Стокгольма
добираться, там он деньги получит, пусть не все,  но  и  не  те  крохи,  что
остались здесь. Но - Клин почесал за ухом стволом ТТ - нет худа  без  добра.
Делиться со своей бандой не придется. И чист он перед Богом и людьми,  чист,
как стеклышко. Положили эти твари всех, один  он  остался,  как  и  тогда  -
десять лет назад, когда только начал свою карьеру.  Вполне,  книжным  языком
выражаясь, головокружительную. Перестройка помогла, мать ее.
   Сквозь открытое окно Клин увидел,  как  на  опушке,  рядом  с  дорогой  к
складам, шевельнулся куст.  Рука  сработала  быстрее,  чем  сознание,  и  ТТ
выплюнул очередную  пулю  в  ходуном  ходившие  ветви.  Патронов  у  него  в
достатке, говна не жалко.
   Куст перестал шевелиться. Неужели не  промахнулся?  Да  разве  поймешь  с
такого расстояния? Хорошо бы, конечно. И что им надо, сукам этим? На контакт
не идут, может, договорились бы. Отморозки какие-то. Или на Клина обиделись?
Так сказали бы, чем не потрафил, решили бы проблемы. А  эти  молча  палят  в
него, и никаких разговоров.
   Ладно, темнеет уже, еще немножко потрепыхаемся - и в путь-дорогу. О  том,
как выбираться из страны, Клин сейчас не думал. Выберется.  Не  впервой.  На
это-то уж у него налички хватит. А вот палят они, конечно, зря. Место,  хоть
и глухое, а все же мало ли что - менты здесь совершенно не нужны. Ни  Клину,
ни, судя по всему, этим.
   Он обвел взглядом поляну.  Тишина.  Кусты  больше  не  колышутся.  Вот  и
славно. Еще чуть-чуть, и он двинется. Черта с два они его  в  лесу  возьмут.
Главное - быстрый  бросок  в  сторону,  туда,  где  за  колодцем  начинается
подлесок. Клин представил себе траекторию своего движения,  но  додумать  не
успел. В глаза бросилась звонкая, гулкая темнота. "Потолок, что ли, упал?" -
успел он подумать и отключился.
   Сознание возвращалось какими-то толчками, но  каждый  из  них  был  более
чувствителен, чем предыдущий. Наконец  он  понял,  что  его  куда-то  тащат,
задевая связанным телом  за  деревья  и  кусты.  Черт  бы  их  подрал,  этих
городских, чего в лес суются?! Клин попробовал пошевелиться. Руки за  спиной
были схвачены в кистях толстой веревкой, - он  это  быстро  почувствовал,  -
ноги опутаны почти до бедер.  Зачем  такие  сложности?  Столько  накручивать
могут только непрофессионалы. Однако  стреляют  эти  непрофессионалы  вполне
профессионально.
   Похитители стали подниматься в гору, теперь Клин задевал лицом за  землю,
посыпанную  щебнем.   Внезапно   его   прошиб   холодный   пот.   Ведь   это
железнодорожная насыпь! Все! Если до этой секунды  он  в  глубине  души  еще
надеялся как-то выкарабкаться, то теперь надежды его рухнули. Он понял,  что
с ним сейчас сделают. Не трудно догадаться!
   - Очухался, - сказал незнакомый голос  над  головой,  когда  его  наконец
втащили на насыпь.
   - Вот и хорошо, - ответил второй. - Положим его  лицом  к  поезду,  чтобы
видел свою смерть, гад.
   - Вколи-ка ему, чтобы не дергался. А то еще скатится, второй раз придется
тащить.
   Клин почувствовал, как сквозь куртку и рубашку в предплечье  вошла  игла.
По телу разлился огонь - от кончиков ногтей на пальцах ног до самой макушки.
Опалил и  тут  же  пропал.  Тело  налилось  страшной  тяжестью,  он  не  мог
пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже слегка повернуть голову.
   - Готов. Теперь смирненько будет лежать, - сказал голос. - Давай, что ли,
прилаживать?
   - Прилаживать... Эх, ты, филолог недоделанный. Давай уж.
