О твоих намерениях мы поговорим в другой раз. А сейчас я  говорю  не  о
себе и даже не о тебе. Я  говорю  о  законах  человеческих  взаимоотношений,
которые, слава Богу, еще действуют в нашем мире.  Чтобы  потом,  когда  тебя
вышибут отовсюду, ты не делал бы удивленные глаза и  не  говорил,  что  отец
ничему не научил тебя в жизни, и что ты, оказывается, не готов  к  схваткам,
которые тебя ожидают.
   - Меня ожидают схватки?
   - Да. Только схватки. Ежедневные. И ничего больше тебя в жизни не ожидает
по той простой причине, что в жизни больше ничего и нет, кроме схваток.
   С женщиной, с начальством, с обстоятельствами, с безденежьем...  О  твоих
схватках с женщинами я немного наслышан. Даже с ними,  даже  с  ними  ты  не
можешь, не решаешься выйти один на один, даже на женщину ты выходишь с целой
бандой...
   - Не всегда,  отец,  не  всегда,  -  Вадим  обиженно  вскинул  гниловатый
подбородок и отвернулся к окну.
   - Ладно, - устало проговорил полковник. - Надеюсь, ты еще некоторое время
поживешь на белом свете и поймешь, что...
   - А у тебя есть основания в  этом  сомневаться?  -  Вадим  снисходительно
посмотрел на отца.
   - Да! - заорал тот во всю мощь своих легких. - Да, черт  тебя  подери!  У
меня есть такие основания! Читай! - Он сунул ему листки  папиросной  бумаги,
на которых было отпечатано заключение экспертизы. - Внимательно читай! Может
быть, перед тобой немного приоткроется будущее! Твое будущее!
   С чуть заметным  пренебрежением  Вадим  взял  листки,  взглянул  на  них,
пытаясь  как-то  подчеркнуть  свое  достоинство,  непокорность.  И  это  вот
настроение помешало ему вникнуть в суть  выводов  эксперта,  он  смотрел  на
листки искоса, как бы оказывая одолжение отцу. Дойдя до подписей и  печатей,
вынужден был вернуться к началу, поскольку ровным счетом ничего не понял  из
прочитанного.
   Полковник наблюдал за ним усмешливо и с явным сожалением. Он  видел,  что
сын его недалек, знал, что, трусоват, самолюбив и тщеславен.
   - Ну? - не выдержал полковник. - Осилил?
   - Прочитал, - Вадим положил листок на стол. - Ознакомился.
   - Вопросы есть?
   - Нет... Все изложено грамотно, доступно... Хотя  запятые  поставлены  не
все... Грамотишка у твоих сотрудников оставляет желать лучшего.
   - Так, - полковник выдвинул ящик стола, чтобы сдержаться и  не  запустить
чем-нибудь тяжелым в непутевую голову сына. -  Поясняю  для  непонятливых...
Для тупых, дурных и убогих... Эксперт утверждает,  что  это  была  разрывная
пуля, именно разрывная пуля разнесла коленку вашему Игорю.
   - Там этого не написано! - воскликнул Вадим.
   - Написано. Между строк.
   - Ты хочешь сказать, что мы стреляли друг в друга? - взвился Вадим. -  Ты
это хочешь сказать?
   - Нет, мои намерения скромнее. Я  хочу  сказать,  что  коленка  у  твоего
приятеля разлетелась не сама по себе, нога отвалилась не сама по  себе...  И
только.  Остальное  я  хочу  услышать  от  тебя,  как  от  непосредственного
участника событий.
   - А мне нечего сказать...
   - Оружие у вас было?
   - Какое?!
   - Это другой вопрос... Начнем с  малого,  с  самого  простого,  с  самого
примитивного... Оружие было?
   - Я тебе уже отвечал на этот вопрос!  Если  не  веришь,  можешь  начинать
следствие! Давай! - вдруг закричал Вадим тонким истерическим голосом. -  Ну,
что же ты?! Начинай! Отдавай меня в руки своим костоломам, пусть выбивают из
меня признания! Пусть пишут протоколы, вызывают понятых,  пускают  по  следу
ваших собак! Ну! Что же ты тянешь?!
   Полковник долго молчал, глядя в  стол,  стучал  пальцами  по  настольному
стеклу, и лишь через несколько минут поднял глаза.
   - Пошел вон, - сказал он негромко.
   - Что? - не понял Вадим.
   Уже не сдерживаясь, полковник поднялся из-за стола,  чтобы  влепить  сыну
пощечину, но тот оказался увертливее, чем это казалось,  и,  вскочив,  успел
нырнуть в дверь.
   - За что, о Боже! - простонал Пашутин и его полное,  румяное,  надушенное
лицо приобрело выражение непросто несчастное, а почти плачущее.
 
