атка!  Останови
сейчас на проспекте десять машин! Нет, ты останови! И  в  одной  обязательно
найдется  оружие.  С  кем  они  воевать  собрались?  На  какую  такую  войну
направляются? Со своим же народом воюют. Ну что ж, на войне, как на войне...
Без жертв не бывает. Кто-то и пострадать должен... Там  у  него  в  квартире
хороший бы шмон устроить... Арсенал! Помяните мое слово -  арсенал  там,  не
меньше. Что скажешь, Иван Федорович? Я прав?
   - А чего тут думать, - вымученно произнес старик. - Открой любую  газету,
включи телевизор... Только об этом и речь.  Все  последние  известия  -  это
сводки боевых действий.
   - Но как рвануло! - воскликнул доминошник почти с восторгом. - Ты слышал,
как рвануло?
   - Ну, а как же... Почти на моих глазах.
   - Посмотри на бензобак! Развернуло так, что на розочку стал  похож...  Во
все стороны лепестки развернуло! - продолжал восхищаться доминошник.
   - Черные лепестки, - пробормотал старик.
   - А ты знаешь, сколько стоит такая машина?  Если  в  долларах,  то  тысяч
сорок, не меньше. Сорок тысяч! - ужаснулся доминошник, напугав самого  себя.
- А если перевести в рубли...  Сотни  миллионов!  Понял?!  Сотни!  Если  все
ветераны нашего района скинутся по годовой пенсии... Не хватит. А этот хмырь
болотный, - тощий мужичонка кивнул на то место, где недавно лежал  Борис,  -
купил. И я скажу тебе, Иван Федорович, - доминошник понизил голос до шепота,
- не на последние купил. На последние  деньги  такие  игрушки  не  покупают!
Понял?
 
*** 
 
   Старик  уходил  домой  подавленный.  Радостного,  торжествующего  чувства
возмездия, которого он так ждал и к которому стремился, он не  ощущал.  Была
именно подавленность. Он не привык делать зло, мстить вот так жестоко.  Хотя
и убеждал Катю, что месть - это прекрасно, он и сам в это  верил,  но  месть
оказалась  работой  тяжелой  и  гнетущей.  Он  шел,  сгорбившись,  с  трудом
передвигая ноги, но на  этот  раз  не  притворяясь,  сегодня  это  было  его
истинное состояние.
   Вид развороченной, обгоревшей машины, от которой до  сих  пор  поднимался
дым, лежащий в стороне Борис с обгоревшим  ухом  и  черным  затылком,  толпа
знакомых людей, которым он вынужден врать в глаза...
   К этому он не привык.
   Поднявшись в квартиру, старик прошел на кухню, присел к столу  да  так  и
остался  сидеть,  подперев  голову  рукой.  Но  когда  позвонила  Катя,   он
встрепенулся, потер лицо ладонями, постарался привести  себя  в  приветливое
состояние и пошел открывать дверь.
   Катя вернулась радостная, на  ходу  поцеловала  старика  в  щеку,  легкой
походкой прошла на кухню и принялась  разгружать  свою  сумку.  Во  всем  ее
поведении  чувствовалась  почти  прежняя  легкость.  Не  было  в   ней   той
угнетенности, к которой старик начал уже привыкать, исчезла сосредоточенная,
почти угрюмая замкнутость.
   - Никак премию выдали? - спросил старик.
   - Держи карман шире! - рассмеялась Катя. - Слушай,  деда,  а  помнишь  ты
говорил недавно, что в  среду  меня  отпустят  мои  печальные  воспоминания,
помнишь?
   - Ну?  -  настороженно  спросил  старик,  не  зная,  подтвердить  ли  ему
собственные слова или отказаться от них.
   - Отпустили!
   - Ну и слава Богу.
   - А ты откуда знал?
   - Поживешь с мое, тоже будешь знать, - проворчал старик, но  почувствовал
- и ему стало легче. Значит, все правильно, значит, сожалеть не о чем. И  те
древние знания, которые вдруг возникли в нем недавно,  оказались  верными  -
кровь  лучше  всего  смывается  кровью.  За  все  надо  платить.  Здоровьем,
молодостью, будущим своим счастливым расплачивайтесь, господа  хорошие.  Что
сами потребляете, то и мне платите. А то ишь, деньгами решили... Тут никаких
денег не хватит. Взяли у человека молодость  -  расплачивайтесь  собственной
молодостью, взяли будущее - платите своим же будущим... и  раньше  это  тоже
знали, хотя выражались короче - зуб за зуб.
