- Куда? - не поняла Катя.
   - К себе вернусь. К тебе. Я снова стану таким,  каким  ты  привыкла  меня
видеть, каким я тебе больше нравлюсь.
   - Ты мне любым нравишься.
   Старик бросил на нее быстрый взгляд и снова наклонился к своей тарелке.
   Ничего не ответил. Но была, была в  его  взгляде  благодарность,  и  Катя
успела ее заметить.
   - Мы выживем, да, деда? - спросила она.
   И старик дрогнул.
   Он и сам не заметил, как на глаза  навернулись  слезы.  Он  наклонился  к
столу еще ниже, сжал челюсти, стараясь, чтобы Катя не заметила его слабости,
но не выдержав, прошел в ванную и запер за собой дверь. Сев на холодный край
ванны, старик прижал кулаки к глазам. Попытался подавить рыдания.  "Выживем,
внучка, - бормотал  он  вполголоса.  -  Выживем  и  воспрянем...  Выживем  и
воспрянем..."
   Твари, проснувшиеся в нем, были не только безжалостными, но, оказывается,
могли и всплакнуть. Впрочем, одно без другого и не бывает. Сильные и суровые
чаще плачут, чем слабые и трусливые.
 
*** 
 
   Старик вышел из дома явно принарядившимся. На нем был пиджак,  рубашка  с
твердым воротником,  седые  вихры,  обычно  торчавшие  во  все  стороны,  он
пригладил, причесал. Так может выглядеть человек, которому предстоит  что-то
важное.
   Не задерживаясь во дворе, старик свернул  на  улицу,  сел  в  троллейбус,
долго ехал на окраину  города,  потом  шел  пешком  по  разбитым,  прогретым
солнцем  улочкам  и,  наконец,  вышел  к  невзрачному   пятиэтажному   дому,
сложенному из серых блоков, исполосованных  ржавыми  потеками  от  балконов,
подоконников, от каких-то железок, торчавших в самых неожиданных местах.
   Видимо, он знал этот дом, бывал в нем, потому что ни у кого не  спрашивал
дороги, шел уверенно. Миновав три подъезда, вошел в четвертый,  поднялся  на
верхний этаж и позвонил в дверь, обитую узкими деревянными планками.
   Его ждали.
   - А, Иван Федорович, - обрадовался  пожилой  рыхлый  человек  в  пижамных
брюках и в майке с обтянутыми плечиками. - Входи, дорогой! Всегда  рад  тебя
видеть! Входи...
   - Привет, Илюша, - старик пожал мягкую, влажную ладонь хозяина и прошел в
комнату. - Все без перемен, - сказал он, осмотревшись. - Все на местах.
   - Да,  да,  да,  -  горестно  подтвердил  Илюша,  опускаясь  на  стул.  -
Присаживайся, Иван... Открою бутылочку, выпьем по  стопке,  вспомним  старые
времена, когда мы с тобой еще кому-то нравились...
   - Я и сейчас многим нравлюсь,  -  нахмурился  старик.  -  Но,  боюсь,  не
выпьем.
   - Что так? Сердце?
   - Рука.
   - Ха! А что может  случиться  с  рукой?  -  простодушно  удивился  Илюша,
присматриваясь к рукам старика.
   - Дрожит.
   - Ну и пусть дрожит! Я не  буду  наливать  слишком  полно,  чтобы  ты  не
расплескал своей дрожащей рукой, а?
   - Нет, мне нельзя, - ответил старик как-то не в тон. - Нельзя, чтобы рука
дрожала, - повторил он, но тут же, спохватившись, умолк. - Ладно... Так уж и
быть... Где наша не пропадала... Был бы повод.
   - А повод есть?
   - И неплохой. Значит, так... - старик  помолчал,  собираясь  с  духом.  -
Значит, так... Ты когда-то говорил, что не прочь купить дачу...