   Его снова подняли и водрузили на холодный  рельс,  подправили,  чтобы  не
скатился с него, нашли центр тяжести, еще чуть пододвинули и убрали руки. Он
лежал на  рельсе,  словно  придавленный  к  ней  стопудовым  грузом.  Убийцы
повернули  голову  Клина  набок,  и  теперь  его  левое  ухо  покоилось   на
отполированной миллионами колес стали.
   Рот Клина был заклеен скотчем, но ему казалось,  что  он  кричит  во  все
горло, просит отпустить, а он отдаст сто тысяч, отдаст груз, который  сейчас
направляется в Финляндию, потом в Швецию, отдаст им все, что придет  оттуда,
- этого на всю жизнь хватит им всем. Только пусть снимут его с этого рельса!
Пожалуйста!.. Христа ради!..
   Вдруг мысли его оборвались - и он сразу стал ко всему  равнодушным.  Все.
Конец. Рельс под ухом начал тихонько вибрировать. Время остановилось.  Клин,
кажется, прожил несколько жизней, пока вибрация не перешла в тихое  гудение.
Оно набирало силу, делалось громче, теперь он уже слышал перестук колес.
   С усилием, от которого на глаза потекли струи пота, Клин  повел  зрачками
вверх  и  увидел  наконец,  как  далеко  впереди  из-за  поворота  показался
маленький огонек. Он приближался, стук колес становился все  громче,  и  вот
огонек превратился в огромный огненный глаз,  несущийся  прямо  на  него,  а
грохот в ушах стал совершенно невыносим.
   "Господи, - пронеслось в голове Клина, - Спаси и по..."
   Страшный удар обрушился ему на темя.

ЧАСТЬ I

Глава 1

   Крестьяне в красных рубахах, упитанные, крепкие, как маленькие  боровики,
быстро перебирая ножками, целенаправленно бежали,  закинув  за  плечи  бурые
мешки. С логикой насекомых  они  пробирались  между  строениями  -  фермами,
солдатскими  бараками,  мельницей,  след  в  след  по  протоптанной  однажды
дорожке. Прокладывая свой путь, каждый из них сначала  тыкался,  как  слепой
котенок, туда-сюда, находил правильное направление и  больше  уже  не  менял
его. Вперед, назад, туда - налегке, обратно - с мешком. Или вот с бревном. А
тут и в зеленых плащах, откуда ни возьмись, рыцари из враждебного... Чего  -
лагеря? города? Да, наверное, города.
   Настя щелкнула кнопкой "мыши", выведя стрелку курсора на надпись  "меню",
и человечки на экране монитора замерли. Нужно сделать паузу. Она поднялась с
вертящегося высокого кресла, подошла к окну.  Голова  идет  кругом  от  этих
игрушек. Постирать их все, а то уже по  ночам  снятся  всадники,  пехотинцы,
лучники, последняя неделя вся пошла коту под хвост: с  утра  пораньше  Настя
садилась за компьютер и погружалась в Warcraft, делая лишь короткий  перерыв
для того, чтобы перекусить на скорую  руку.  Это  такая  игра,  тактическая.
Записала на свою голову. Врагам только такие подарки делать, чтобы выпали из
жизни, перестали заниматься делами, повылетали  бы  из  школ  и  институтов,
сидели бы перед компьютерами и строили на мониторах фермы, бараки, кузницы.
   Ровно неделю назад отец перетащил в ее комнату старенькую "четверку". Сам
он давно уже работал на "Макинтоше", сменив до этого не  один  компьютер,  а
"четверка",  самая  первая  его  машина,  в  свое  время  очень   модная   и
современная, теперь пылилась в углу. Продавать ее отец  не  хотел,  говорил,
мол, головной боли будет  больше,  чем  денег,  а  сейчас  вот  перетащил  в
детскую. Поставил модем, записал кучу игр, проклятый Warcraft в том числе, и
поздравил Настю с первым собственным компьютером. На самом деле давно  пора,
думала Настя. А что, семья у них не бедная, а компьютер  -  не  роскошь  для
современного  человека,  пусть  ему   даже   шестнадцать,   предмет   вполне
необходимый. Почти все ее одноклассники давным-давно уже в Интернете  сидят,
в школе общаются друг с другом  на  своем  языке,  слэнг  у  них  особенный,
бедняги учителя не понимают, а они на учителей свысока смотрят -  "чайники",
вчерашний день. Динозавры.
