Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
ти он переживал, и это
старался учесть...
Но эти мысли, суровые и беспощадные по отношению к самому себе, не
вызвали ни единого раза сомнений, колебаний, желания найти причину, которая
бы позволила ему отказаться от задуманного. А теперь, когда винтовка уже
была на месте, отказываться от затеи было бы просто унизительно.
И было еще одно соображение, которое придавало старику уверенность.
Где-то в глубине души он допускал возможность собственного разоблачения и
даже его желательность. Потому что тогда в зале суда неизбежно окажутся и
насильники, если, конечно, уцелеют к тому времени. И вся история выплывет на
поверхность, ее уже невозможно будет замолчать ни за какие деньги. И эта
вероятность тоже не казалась старику слишком уж страшной. К этому он не
стремился, но если произойдет... Ну что ж, так тому и быть.
И алиби он себе придумал, предусмотрел, откуда-то ему уже было известно,
что это такое. Каждый вечер, а то и весь день напролет в глубине двора
мужички играли в домино. Слегка прикрытые зарослями разросшихся кустов
клена, они напоминали о себе радостными или горестными выкриками, шумными
спорами, невнятной суетой, когда посылали кого-нибудь к ближайшему киоску за
бутылкой водки. Так вот, если он подойдет к ним, постоит несколько минут,
вмешается в игру, то его запомнят, и все будут уверены, что он стоит здесь
чуть ли не с утра, никуда не отлучался и потому подозревать его в каких-то
там покушениях никак невозможно. В самом деле, кто может потом установить,
когда он подошел к столу, когда отлучился, надолго ли...
Дьявольская предусмотрительность старика подсказала еще один прием - ему
понадобится авоська с двумя пакетами кефира или еще с какими-то
каждодневными продуктами, вроде хлеба или молока. Эту авоську надо повесить
на видном месте, и она всех убедит, что старик здесь, что никуда не
отлучался, разве что на минутку в ближайший кустарник...
Старик и сам не заметил, как все его мысли выстроились в криминальном
направлении. У него изменилась даже походка, он сделался будто на десять лет
старше, сгорбился, еле волочил ноги, постоянно стремился присесть, чтобы все
вокруг видели, как он слаб, дряхл и немощен, чтобы никому и в голову не
пришло, что он может разгневаться, оскорбиться, решиться на месть. Он уже не
стремился по утрам во что бы то ни стало побриться, и седая щетина прибавила
ему десять - пятнадцать лет. Сумку с продуктами он нес по двору мучительно
долго, давая возможность всем убедиться, как он постарел, как недавние
печальные события надломили его. Несколько лет назад, собирая грибы в лесу,
он подвернул ногу и несколько дней ходил с палочкой. Палочка нашлась, она
завалялась на балконе, и теперь он с ней не расставался.
Катя, конечно же, первой заметила перемены и решила что именно ее беды
так подкосили старика. Она хотела было на себя взять все покупки, но старик
не позволил - ему надо было появляться во дворе старым и разбитым.
Накормив кота вареной рыбой, которую нашел в холодильнике, и убедившись,
что из кухонного окна открывается прекрасный вид на весь двор, старик
собрался уходить. Затаившись, он некоторое время стоял у двери, ожидая пока
в подъезде наступит полная тишина. И только убедившись, что ни на одной
площадке не осталось живой души, старик вышел и осторожно закрыл за собой
дверь. Стараясь не шаркать, быстрой легкой походкой спустился вниз. И из
подъезда вышел не сразу, а лишь понаблюдав через надколотое стекло за
двором.
Все было спокойно и он вышел на ступеньки. Тут же сгорбился, спрятал
глаза под густыми бровями и поковылял к кленовым зарослям, откуда доносились
азартные голоса игроков в домино.
Подошел, присел на край скамейки, покашлял в кулак. Его заметили,
потеснились, он сел свободнее, заглянул в костяшки соседа.
- Будет рыба? - спросил негромко.
- Все, Ваня, будет! - расхохотался сосед. - Только не при нашей жизни.
И мясо будет, и молоко, и рыба...