 
*** 
 
   Полковник Пашутин долго стоял перед развороченной  взрывом  машиной.  Над
обгорелым  металлом  еще  поднимался  слабый  дымок,  даже   на   расстоянии
чувствовался жар разогретых деталей. Все внутренности машины были  обнажены,
все  было  на  виду,  перед  глазами  -  будто  вскрытый  труп  лежал  перед
полковником.  Гора  рваного,  обгорелого  металла  ничем  не  напоминала  ту
красавицу, которая сверкала у подъезда еще сегодня утром. .Пашутин знал, что
с разных сторон двора за ним наблюдают десятки глаз, но старался не обращать
на это внимания. Он был  озадачен,  а  если  уж  говорить  точнее,  испуган.
Подобного полковник  не  ожидал.  И  по  опыту  своей  работы  знал,  что  и
взорванная коленка, и взорванная машина - одна цепь событий.
   Несмело приблизился и остановился  в  сторонке  один  из  доминошников  -
полупьяный мужичок в клетчатой рубахе, который вечно толокся во дворе с утра
до позднего вечера и, конечно, все  знал,  обо  всем  имел  самые  свежие  и
достоверные сведения.
   - Что тут случилось? - спросил его Пашутин.
   - Бак взорвался, бензиновый бак, - охотно пояснил мужичок и только  после
этого решился подойти поближе, остановиться рядом с полковником. -  Говорят,
хваленая западная техника... Ха! И у них не  все,  значит,  решено,  не  все
отлажено, а? Взрываются, баки-то?
   - Взрываются, - Пашутин подошел к тому месту, где должен  был  находиться
восьмидесятилитровый бак опеля, присел.  Осмотрел  каждый  лепесток,  каждый
завиток черной развороченной розочки. Его полноватое, гладко  выбритое  лицо
выражало крайнюю озабоченность. То  ли  он  увидел  то,  на  что  другие  не
обратили внимания, то ли искал подтверждение собственным мыслям, но  смотрел
он уже иначе, нежели потрясенный  прохожий,  это  уже  был  холодный  взгляд
профессионала.
   Пашутин попытался отогнуть искореженный взрывом кусок заднего  крыла,  но
это ему не удалось.
   - Нет, - сказал мужичок, оценивающе глядя на остатки машины,  -  починить
не удастся... Разве что мотор снять... - Он, видимо,  решил,  что  полковник
изучает возможность восстановления машины.
   Пашутин не ответил. Он увидел то, что и ожидал увидеть, что искал все это
время - на обгорелом крыле, на искореженном, рваном металле четко выделялось
маленькое круглое отверстие. Больше полковнику и не нужно было ничего знать.
Он поднялся с явным облегчением, отряхнул от  копоти  руки,  вынул  душистый
носовой платок, протер пальцы, касавшиеся теплых еще листов металла.
   - Хороша была машина, -  сказал  он  почти  весело,  обращаясь  к  своему
помощнику. - Краше не было в селе.
   - Хороша, - согласился мужичок. - А хотите, товарищ полковник... Или  как
там у вас нынче принято... Может, надо говорить - господин полковник?
   - Да ладно тебе... Рановато вы все взялись товарищей списывать.
   Рановато.
   - Во! - обрадовался мужик. - Наш человек. А то среди этих господ  уже  не
знаешь куда повернуться, какое слово произнесть, какую рожу кому скорчить...
   - Так что ты хотел сказать?
   - А! - вспомнил мужик. - Хотел показать самое  интересное,  что  есть  на
этой машине.
   - Покажи.
   - А вот, - он подошел  к  приборной  доске,  покрытой  черной  копотью  и
показал на один из приборов, с протертым стеклом. - Смотрите! Видите?
   - Ничего особенного не вижу, - признался Пашутин, глядя на  добровольного
своего помощника с растерянной улыбкой.
   - Это спидометр!
   - Ну и что?
   - Километраж! Ста километров машина не прошла. Совсем новая машина была.
   - Да, действительно, - согласился полковник. - Это ты здорово подметил.
   - Подозреваю, что он ее и застраховать не успел.
   - Обычно страхуют при покупке.
   - Не знаю, не знаю, - похоже, мысль о том, что  машина  не  застрахована,
больше  нравилась  собеседнику,  и  он  не  хотел  так  вот  легко  от   нее
отказываться.
   Бросив  на  машину  прощальный  взгляд,  полковник  направился  к  своему
подъезду. И походка его в этот момент  была  не  намного  увереннее,  чем  у
старика, когда несколько часов  назад  тот  уходил  от  этой  же  взорванной
машины. Пашутин тяжело поднялся на свой этаж, позвонил в дверь, хотя  обычно
сам открывал.