   - Оглянись, Иван! - хозяин развел в стороны голые полные  руки  так,  что
пальцами почти дотянулся до  противоположных  стен.  -  Скажи,  здесь  можно
жить?
   Здесь помирать и то нельзя, потому что гроб невозможно вынести  в  дверь,
развернуть на площадке, снести вниз! Один мужик помер в  соседнем  подъезде,
так, не поверишь, гроб стоймя выносили... Ужас. А недалеко в  одном  доме...
Подъемным краном с балкона гроб спускали... Представляешь?
   - Что-то ты, Илюша, рановато заговорил о гробах... Ты вот что... Бери мою
дачу.
   - Что?!
   - Бери, Илюша.
   - А сам?
   - Перебьюсь.
   - Взять у тебя дачу? Да никогда! - и хозяин, подтверждая свою  решимость,
даже отвернулся к окну, как бы не желая даже разговаривать на подобные темы.
   - Бери, Илюша, бери... Пока другие не взяли.  К  тебе-то  я  хоть  иногда
смогу на денек приехать, авось, не выгонишь...  А  к  другим,  к  чужим,  не
смогу.
   Можешь  даже  завтра  въезжать.  Все  равно  пустует.  Мои  по  заморским
барахолкам носятся, я с Катей занят... Не до дачи мне сейчас.
   -  Ты  что...  всерьез?  -  в  голосе  Илюши  было  равное  количество  и
сдерживаемой радости и откровенного недоумения.
   - О цене, помнится, мы говорили... Поднялись  цены,  -  старик  незаметно
перешел к главному.
   - Что случилось, Иван? Если нужны деньги,  дам  денег...  Сколько  нужно,
столько и дам... И торопить с отдачей не буду... Сколько тебе нужно?
   - Десять тысяч долларов.
   - Да? - Илюша озадаченно склонил голову к плечу и некоторое время смотрел
на старика, пытаясь понять, что стоит за его неожиданным  предложением,  что
стоит за этой суммой, громадной по нынешним временам. В переводе на рубли  -
десятки миллионов...
   - Ну? - поторопил его старик. - Берешь?
   - А почему десять? Почему не восемь, не одиннадцать?
   - Согласен и на одиннадцать.
   - Завод покупаешь?
   - Послушай меня внимательно, Илюша,  -  старик  плотно  прижал  ладонь  к
столу, как бы призывая хозяина говорить по делу и не отвлекаться на  догадки
и предположения. - Деньги мне нужны срочно. Сегодня. А на оформление покупки
уйдет месяц... Деньги дашь сейчас. Пошаришь по своим тайникам и  дашь.  А  я
здесь же, сейчас, подписываю любую бумагу, которою пожелаешь мне  подсунуть.
Дескать, деньги получил сполна, признаю, что дача мне уже не принадлежит...
   - Вместе с участком? - уточнил Илюша.
   - Да, восемь соток лесного участка. Все подпишу. А ты с  завтрашнего  дня
начнешь, не торопясь, оформлять документы, справки, купчие и  прочее.  Я  не
подведу, назад не отшатнусь, пакости не устрою... Соглашайся, Илюша.
   - Ты что-то от меня скрываешь,  Иван?  -  раздумчиво  протянул  Илюша.  -
Что-то скрываешь.
   - Конечно.
   - Что?
   - Не скажу. Тебе это не  нужно.  На  наших  с  тобой  отношениях  это  не
отражается. Я же не спрашиваю, откуда у тебя десять тысяч долларов...
   Соглашайся. Будешь жить в лесу, просыпаться от  пения  птиц,  в  двухстах
метрах речушка, хорошая речушка, чистая, с рыбами, с раками...  Посмотри  на
себя... В такую жару сидеть в этой бетонной камере... Потный,  усталый,  про
гробы рассказываешь...
   - В гости  приезжать  будешь?  -  негромко  спросил  Илюша,  и  это  было
согласием.