- Доживем, Бог даст, - смиренно ответил старик и была, была в его голосе
старческая покорность и неназойливая готовность принять жизнь такой, какой
ее сделали новые хозяева страны.
- На Бога надейся, а сам не плошай, - сказал сосед, не отрываясь от игры.
Все произносили слова простые, необязательные, которые не отвлекали бы их от
игры. Вроде идет разговор, вроде и нет.
- Говорят, у прокурора ты был? - спросил сосед, не прекращая игры и не
глядя на старика.
- Посетил, - кивнул старик.
- И как? Помог?
- Как же, он поможет... Догонит и еще раз поможет.
- Больше не пойдешь?
- А куда?
- В церковь тебе надо идти, Федорович, - хохотнул сосед с грохотом
укладывая костяшку на стол. - Там скорее помогут.
- Схожу, - кивнул старик. - Отчего ж не сходить...
***
Старик не мог начать свою большую охоту без того, чтобы объяснить
затеянное самому себе. Бродя от дома к магазину, к автобусной остановке,
возвращаясь обратно, старик неустанно перебирал доводы, объяснения и все
тверже убеждался в том, что отступить не имеет права. Это означало бы
осрамиться перед самим собой. И в будущем он уже не сможет требовать
уважения от кого бы то ни было, не сможет говорить твердо и ясно,
настаивать, возмущаться. И ему уже не придется притворяться, волочить ноги,
смотреть покорно и забито. Тогда все это станет его сущностью.
В его рассуждениях рано или поздно должно было возникнуть и оно возникло
- понятие "мести". Он повторил это слово несколько раз, вслушался в него.
Ему всю жизнь внушали отрицательное отношение к мести, было в нем что-то
низменное, преступное. Дескать, человек сильный, гордый, сознательный
никогда не опустится до мстительности.
- Ни фига, - твердо произнес старик. - Месть - это прекрасно. - И
повторил:
- Месть - это прекрасно. Месть молодит. Ты проходишь через опасность и
как бы сбрасываешь годы, стряхиваешь стариковские болячки, хвори,
недомогания, стариковскую опасливость и осторожность. У тебя уже нет ни
времени, ни возможности обращать на все это внимание-Старик даже сам не
заметил, как началась его охота на крупную дичь - так он определил для себя
свою задачу. Охота на крупную дичь. Он не заметил, как начал высматривать
ее, принюхиваться, готовиться к схватке. Это месть? Хорошо, пусть будет
месть.
Назовите это как вам будет угодно, а для меня это большая охота. И
постепенно перед ним стали открываться законы мести, он, оказывается, всегда
знал их суть.
Но до сих пор в этих знаниях не было надобности, и потому они никак не
проявлялись.
Как о чем-то само собой разумеющемся старик подумал о том, что месть по
своей суровости должна превышать обиду. И вполголоса пробормотал слова о
том, что человек, сеющий ветер, пожинает бурю.
Однажды его осенило - если он отступится, Катя не выздоровеет. И он не
воспрянет. И всегда это неосуществленное дело будет саднить, загнивать в нем
и портить немногие оставшиеся годы.
- Мы оба загнемся, - бормотал он, глядя себе под ноги. - И Катя, и я...
Она умом тронется в своей ванне, а я подохну от насморка, от простуды, от
самого поганого гриппа, потому что не будет во мне никаких сил
сопротивляться никакой хвори... Высохну и подохну, пожелтею и отвалюсь, как
отваливается от ветки ссохшийся лист... А месть... месть освежает кровь...
И вдруг он остановился.
У подъезда, у того самого проклятого подъезда, он увидел роскошное,
сверкающее на солнце создание - темно-вишневый опель. Вокруг машины,
казалось, распространялось перламутровое сияние. Было такое ощущение, что
машина разумна, и она знала о том, что прекрасна, как красавица знает о
собственной неотразимости, в этом ее убеждают взгляды, устремленные со всех
сторон, восхищенные, горестные и безутешные взгляды людей, которые, только
увидев ее, осознали вдруг убогость и беспросветность своего существования...