   - А, это ты, - произнес Вадим без обычной  своей  бравады.  Он  был  явно
подавлен. - Что это ты возле машины торчал? - спросил он у отца.
   - Любовался.
   - Нечем там любоваться.
   - А где Борис?
   - В больнице.
   - Что с ним? - спросил Пашутин с  холодным  любопытством,  будто  заранее
знал ответ.
   - Обгорел... Уже в сознании.
   - Сильно обгорел?
   - Достаточно, -  Вадим  решил  не  замечать  иронического  тона  отца.  -
Жизненно-важные места уцелели, но красоты в нем поубавилось.
   - А что, она была в нем, эта красота?
   - Ухо будет вдвое меньше, волосы выгорели слева и на  затылке.  Вместе  с
кожей  выгорели.  И  правая  рука...  Врач  сказал,  что  некоторые  функции
сохранятся.
   - В носу сможет поковыряться?
   - Не понял? - звенящим от злости голосом спросил Вадим. - Тебе приятно об
этом говорить?
   - Да, - полковник сел в низкое кресло, откинулся  на  спинку,  запрокинул
голову. - Значит, говоришь, еще одна калека?
   Вадим промолчал. Он чувствовал, что отцу есть что сказать, что он  что-то
скрывает от него...
   - Хочешь открою секрет? - спросил полковник, не открывая глаз.
   - Ну?
   - Ты - следующий.
   - Не понял? - повторил Вадим, но побледнел.
   - Все ты понял...  И  я  все  понял,  -  полковник  тяжело  перевел  дух,
оттолкнулся от спинки кресла и посмотрел на сына. Потом протянув руку,  взял
с полки кассету, вчитался в название, снова положил ее на место. -  Порнухой
тешишься? Ну-ну... Так что, дорогой, скоро в вашем кругу появится  еще  один
недобиток... Но! - полковник предостерегающе поднял палец. - Это  произойдет
только в том случае, если тебе крепко повезет.
   - А если не повезет?
   - Похороним, - полковник в упор посмотрел на сына. - Со всеми подобающими
почестями. Друзей твоих  на  похоронах  не  будет,  не  смогут.  По  причине
физических недостатков.
   - Думаешь, это не случайно? - спросил Вадим после долгого молчания.
   Полковник видел его терзания - хотелось  Вадиму  произнести  по  привычке
что-то дерзкое, непокорное, насмешливое. Но пересилил себя.
   - Пулевое отверстие в заднем крыле. Как раз напротив бензобака.
   - Точно? - воскликнул Вадим почти в ужасе.
   - Пойди сам посмотри.
   - Но тогда получается, что и Игорь...
   - Ты читал заключение экспертизы? Но, как я вижу, ни  фига  не  понял  по
причине умственной неполноценности... Там ясно сказано - в  ране  обнаружены
осколки разрывной пули.
   - Это что же получается, - глаза Вадима  расширились  и  остановились  на
одной точке. - Это что же получается...
   - Отстреливает вас кто-то... касатиков.
   - Но этот стрелок... Он в нашем дворе!
   - Конечно, - спокойно кивнул Пашутин.
   - Кто?
   - Подумай... После долгих просмотров порнухи,  мысли,  как  мне  кажется,
приобретают  несколько  другое   направление...   Но   ты   уж   поднатужься
как-нибудь...
   Вспомни, кого вы обидели, поиздевались  над  кем...  У  кого  могут  быть
основания начать такой вот крутой отстрел...  Думай,  дорогой,  думай,  -  и
поднявшись с тяжелым вздохом, полковник пошел умываться. Уже  из  ванной  он
услышал, как его сын, прокравшись к входной двери, задвинул щеколду  второго
замка.
   В комнату полковник вернулся уже в  домашних  шлепанцах  и  в  штанах  на
резинке. Вадим сидел  уже  не  напротив  окна,  а  у  стены,  таким  образом
установив кресло, чтобы из окна его вообще не было видно.
   - Молодец, - похвалил полковник. - Правильно сообразил... Теперь  в  тебя
трудно будет попасть... Если он, конечно, решит стрелять в окно... Но в окно
он стрелять не будет, он, я  вижу,  проявляет  разнообразие...  Одному  ногу
отстрелил, второму  в  бензобак  бабахнул...  Интересно,  что  он  для  тебя
приготовил?
   Сидящий у стены Вадим оказался в тени, полковник не  видел  его  горящего
взгляда, не почувствовал его настроения. А Вадим был в явной панике.