   Голова тяжелая, чертова игрушка вышибает мозги, отвлечься  нужно,  забыть
об этой забаве для  тунеядцев.  У  нее  ведь  куча  дел,  подумать  страшно.
Одиннадцатый класс, будь он неладен, ни то  ни  се,  совсем  другое  дело  -
первый курс института, разница огромная. Статус другой. А  сейчас  кто  она?
Школьница, девчонка. Несерьезный человек.
   Фонари заливали пустынные асфальтированные дорожки белым светом,  летними
ночами почему-то казавшимся намного  ярче,  чем  зимой.  Начиная  с  октября
Петербург превращался в холодное грязное месиво, всасывающее в себя и  свет,
и хорошее настроение, и силы. И фонари, так же как и люди зимой, становятся,
наверное, апатичными, светят вполсилы, через "не могу".  Свет  отражался  от
неотличимых  друг  от  друга  стен  девятиэтажных  домов,  освещал   газоны,
выхватывая из темноты каждый листик на высоких деревьях,  растущих  у  Насти
под окном.  В  искусственном  освещении  листья  казались  серыми,  тоже  не
настоящими, аккуратно наклеенными на темные ветви. На улице - ни  души.  Еще
бы, три часа ночи.
   А Дик - куда он подевался? Николай Егорович, сосед по лестничной  клетке,
в это время гуляет со своим догом. Дик бегает без намордника, милейший  пес,
золотой просто. Николай Егорович,  выгуливая  Дика,  обычно  берет  с  собой
газету, свернутую в трубочку. Пожалуй, это единственное,  чего  Дик  боится.
Николай Егорович рассказал как-то, что, когда Дик был еще  совсем  крохотным
щенком, вот таким - он отмерил ладонью расстояние от земли,  остановив  руку
примерно на уровне Настиного живота, Николай Егорович, рассердившись, ударил
его по носу свернутой газетой "Правда". С  тех  пор  Дик  до  смерти  боялся
газеты "Правда". Это словосочетание, произнесенное хозяином, действовало  на
него мгновенно - огромный дог приседал на  все  четыре  лапы,  начинал  тихо
поскуливать и большими молящими глазами заглядывал в лицо Николаю Егоровичу.
Но если кто-то другой, посторонний,  пытался  подействовать  на  Дика  таким
образом, реакция была  совершенно  иной.  Пес  начинал  рычать,  готовясь  к
прыжку, и горе тому,  кто  опрометчиво  продолжал  эксперименты  с  прессой.
Правда, серьезных происшествий не было ни  разу,  соседи  знали,  что  перед
носом у Дика газетами лучше не помахивать, а еще лучше вообще не  показывать
ему ни "Правду", ни "Ведомости", ни любую другую периодику.
   Темный силуэт, отражавшийся в окне, нравился Насте.  Этим  летом  она,  к
своему удовольствию, убедилась в том, что все, кто с ней знакомился,  давали
ей больше шестнадцати лет. Еще бы! Грудь, талия, рост - все как  надо.  Ноги
длинные - она сделала три шага назад и повернулась  к  большому  зеркалу  на
стене. Да, вполне приличные ноги. С такими ногами хоть куда. В любой одежде.
Ну, почти в любой.
   Настя покосилась на горящий экран монитора и скривила губы. Все, хорошего
понемножку. Не садясь на стул из опасения,  как  бы  безумная,  нескончаемая
игра снова не затянула ее, Настя, согнувшись пополам, дотянулась до "мыши" и
щелкнула три раза кнопкой "Exit program". На черном экране появились  значки
программ и папок, не так много, как в компьютере отца, но для  Насти  вполне
достаточно. Освоив несколько  графических  программ,  она  остановилась,  до
Интернета руки так пока и не дошли. А так  хочется  связаться,  например,  с
Дохлым и какую-нибудь гадость ему в компьютер запустить.  А  то  возомнил  о
себе невесть что. Но Настина "четверка" пока была глухой и немой, а  отец  к
своей машине  ее  не  подпускал.  Тайны  мадридского  двора.  Подумаешь!  Не
больно-то и хочется. Игрушек у Аркадия  Михайловича  в  машине  нет,  а  его
бизнес Настю нисколько не интересует. Правда,  вся  информация  в  отцовском
"Макинтоше" была спрятана под кодовыми паролями, но  он  опасался,  что  его
слишком самостоятельный, как считалось в  доме,  ребенок  сунет  в  дисковод
какую-нибудь зараженную дискету и не удосужится открыть  "Доктора  Вебба"  -
антивирусную программу, которую Настя  и  в  своей  машине,  честно  говоря,
игнорировала. Подумаешь, вирус. Придет Гарик и вылечит. Все равно он к  отцу
каждую неделю заглядывает, мудрит что-то с его компьютером.