Старик сразу понял кому принадлежит эта машина. Борису Чуханову.
Насильнику и торгашу. Он не испытал ничего даже отдаленно похожего на
зависть.
Этого просто не было. Старик обрадовался, увидев эту машину, догадавшись,
кому она принадлежит. Было такое чувство, что неожиданно открылось слабое
место насильника, его уязвимость, а то и ущербность.
- Ишь ты какой, - сказал старик негромко, - ишь, как тебя к прекрасному
тянет... Поздравляю, дорогой... Поздравляю... Счастливых тебе километров,
дорогой...
Старик отошел от машины, но осталось в нем какое-то тревожно-радостное
чувство. Он шел, сутулясь и волоча ноги, а сам напряженно пытался понять -
что его обрадовало, что дало ощущение появившихся возможностей? И хотя он
знал, что этого делать не следует, вернулся к машине и еще раз обошел ее по
кругу.
Сверкающие фары, перламутровое сияние, затемненные стекла, которые
создавали внутри приятный полумрак... Все говорило о нездешней, недоступной
добротности машины.
- И хорошо, - сказал старик. - И ладно... И замер, остановившись, - он
увидел круглую крышку бензобака. Да, у опелей эта крышка всегда делалась
круглой. Круглая крышка, под которой находилась входная труба бензобака,
была идеально круглой. "Прямо, как мишень", - подумал старик и, затаенно
улыбнувшись, пошел прочь от машины.
...Утро только начиналось, и серый сумеречный свет просачивался в комнату
сквозь полуприкрытые шторы. Незаметно воздух в комнате становился розовее,
теплее, значит поднялось солнце над городом. За окном слышались первые звуки
начинающегося дня - с надсадным ревом мотора прошла тяжелая машина. Потом
проехал автобус - старик узнал его по длинному, нетерпеливому гудку, видно,
водитель поторапливал сонного еще прохожего.
Проснулась и вышла из своей комнаты Катя, и вскорости из ванной донесся
мягкий шум воды. Старик не мог уже слышать этот шум, сразу портилось
настроение - не может нормальный человек вот так часами поливать себя из
лейки, не может.
"Пытается очиститься", - горестно подумал старик и вдруг без всякого
перехода вымолвил вслух:
- Пора...
Это слово сорвалось само по себе, он не думал в это время ни о
насильниках, ни о способах их покарания, и винтовка с оптическим прицелом не
маячила перед глазами. Просто из каких-то глубин подсознания выскользнуло
это короткое словечко. И ничто не воспротивилось в нем, ничто не ужаснулось.
Он принял его как команду, которую ждал и к которой готовился. И хотя старик
все так же лежал, вытянувшись под тонким вытертым одеялом и ничто не
изменилось ни в его позе, ни в выражении лица, это был уже другой человек,
нежели тот, который всего несколько минут назад любовался отблеском розового
восхода на стене.
Старик прислушался к себе, всмотрелся в себя, как бы оценивая свои боевые
порядки, прикидывая готовность. Страха не было. Он ощущал спокойную
уверенность. Это его даже удивило.
- Ну вот... Прощай, Иван Федорович, - опять вырвались у него неожиданные
слова. - Прощай, дорогой...
Нет, он не думал о немедленном разоблачении, он прощался с прежним собой,
понимая прекрасно, что после первого же выстрела, после первого попадания
прежнего Ивана Федоровича Афонина уже не будет, его место займет другой
человек, более жесткий, если не сказать жестокий.
Да, мы привыкли прощать обиды, не замечать оскорблений, привыкли
пропускать мимо ушей слова снисходительные, унижающие. И в этом уже видим
некое достоинство, мы, дескать, выше мелочных обид, мы выше... Но наступает
момент, когда такое объяснение уже не устраивает, оно уже не оправдывает. И
приходится отказываться от защитной словесной мишуры. Ты перестаешь быть
прежним, ты прежний исчезаешь, а возвращение к себе прежнему вряд ли
возможно. Ты навсегда становишься другим - сдержаннее, обидчивее,
непримиримее.