   - Какой сегодня день? - спросил он.
   - Сегодня? - удивился вопросу полковник. - Среда, по-моему.
   - Вот именно.
   - Что именно? Говори яснее! - повысил голос Пашутин. - Не понимаю я твоих
намеков! Темноват! Простоват! Глуповат! Говори, я слушаю!
   - С Игорем тоже случилось в среду.
   - И что же из этого следует?
   - И сегодня среда... И с этой шалавой... Мы в среду немного пошалили...
   - Так, - полковник помолчал, глядя в окно,  освещенное  красным  закатным
солнцем. - Шалава она или нет, но двое из вас свое уже получили. Хорошо  так
получили, от всей души. А ты вот пока еще ходишь по земле... Как я  понимаю,
на закуску тебя оставили, на десерт, как выражаются ученые люди.
   - Ты думаешь...
   - Да! - резко сказал полковник. - Думаю. И тебе советую. Хотя  бы  иногда
этим заниматься. Часто не сможешь, устаешь быстро, а вот  иногда  можно  без
большого вреда для здоровья.
   - Что же делать? - жалобно спросил Вадим.
   - Откуда мне знать... Ты уже большой, умный, сообразительный. Можешь даже
бабу потоптать... Если в компании да после бутылки... Бежать тебе надо.
   Без оглядки. И никому, понял? Никому, даже мне не говори, куда сбежал.  В
тайгу, в леса, на Сахалин к рыбакам... И там провести остаток жизни.
   - Так уж и остаток, - проворчал Вадим.
   - Да! Именно! Почти всю свою жизнь ты уже использовал...  Осталось  всего
несколько дней... До ближайшей среды.  Письма  напиши  близким  людям,  хотя
сомневаюсь, что у тебя есть такие, позвони, попрощайся... Пора, дорогой.
   - Спасибо, папа.
   - Вот видишь, как хорошо получается... Дождался я,  наконец,  папой  меня
назвал... Если так и дальше пойдет, глядишь,  к  среде  и  мать  свою  мамой
назовешь.
   - А как я ее сейчас называю?
   - Старухой ты ее называешь... Мамашкой... Кормилицей... Как угодно  готов
назвать, только не мамой. Совестно тебе, гордость не позволяет, величие!
   Понял? Величие у тебя выросло в одном месте.
   - В каком, интересно?
   - В штанах! - полковник подошел  к  окну  и  задернул  штору.  -  Сегодня
все-таки еще среда, - пояснил он, обернувшись к сыну. - Хотя наш друг, как я
понял, делает в среду только один выстрел. Ничто  ему  не  мешало  всех  вас
перестрелять неделю назад. Но он этого не сделал.  Не  кровожадный,  значит.
Дал тебе возможность задуматься о жизни... А может быть, покаяться... Как ты
считаешь?
   - Послушай, ты же все-таки полковник  милиции...  Неужели  ничего  нельзя
сделать?
   - Готов выслушать предложения.
   - Ну... - Вадим помялся. - Если действительно  были  выстрелы,  если  они
были на самом деле... Можно ведь определить откуда стреляли, из  чего...  Вы
же  всех  убеждаете,  что  следы  всегда  остаются,  что  их  нужно   только
заметить...
   - Дураков убеждаем, - полковник махнул рукой. - Следы остаются лишь когда
их оставляют. А во всех остальных  случаях  остаются  только  жертвы,  -  он
кивнул в сторону окна. - Да еще больничные клиенты. Безногие, безрукие...
   Интересно, а чего тебя лишат через неделю...
   - Головы.
   - Вряд ли... Головы у тебя никогда не было. Если я правильно понял  этого
человека, убивать он вас не хочет... Гуманность проявляет. Живите,  дескать,
как сможете... Тебе он скорее всего яйца оторвет.
   - Как?!
   - Отстрелит. Хорошим таким выстрелом... Помнишь, что у Игоря  от  коленки
осталось? Каша. Вот и твои яйца он превратит в кашу. И еще моли  Бога,  чтоб
не промахнулся, чтоб не задел более  важные  органы...  Хотя  у  тебя  более
важных и нет вовсе. Ты весь - придаток к собственным  яйцам,  -  полковнику,
казалось, доставляет удовольствие потоптаться по самолюбию сына.
   - Я бы сам его застрелил, не думая!
   - А в чем дело? Вот хороший пистолет, - полковник выдвинул небольшой ящик
в стенке и тут же снова задвинул его. - Давай, передвигай затвор и вперед.
   - Но ведь можно же по направлению пули определить, откуда она прилетела?