   - А куда же мне деваться, Илюша? - грустно проговорил старик. -  Если  не
прогонишь, конечно, приеду.
   - А твои? Не возражают?
   - Чего им возражать... Дача-то моя. И весь  разговор.  Пока  вернутся,  у
тебя уж все документы будут на руках.
   - Тоже верно, - согласился Илюша. - Тоже верно. Теперь, Иван, о цене...
   Десять тысяч... Это очень большая сумма.
   - Понял, - кивнул старик. - На это я скажу тебе вот что...  Не  обижайся,
Илюша, но если ты предложишь мне девять  тысяч  девятьсот  девяносто  девять
долларов... Я откажусь.
   - Круто, - Илюша был  озадачен  не  столько  суммой,  сколько  поведением
старика. - Какой-то ты не такой сегодня, Иван.
   - Наверно, съел что-то не то...
   - Скорее всего, - согласился Илюша.
   - Думай, дорогой... Только не очень долго. У меня  мало  времени.  Совсем
мало времени.
   - А куда торопишься?
   - Помирать скоро. Если откажешься, завтра же помещаю объявление в газете.
И продам дачу дороже. Ведь мы оба знаем, что она стоит  больше,  чем  десять
тысяч. Это мы с тобой знаем, верно?
   Илюша долго молчал, ходил по комнате, пыхтел, пил на кухне  воду,  принес
стакан газировки и для старика. Тот молча выпил, отставил стакан и продолжал
сидеть, не поторапливая хозяина,  не  уговаривая,  не  расписывая  прелестей
дачи.
   Наконец, Илюша, решившись, твердой походкой направился в  коридор,  долго
ковырялся в каких-то ящиках, передвигал  тяжести,  что-то  ронял,  поднимал,
выдергивал гвозди... И появился с небольшой железной коробочкой из-под чая.
   - Вот, - сказал он и со значением  поставил  ее  на  стол.  -  Можешь  не
пересчитывать.
   Старик открыл коробочку, заглянул  внутрь.  Там,  свернутые  в  рулончик,
лежали доллары.
   - Ровно десять тысяч, - сказал Илюша. - Отлучившись еще раз, он  вернулся
с листом бумаги и ручкой.  -  Пусть  будет  так,  как  ты  сказал,  Иван.  Я
согласен. Пиши...
 
*** 
 
   Уже вернувшись домой, войдя в свой двор, старик  забеспокоился.  Поначалу
он и сам не мог понять, в  чем  дело,  что  его  растревожило.  Коробочка  с
деньгами на месте, в кармане, с Ильей расстались вроде нормально...
   Но пройдя еще метров десять, понял, в чем дело - впереди, как раз на  его
пути, стояла разболтанная скамейка и на ней сидели трое ребят. Тех самых.
   Он их иначе не называл - те самые, говорил он Кате, про себя, в мыслях.
   Старик замедлил шаги, прикидывая, куда бы удобнее свернуть, чтобы  обойти
их, но взял себя в руки и пошел, не сворачивая. Ребята  тоже  заметили  его,
переглянулись, но со скамейки не  поднялись,  не  ушли.  Каменной  походкой,
старательно переставляя ноги, больше всего опасаясь споткнуться,  зацепиться
за что-нибудь, старик прошел мимо и продолжал идти, чувствуя спиной, что все
трое смотрят ему вслед.
   И вдруг он услышал смех. Негромкий, сдерживаемый  и  потому  показавшийся
ему  особенно  глумливым.  На  скамейке,  которую  он  только  что  миновал,
смеялись.
   Старику не важно было, смеялись ли над ним  или  же  просто  от  хорошего
пищеварения. В любом случае смех напрямую касался его. Они  не  имели  права
смеяться при нем вообще - это он тоже откуда-то знал.
   Старик медленно, словно преодолевая сопротивление суставов, оглянулся.