Хорошо это или плохо, но это так...
Старик неожиданно вспомнил - сегодня среда. Надо же, подумал он, опять
среда. Ну что ж, пусть так.
День обещал быть жарким - уже к девяти часам утра небо сделалось серым и
полыхало, полыхало, заставляя с содроганием представлять, что будет в
полуденный зной. Это хорошо, подумал старик, это кстати. Он знал, что именно
в такие вот жаркие дни собираются у Чуханова друзья, выходят на балкон или
же располагаются в глубине квартиры, залезают время от времени под душ, пьют
вино из холодильника и смотрят фильмы по телевизору. И при этом распахнуты
окна, раскрыта дверь на балкон и все они так доступны, что о лучшей охоте и
мечтать нельзя...
- Тебе нездоровится? - спросила его Катя за завтраком.
- Почему? - старик удивленно вскинул брови.
- Молчишь, в тарелку смотришь... Меня ни о чем не спрашиваешь... И соседи
говорят...
- Что говорят? - насторожился старик.
- Сдавать, дескать, твой дед стал...
- А ты?
- Ничего подобного, говорю, в порядке старикан, он еще вам такое покажет,
такое покажет...
- Да я в общем-то не собираюсь им что-то там такое уж показывать, -
растерянно проговорил старик. - Честно говоря, поздновато мне чем-то
поражать, честной народ...
- Но мысли тяжкие одолевают?
- Господи!. Какие мысли! - старик пренебрежительно махнул рукой, но
испугался проницательности Кати. Ему не хотелось, чтобы она что-то заметила.
Но, оказывается, замечает, оказывается, происходят в нем перемены и они
очевидны. - Твои вот предки скоро приезжают, обновки привезут, - старик
постарался произнести это с подъемом, будто и сам дождаться не мог обновок
из Китая. Но Катя не поддержала его радостного тона.
- Да ну их вместе с обновками! - сказала она.
- Тоже верно, - согласился старик, только чтобы закончить разговор.
Промаявшись часа два дома, он вышел во двор. Прошел вдоль всего дома,
свернул к гастроному, купил пакет кефира, а на обратном пути заглянул к
доминошникам. Отсюда хорошо были видны окна чухановской квартиры и,
поглядывая время от времени в ту сторону, старик прекрасно знал положение.
Окна закрыты, балкон пуст, машины у подъезда нет. Старик иногда подсказывал,
сочувствовал, ему конечно, советовали заткнуться и помолчать, но он был
вполне удовлетворен, поскольку не меньше десятка человек в один голос
подтвердят потом, что он был здесь, никуда не отлучался и потому подозревать
его в каких-то кровавых разборках нет никаких оснований. Он даже кажется
слышал слова, которые потом вынужден будет записать следователь в свой
протокол:
- Здесь был Иван Федорович... Вмешивался в игру, мешал и всем до чертиков
надоел.
- Он что же, каждый день во дворе пропадает с утра до вечера? - спросит
подозрительный следователь.
- Конечно нет! Что вы от него хотите - годы! Когда самочувствие
позволяет, когда погода хорошая, когда ветра нет, - расхохочется свидетель в
лицо дотошному следователю. И тот вынужден будет отступить.
И, глядишь, пронесет, подумал старик и, поднявшись, направился домой.
Поставил кефир в холодильник, послушал как всегда бестолковые сообщения о
воине Чечни с Россией, убедился в том, что идет обычная затяжная окопная
война и яростные перебрехи по радио, по телевидению, что в Москве взрывают
мосты, а в Грозном второй год идет непрекращающийся митинг... А увидев на
экране распухшую физиономию президента, выключил телевизор и вернулся к
доминошникам.
Грохотали костяшки о стол, раздавались время от времени торжествующие
крики игроков, с детской площадки неслись визги детворы, а он сидел, иногда
напоминал о себе. А то ведь как случается - в упор смотрят и не видят,
говоришь - не слышат. Не слышат и все тут. И как бы нет тебя, будто дух ты
какой бесплотный, энергетический невидимый сгусток, как выражаются
мистически настроенные люди. Бывает... И все чаще...