   - Выйди на балкон. Оглянись. Ты увидишь сотни,  тысячи  окон!  А  коленка
вдребезги! Нет направления пули. А машину  взрывом  тряхнуло  так,  что  она
стала поперек дороги... Как она стояла до взрыва? Небольшой поворот  корпуса
и мы получаем совсем другой дом, другой адрес. Надо идти иным путем...  Кого
обидели?
   - Понятия не имею!
   - Что, у вас так много пострадавших, что  уж  и  не  знаешь,  на  кого  и
подумать?
   - Кто ж думал, что они такие обидчивые!
   - Это самое глупое из всего, что ты  сегодня  произнес.  Эта  девочка,  с
которой вы позабавились... Она  ведь  нетронутая  была?  Я  видел,  там  вся
кровать в кровище... Смотреть страшно...
   - Лучше бы уж посадили ребят, - Вадим, кажется, был совсем убит.
   - Да, - согласился полковник. - Может быть, для них все обернулось  бы  и
не столь безнадежно.
   - А как мне быть?
   - Я же сказал - бежать. Прятаться.  Скрываться.  Перейти  на  нелегальное
положение. Передвигаться по жизни короткими перебежками. От окопа  к  окопу.
От подвала к  подвалу.  Ползком,  на  карачках,  на  четвереньках...  Как  я
понимаю, теперь вся твоя жизнь пойдет на четвереньках.
   Вадим молча поднялся и вышел. Пашутин слышал, как сын  прошел  на  кухню,
как хлопнула дверца холодильника. Когда он, догадавшись в чем дело, бросился
вдогонку, было уже поздно - Вадим допивал стакан только что открытой бутылки
с водкой.
   - Круто.
   - Для храбрости, - усмехнулся Вадим.
   - Водка храбрости не прибавляет, она гасит чувство опасности. И потом, ты
рано начал... Храбрость понадобится тебе через неделю. В среду.
   Полковник прошел в свою, самую маленькую комнату и закрыл за собой дверь.
Ему нужно  было  сосредоточиться.  Долгие  годы  оперативной  работы,  потом
следовательской, служба в управлении сделали из него неплохого  специалиста,
настоящего профессионала. Он мог достаточно надежно просчитывать  положения,
предугадывать действия  противника.  Если  после  первого  выстрела  Пашутин
пребывал в некоторой растерянности, то второй  выстрел,  сегодняшний,  сразу
всех поставил на свои места. Начался отстрел. И круглая дыра в заднем  крыле
опеля стала той  последней  точкой,  которая  подвела  итог  всем  сомнениям
полковника.
   Сколько ни думал Пашутин, сколько ни окидывал мысленным взором всех своих
соседей, которых почти не знал, которых  знал  получше,  перед  его  глазами
неизменно возникал седой старик,  Иван  Федорович  Афонин.  Последнее  время
старик явно сдал и допустить, что он затеял стрельбу  в  собственном  дворе,
Пашутин не мог. Слишком многое не стыковалось, слишком  многое  было  просто
невероятным. Да, он немного поигрался словами с  сыном,  но  с  единственной
целью - заставить того поверить в серьезность положения.  Пашутин  прекрасно
знал - следы все-таки остаются. И не только материальные следы, они остаются
и в душе человека, их надо только суметь увидеть. Тот, кто дважды  выстрелил
в ближнего, не может остаться прежним, это уже другой человек. У него другая
оценка и событий, и самого себя. Но  чтобы  в  шестьдесят  лет  решиться  на
стрельбу... Для этого нужно достать человека. А если дело в девочке...
   А сколько было в старике злости,  страсти,  презрения,  когда  он  швырял
деньги в лицо полковнику... Нет, его не назовешь угасшим,  смирившимся...  И
что-то он дерзкое тогда сказал,  -  вспомнил  Пашутин.  -  Что-то  он  тогда
угрожающее произнес... Открыто, с вызовом. Это была его ошибка, он не должен
был ни возвращать деньги, ни произносить тех  гневных  слов...  Старик  себя
выдал, - подумал Пашутин. - Если это и не он, то все  равно  есть  серьезный
повод присмотреться к нему повнимательней.
   И  потом...  Что  значит  выстрелить  на  таком  расстоянии  и  с   таким
результатом?  Что   значит   взорвать   бензобак...   Это   боевое   оружие,
профессиональная работа, большие деньги...
   Знал  полковник  секрет  криминальной  жизни  -  ни   одно   преступление
невозможно совершить, не оставив финансовых следов. Именно деньги  оставляют
самые достоверные, убедительные следы совершенного