   Так и есть, смеялись все трое. Масластый, с голыми  загорелыми  коленками
студент, жирный торговец и красномордый, с глазами  навыкате  -  сынок  того
самого полковника, который, как подозревал старик, и  спустил  все  дело  на
тормозах.
   Помимо своей воли старик вернулся, он даже сам  не  заметил,  как  сделал
несколько шагов к скамейке. Остановился -  бледный,  со  вскинутой  головой,
глаза его светились молодо и зло.
   - Что, батя, уставился? - улыбчиво спросил Игорь  поощрительно  глядя  на
старика. Дескать, не стесняйся, говори, чего у тебя там накипело.
   - Ну? - поторопил его Борис.
   Вадим тоже  почувствовал  себя  обязанным  поддержать  друзей,  опять  же
хотелось ему показать и собственную твердость.
   - Спрашивают же люди - чего уставился?
   - За-по-ми-на-ю, - медленно, по складам произнес старик. - Чтоб с другими
вас не спутать.
   - Нас не  спутаешь,  -  рассмеялся  Вадим,  и  его  подбородок,  покрытый
срезанными прыщами, сделался еще краснее. - Мы одни такие!
   - Были, - сказал старик и, не оглядываясь, быстро зашагал к своему  дому.
И не было в нем уже скованности, неловкости.
   Смеха за спиной он не услышал.
   А Катя встретила новостью.
   - Тут Валентина Петровна приходила из первого подъезда... Помнишь, ты еще
помогал ей стенку собирать?
   - Ну? - насторожился старик. Он даже сам не  заметил  происшедшей  в  нем
перемены - настороженность вызывали самые невинные сообщения.
   - Оставила ключи... Она уезжает куда-то по путевке на месяц... Просила за
котом присмотреть. Только предупредила, чтоб никому не говорили, что  она  в
отъезде... А то, говорит, обязательно в квартиру заберутся. Да, и про газеты
сказала... Чтоб из ящика вытаскивали... Я согласилась, - Катя с  недоумением
посмотрела на старика. - А ты чего молчишь, деда?
   - Да так, - растерянно пробормотал старик. - Прикидываю...
   - Может, не надо было соглашаться?
   - О чем говорить. Господи... Я не к тому... Выходит, там уже все знают, -
произнес старик загадочные слова.
   - Где там? - удивилась Катя.
   - Там, - старик показал пальцем в потолок.
   - В прокуратуре?
   - На не-бе-сах, - по складам, как недавно у скамейки  парням,  проговорил
старик. Но теперь в его голосе была улыбка.
   - О чем знают?
   - Обо всем.
   - А ты никак выпил?
   - Пришлось немного... Самую малость.
   - С кем?
   - Илюшу проведал.
   - Понятно, - кивнула Катя, имея, видимо, свое мнение и об Илюше, и о  тех
отношениях, которые связывали старика с тем человеком. - Есть будешь?
   - А как же! У Илюши я только выпил...  А  закусывать  домой  пришел.  Да,
Катя, вот еще что... - старик долго подбирался  к  этим  словам  и  наконец,
решил, что удобнее случая не будет. - Как бы это сказать...  Отлучусь  я  на
денек-второй... Перебедуешь тут без меня?
   - Одна? - ужаснулась Катя.
   - А что...  Запрешься  на  все  замки,  крючки,  щеколды...  И  прекрасно
проведешь время... А?
   - Не знаю, - Катя передернула плечами. Слова старика  ее  встревожили.  -
Видела с балкона этих хмырей... Выпустили... По двору разгуливают, как ни  в
чем не бывало.
   - Пусть, - негромко пробормотал старик. И не удержавшись добавил:
   - Пусть погуляют пока. - И тут же пожалел, ругнул себя за несдержанность.
Но  Катя,  казалось,  не   заметила   многозначительного   "пока",   слишком
разволновалась, узнав, что старик собирается уехать.
   - А отложить никак нельзя? - спросила она.