Бросив в очередной раз взгляд в знакомом направлении, старик вздрогнул.
Балконная дверь была распахнута, у подъезда стоял вишневый опель, а сам
толстобрюхий хозяин выволакивал из багажника картонную коробку.
Почувствовав, как дрогнуло, екнуло сердце, старик поспешно опустил глаза
к столу, опасаясь, как бы по его напряженному взгляду никто ни о чем не
догадался. Когда он снова поднял глаза на балкон, там уже стояли все трое
друзей. Они лениво переговаривались, освещенные жарким солнцем, смотрели в
пространство двора, улыбались, судя по всему, прекрасно себя чувствовали и
не собирались никуда уходить - все были раздеты до пояса.
Старик поднялся, тяжело опершись о стол, и отступил в тень клена. Его
место тут же было занято. Никто не обращал на него внимания - заканчивалась
партия и все были увлечены событиями на дощатом столе. Тогда старик
повернулся и, не торопясь, поплелся к ближайшим кустам. Это тоже не вызывало
ни у кого подозрения, потому что все изредка уходили к кустам и через
две-три минуты возвращались.
Старик оглянулся - никто не смотрел в его сторону, никто не шел следом.
И его охватило вдруг страшное одиночество - не было у него помощника,
соратника, верного, надежного товарища. Да что там соратника, на всем белом
свете не было ни единого человека, с которым он мог бы поделиться самым
важным, что сегодня составляло смысл его жизни. Да, это он понимал - никто
не в состоянии помочь ему, взять на себя хоть малую часть его груза. Более
того, лишь в том случае, если он будет совершенно один, старик сможет
уцелеть, вывернуться, спастись.
Из кустов он вышел как раз к нужному подъезду. Не увидев вокруг ни одного
человека, проскользнул в дом. Стараясь идти как можно бесшумнее, поднялся на
четвертый этаж, прислушался. Подъезд, все пять его площадок на пяти этажах
были пусты. Тогда он открыл дверь и вошел в квартиру. Кот сидел на пороге и
смотрел на него сонными желтыми глазами, видимо, проснулся, услышав поворот
ключа в замке.
Из кухонного окна сквозь щель в занавеске старик увидел, что балкон уже
пуст, но дверь оставалась открытой. Значит, приятели дома, значит, ничего не
отменяется. Сосредоточенно и неспешно старик прошел в прихожую, вынул из
встроенного шкафа сверток с граблями и тяпкой, положил на пол, развернул.
Винтовка, завернутая в серую мешковину, оказалась на месте, и некоторое
время старик смотрел на нее, не прикасаясь. Потом взял в руки, ощутив вес,
прохладу, снова, который раз, восхитившись ее совершенством. Провел тяжелой
негнущейся ладонью по стволу, по трубе прицела, по глушителю и, прижав к
груди, на минуту замер и закрыл глаза - не то совершая молитву, не то взывая
к высшим силам, не то просто стараясь унять нервную дрожь, охватившую его.
С трудом поднявшись, он невольно оперся на винтовку и только когда
распрямился, обратил на это внимание - винтовка уже начала служить ему. Он
увидел в этом добрый знак и, направляясь на кухню, держал ее у груди, как
держат маленького ребенка. Осторожно положив винтовку на стол, вернулся к
своему свертку и отвязал от лопаты брезентовый мешочек с патронами. Их он
тоже высыпал на стол и некоторое время любовался ими. Патроны с
обыкновенными пулями и с разрывными почти не отличались.
Только узкая красная полоска выдавала заряд более опасный, заряд
смертельный.
Поколебавшись, старик взял патрон с красной полоской. Постоял, глядя на
россыпь патронов, подумал, не заменить ли, но все-таки оставил патрон с
разрывной пулей. И не медля больше, начал готовиться.
Сначала выдвинул белый столик на середину кухни, установил его напротив
окна, потом поставил на него табуретку, сверху положил винтовку, примерился.
Что-то ему не нравилось, и он п