   Родители дома не ночевали.  Отец  уехал  за  город,  на  свою  лесопилку,
которую купил неделю назад. В представлении Насти "лесопилка" - это огромный
длинный станок неопределенной конструкции, с одного конца в него  засовывают
бревна, а с другого выезжают готовые доски. Она очень удивилась, когда  отец
радостно сказал, что теперь и дачи не нужно -  летом  все  семейство  поедет
отдыхать на лесопилку.
   - Как это? - спросила Настя. - Отдыхать на лесопилке?
   - Там настоящий отдых, - ответил отец. Настины глаза, и без того большие,
пока Аркадий Михайлович говорил, становились  все  круглее,  и  уже  заняли,
пожалуй, половину ее красивого, искусно вылепленного личика. Оказалось,  что
лесопилка - это целая маленькая деревня,  само  место,  где  пилят  доски  -
немного в стороне, а несколько домиков в этой  деревеньке  вообще  пустые  и
теперь принадлежат им.
   - Поедем, выберешь любой, - сказал отец.
   - Так это правда все  теперь  твое?  -  Настя  продолжала  во  все  глаза
смотреть на отца.
   - Ты чего таращишься? Не совсем, конечно, мое, но  пользоваться  можно  в
полном объеме. Одному мне это пока не осилить. Скинулись мы, короче  говоря,
с друзьями и купили.
   - Так ты что теперь - помещик? А крепостные  у  тебя  тоже  есть?  Ты  же
сказал, что пустуют несколько домов. А в остальных живут?
   - А как же? Работают мужики на лесопилке,  там  и  живут.  Ты  голову  не
забивай себе - аренда, субаренда, в этих делах сам черт ногу сломит. В нашей
стране,  во  всяком  случае.  Ведь  большинство  юристов  толком  ничего  не
понимают, вслепую работают. Знаешь такую поговорку - закон - что дышло...
   - Знаю. Только вот хотела тебя спросить, что такое дышло?
   - Дышло... Это такая, в общем, штука... Лошадь представляешь себе?
   - В общих чертах.
   - Ну вот, на лошадь надевают... Или в телегу...  Слушай,  вот  поедем  на
лесопилку, там будет тебе и дышло и лошади, на охоту пойдем.
   - Ну, ни фига себе, -  ответила  Настя,  надув  губы.  -  Люди  в  Италию
отдыхать ездят, в Испанию, туда, сюда, а мы - на лесопилку. Вот красота!
   - Настя, не зарывайся. Испания никуда не убежит. То нам раз плюнуть. Тебе
вообще о школе думать надо, какая, к черту, Испания? А это - наше  поместье,
это тебе не бандюковские замки в Красном селе, для понту выстроенные. Это  -
настоящее. И доход, кстати, мне будет  от  них  немалый.  Собственно,  самый
большой из всего, что я до этого имел.
   Доход, доход... Настя хорошо помнила то время, когда слово "доход"  в  их
семье вообще не употреблялось. Аркадий Волков  и  его  жена,  Настина  мама,
носившая редкое для девяностых  годов  двадцатого  века  имя  Раиса,  совсем
недавно стали людьми состоятельными, года три, наверное, всего прошло с  тех
пор, как каждое утро в семье Волковых начиналось с размышлений,  как  дожить
до Раисиной получки. Что касается отца, то, сколько Настя себя  помнила,  он
никогда не работал "по трудовой книжке", все время искал  халтуру,  неделями
сидел дома,  вернее,  лежал  на  узком  стареньком  диване  и  строил  планы
обогащения. То, что в конце концов какой-то из этих планов сработал, удивило
всех и особенно самого  Аркадия.  За  три  с  небольшим  года  дом  Волковых
превратился из обычной бедной квартирки в респектабельное жилище, целый  год
занял пресловутый евроремонт с перепланировкой, возле дома появилась сначала
красная "девятка", а потом и серебристая "ауди", Аркадий теперь не лежал  на
диване, а все время пропадал на службе, "на фирме", как он говорил.