   - Рад бы, - простонал старик. - Поверь, Катя... Мне  тяжелее  тебя  здесь
оставлять, чем тебе оставаться... Если все сложится, через день буду дома.
   Договорились?
   - Да ладно... Чего уж там... Куда собрался-то?
   - Недалеко, - уклонился старик от ответа.
 
*** 
 
   В Москву старик приехал ранним утром. При нем была хозяйственная сумка, в
которых дачники возят  обычно  провиант,  инструмент,  резиновые  сапоги  на
случай непогоды. Там же может оказаться и  бутылка  водки,  хлеб,  молоко  в
пакетах. Такая сумка была у старика. И даже попади она в чужие руки, вряд ли
кто смог бы обнаружить под донной подкладкой завернутые в газету доллары.
   В другой руке, под мышкой, старик держал связанные вместе лопату,  тяпку,
грабли. Острые части были предусмотрительно обернуты  тряпкой,  чтобы  ни  в
метро, ни в электричке  не  прицепились  контролеры,  не  набросились  бы  с
криками пассажиры, усмотрев в инвентаре опасность для собственной жизни.
   С сумкой и свертком старик ничем не отличался  от  замызганного  дачника,
которые тысячами  носятся  по  электричкам,  автобусам,  а  то  и  пешком  в
безуспешной   попытке   приобщиться   к   природе,   поправить   собственное
благосостояние, вырастить хоть что-нибудь к зиме.
   Сумку старик сдал в камеру хранения, связку инвентаря оставил при себе и,
настороженно посверкивая глазами из под седых бровей, - не следит ли за  ним
кто, вышел на привокзальную площадь. Дальше его  путь  лежал  к  электричке.
Меньше часа потребовалось старику, чтобы добраться до подмосковного  городка
Одинцово.
   Он знал, что здесь есть большой вещевой рынок, на  котором  иногда  можно
купить очень своеобразный товар.
   Да, мы часто не отдаем себе отчет о глубине наших криминальных  познаний.
Знаем много, даже слишком много,  и  любое  услышанное  слово,  цифра,  имя,
название улицы или города врезается, навсегда врезается в  сознание,  а  при
первой же надобности возникает  вроде  светящейся  строки,  какие  бывают  в
больших городах над высокими зданиями.  И  бегут,  бегут  там  эти  строчки,
заманивая простодушных людей в фальшивые  банки,  концерны,  убеждая  отдать
свои деньги, чтобы получить в десять раз больше...
   Конечно... Держи карман шире.
   Когда-то в телевизионной передаче мелькнули слова о том, что  на  вещевом
рынке Одинцово можно без труда...  И  вот  уже  старик  сошел  с  поезда  на
платформе Одинцово.
   Присматриваясь  и  озираясь,  прошел  через  вокзальную   площадь,   мимо
цветочных рядов, мимо старушек,  торгующих  дешевыми  сигаретами,  хлебом  и
водкой, мимо кавказских красавцев, разложивших дары южных стран - от бананов
до гранатов. Дальше шли плотные ряды хохлов - с Украины везли масло,  торты,
сервизы, сало, инструменты, колбасы. Народ нового  независимого  государства
уже не упрекал поганых москалей в том, что те поедают его драгоценное  сало,
теперь хохлы везли его сами и бывали счастливы, когда у них это сало  брали.
За один рубль уже давали сорок худосочных купонов, а один доллар стоил более
ста тысяч этих купонов.
   Миновав продуктовые ряды, старик вошел в толпу вещевого рынка. Здесь  уже
царил товар из Турции, Китая, Вьетнама и прочих  экзотических  стран,  товар
дешевый, паршивый, но с ярлыками  яркими,  блестящими,  внушающими  почтение
простоватому российскому покупателю.