   Сейчас Насте казалось,  что  по-другому  и  быть  не  может.  Она  иногда
вспоминала о том, как они жили лет пять назад, как ей приходилось  ходить  в
школу в каких-то немыслимых пальто, подаренных бабушкой, туфельках, вышедших
из моды еще до того момента, как их сшили в  какой-то  местной  артели,  как
дома на обед ели одни  макароны,  а  главным  развлечением  был  черно-белый
телевизор "Рекорд", и не могла поверить, что это действительно происходило с
ее семьей. Так разительно отличалась жизнь нынешняя  от  той,  далекой  и  с
расстояния   в   несколько   лет   видевшейся   какой-то   грязной,   словно
сосредоточенной в одном,  вечно  закопченном,  раскинувшем  по  всей  ванной
комнате уродливые толстые  рукава  труб,  водогрее.  Он  первым  вспоминался
Насте, когда она, оглядываясь назад, мысленно  возвращалась  к  детству.  По
ночам он вдруг начинал рычать человеческим голосом, жутко,  с  подвываниями,
будил Настю, она ежилась под одеялом и представляла себе  какое-то  страшное
существо, проникшее в квартиру и что-то ищущее, может быть, ее,  Настю.  Всю
ночь призрак, поселившийся у Волковых, хрипел, стонал  и  булькал,  а  утром
эмалевая  поверхность  ванны  бывала  присыпана  сажей,  скрывающей   желтые
дорожки, оставленные бесконечно капающей из старых труб ржавой водой.
   Мать ушла к одной из бесчисленных своих подруг, сказав, что дома будет не
раньше завтрашнего, вернее, уже сегодняшнего вечера. Спать не хотелось. Да и
смешно спать, коль она осталась дома одна. Не так уж часто  Насте  удавалось
побыть хозяйкой в собственной квартире, без надоевших советов  и  подсказок,
без всех этих "выключи чайник", "сделай  музыку  потише",  "иди  ешь,  а  то
остынет, двадцать раз греть никто не будет, каждый день одно и то  же".  Вот
именно - одно и то же! Как  они  не  понимают,  что  если  изо  дня  в  день
несколько лет подряд повторять про чайник и музыку, то она просто перестанет
реагировать. Будет воспринимать эти замечания как данность, как обои в своей
комнате, - единственное, что осталось в их квартире "совкового". Рисунок  на
обоях Насте очень  нравился,  и  она  отстояла  свою  комнату,  не  дала  ее
"европеизировать", сказала, что белые стены ей не нужны, что  пусть  у  себя
родители творят что хотят, хоть нестругаными досками стены  обшивают,  а  ей
оставят ее любимые обои.
   Хорошие у нее родители, очень  хорошие,  она  их  очень-очень  любит,  но
все-таки с каким бы удовольствием она жила одна. Она  абсолютно  все  умеет,
отцу только кажется, что она еще беспомощный ребенок, который не в состоянии
отвечать за свои поступки. Да и мама тоже все  выхватывает  у  нее  из  рук.
Только Настя соберется что-то делать на кухне,  как  мама  тут  же  лезет  с
советами: это не так, то не правильно, как будто Настя сама  не  знает,  как
надо. Просто у каждого разные  методы:  мама  по-своему  привыкла,  Настя  -
по-своему. Зачем же навязывать?
   Настя подняла руки и потянулась изо всех сил. Не  хрустят  косточки,  это
хорошо. А то  отец,  как  начнет  утром  разминаться,  что,  правда,  бывает
довольно редко, так хруст такой стоит, даже страшно. Вроде и не старый ведь,
сорока еще нет. Хотя какое там, не старый - после тридцати  уже  все.  Каюк.
Какие там у них радости? Да никаких. После тридцати - это разве жизнь?  Так,
прозябание.  Ну,  ей,  Насте,  до  тридцати  еще  целая  жизнь.   Можно   не
волноваться. Она еще все успеет.
   Раз родителей нет дома, можно спокойно покурить  в  комнате.  Ничего,  до
прихода отца проветрится, а то замучилась она бегать  на  лестницу.  Правда,
надо отдать  родителям  должное,  когда  проблема  ее  курения  в