   Старик не торопился, медленно  передвигаясь  от  магнитофонов  к  кожаным
курткам, от ковров к сервизам,  но  не  видел,  не  находил  того,  что  ему
требовалось. Наконец, среди тряпья и  хлама,  разложенного  на  прилавке  он
заметил  небольшой  пистолет,  небрежно  брошенный,  полуприкрытый  ремнями,
зажигалками, пряжками ремней. Он  повертел  его  в  руках  -  это  оказалась
игрушка для газовой стрельбы.
   - Бери, папаша, - весело повернулся к нему парень, уминающий шашлык.
   Рядом на прилавке стояла бутылка водки, на газетном листе была  разложена
зелень, хлеб. Тут же толклись  еще  несколько  человек  -  подходя,  отходя,
что-то обсуждая и незлобиво переругиваясь.
   - Слабовата машинка, - старик небрежно бросил пистолет на место.
   - Эта слабовата?! - поперхнулся продавец  в  спортивном  костюме  черного
посверкивающего цвета, но на нем в  самых  неожиданных  местах  были  нашиты
малиновые, желтые, ярко-зеленые полосы. - Что же тебе нужно тогда? Пушку?
   - Пушку, - негромко ответил старик. - Именно так.
   - Ну, ты даешь, папаша!
   - Что с людьми делается, не пойму, -  добавил  второй  продавец,  тоже  с
шампуром в руке. - Одной ногой в могиле стоит, а пушка требуется...
   - Кто одной ногой, кто уже двумя... Не твоего ума дела, - ответил старик,
не заметив, как перешел на разговор  грубоватый,  вызывающий.  Откуда-то  он
знал, что так его быстрее поймут, охотнее поверят,  меньше  у  парней  будет
сомнений и вопросов. Да, грубоватость вызывает в  наше  время  куда  большее
доверие, чем обходительность и вежливость - за ними всегда видится слабость,
а то и скрытая подловатость.
   И старик двинулся дальше, присматриваясь к прилавкам, где навалом  лежала
всякая мелочь - парфюмерные наборы, заколки, ремни, кассеты. В  двух  местах
он увидел разложенные на мягких подстилках очень  внушительные  пистолеты  -
газовые,  пневматические,  большие  и  маленькие,   итальянские,   немецкие,
американские. Но разговора с продавцами не получилось. Едва старик спрашивал
о чем-то серьезном, к нему просто теряли  интерес,  подозревая  в  нем  кого
угодно, но только не того, кем он был на самом деле.
   У самого выхода, когда старик решил заглянуть в хозяйственный магазин, он
почувствовал, что кто-то осторожно берет его за локоть. Обернувшись,  увидел
парня в цветастом костюме.
   - Батя, - это обращение было уже куда уважительнее,  нежели  панибратское
"папаша", - отойдем на минутку, - и парень, ухватив старика за руку, оттащил
его к железному забору, который окружал  рынок.  На  заборе  были  развешаны
куртки, пальто, какие-то женские балахоны, завезенные  неизвестно  из  каких
краев, и все это делало забор сплошным, непрозрачным. - Батя, - который  раз
повторил парень, но все оглядывался, озирался, не решаясь произнести  что-то
внятное.
   - Да говори уже! Никто на нас не смотрит, никто не подслушивает. Один  я,
ты что не успел сообразить?
   - Не будем о моих способностях... Ты насчет пушки заикался?
   - Заикаешься ты, - жестковато ответил старик. - А я спрашивал.  И  сейчас
говорю открытым текстом... Нужна.
   - Деньги есть?
   - Иначе и не спрашивал бы.
   - Пошли.
   - Пошли, - согласился старик. - Но сразу говорю - деньги не при мне.
   - А где же они? - обернулся парень.
   - В одном месте.
   - Чего же ты пудришь мозги?
   - Ничуть... Деньги получишь сегодня же... Не дрейфь.
   - Тут, батя, пахнет хорошими деньгами.
   - Я знаю.
   - Смотри, чтоб потом не...
   - Ты показывай товар! Времена нынче странные... Заведешь за угол,  а  там
уж  друж