*** 
 
   Первая мысль старика, когда он проснулся, была простая и ясная -  сегодня
среда. И словно холодком дохнуло на него, освежающей, бодрящей опасностью.
   - И хорошо, - прошептал он чуть слышно. - Значит, сегодня Кате будет  еще
лучше, значит, сегодня с работы она вернется веселее, чем вчера...
   Старик лежал под тонким одеялом, вытянувшись во  весь  рост,  наслаждаясь
покоем и полной своей  готовностью.  Ничего  не  болело  в  нем,  ничего  не
стонало.
   Даже обычные хвори, донимавшие постоянством и  какой-то  неистребимостью,
последнее время отступили, и ему уже не приходилось возиться  с  микстурами,
таблетками, компрессами. Да, за последний месяц он явно поздоровел. Весь его
организм, казалось, собрался для выполнения задачи рискованной, опасной  для
жизни. Может быть,  потом,  когда  взвинченность,  постоянная  напряженность
пройдут, болезни опять навалятся на него,  опять  начнут  грызть  его  тело,
подтачивать дух, издеваться над  его  немощью,  но  сейчас  они  дрогнули  и
отступили.
   Старик настороженно прислушался к  себе,  мысленно  пробежал  по  обычным
своим хворям и... И не обнаружил их. "Попрятались, как крысы", - подумал.  И
улыбнулся, медленно раздвинув крупные губы.
   Вспомнил, что скоро возвращается соседка, и он уже не сможет пользоваться
ее квартирой... Значит, надо поторопиться.
   В его воображении возникла винтовка, зажатая в  угол  встроенного  шкафа,
заваленная швабрами и старой обувью.  Он  ощущал  ее  замершей  в  ожидании,
чувствовал ее нетерпение, она, кажется, знала, что сегодня ей опять придется
поработать. Старик мысленно увидел ее - черную, стройную,  холодную,  полную
решимости выполнить приказ...
   - Ничего, дорогая, - пробормотал он в темноте. - Осталось совсем  немного
ждать... Сегодня, все произойдет сегодня...
   Катя за завтраком была непривычно молчалива. И чай  заваривала  молча,  и
вареной колбасы нарезала, не проронив ни  слова,  и  села  как-то  горестно,
подперев кулачком щеку...
   - Что-то ты сегодня не такая, - сказал старик, пытливо глянув ей в глаза.
- Чего случилось?
   - Да так...
   - И не скажешь?
   - Скажу... Если хочешь.
   - Скажи.
   - Ругаться будешь...
   - Не буду. Все стерплю, все перестрадаю, - улыбнулся старик, -  Ну?  Чего
там у тебя?
   - Понимаешь, деда... Тут вот  что  произошло...  Помнишь,  вчера  вечером
телефонный звонок был... Мужской голос...
   - Помню... Я поднял трубку, сказали, что звонят с работы, что нужно  тебя
предупредить о чем-то...
   - Не с работы звонили... Из больницы.
   - Из какой больницы? Кто у нас в больнице?
   - Игорь.
   - Какой? - охнул старик, как от удара.
   - Тот самый... Ну... у которого с ногой...
   - Насильник, что ли?
   - Он, - кивнула Катя, не поднимая головы. - Он не первый раз звонит...
   Второй.
   - И что же ему надо?
   - Не знаю... Не разговаривала. Я бросила трубку.
   - Он так и не успел ничего сказать?
   - Успел...
   - Катя! - повысил голос старик. - Ну что, я так и  буду  из  тебя  каждое
слово клещами тащить? Что он сказал? Чего пристает?
   - Он хочет, чтобы я его посетила.
   - Ага, - старик покачал  головой.  -  Понятно.  Оживает,  значит.  И  что
дальше? Посетишь его, полюбуешься на него... А дальше?
   - Ничего, - Катя передернула плечами. - Он позвонил, я тебе рассказала...
Вот и все.
   - Тут во дворе поговаривают, что он  в  отдельной  палате  лежит?  Вроде,
Пашутин ему устроил... - старик попытался заглянуть Кате в глаза.
   - Да ладно, деда, - она взъерошила пальцами его седые  волосы.  -  Все  я
понимаю... Не надо так близко принимать... Ты вон весь даже побледнел...
   Успокойся.
   - Заскучала, значит, калека недобитая!
   - Говорит, извиниться хочу.
   - Да?! - не столько удивился, сколько  возмутился  старик.  -  Извиниться
хочет? Прости меня, Катенька, да? Больше не буду, да? Он что, на ногу тебе в
троллейбусе наступил? Скажите, пожалуйста, оно извиниться  хочет!  -  Старик
употребил средний род "оно", как крайнюю степень презрения, дескать, и не  о
человеке речь, а о существе каком-то поганом, ползающем,  пресмыкающемся.  -
Ему ведь не только перед тобой каяться надо, тут во дворе поговаривают,  что
из той квартиры частенько раздавались крики о помощи... Девичьи крики, между
прочим!
   - Деда! - укоризненно протянула Катя. - Проехали. Все. Я пошла. Мне пора.
   - А улыбаться кто будет? - хмуро спросил старик.
   - Я и улыбаться буду, - Катя поцеловала старика в щеку. - Пока, деда!
 
*** 
 
   Доминошники сидели на обычном своем  месте,  отгороженные  от  остального
двора кустарником, детским садом, песочником  для  малышей,  рядом  мусорных
ящиков, возле которых постоянно толклись местные пенсионеры, ветераны  войны
и труда, бывшие учителя, бывшие журналисты  -  в  надежде  разжиться  пустой
бутылкой, которую можно сдать, поломанным стулом,  который  еще  можно  было
починить, старой одежкой, которую еще можно было носить. Быстро расхватывали
прелые матрацы, куски стекла, обрезки досок. Везучим доставались  и  детские
вещи, телогрейки, пальто...
   Проходя мимо этих громадных железных коробов, старик всегда  настороженно
косился в их сторону - нет ли чего дельного, нечем ли поживиться.
   Но  обычно  его  опережали,  появились  настоящие   профессионалы   этого
промысла,  которые  еще  до  рассвета  обходили  окрестные  свалки.   Им   и
доставалась основная добыча.
   Подойдя к игрокам, старик протиснулся к скамейке, сел на краешек.
   Ничего в его  действиях  не  было  необычного,  предосудительного  и  он,
внимательно наблюдая за собой как бы со стороны, остался доволен. Он  хорошо
себя вел, грамотно. Одновременно и на виду, и в глаза не лезет.
   За игрой почти не следил,  все  его  внимание  было  направлено  в  узкий
просвет  между  зарослями  клена  -  там  был  виден  подъезд,  который  его
интересовал больше всего. Старик ждал,  когда  подъедет  на  своем  вишневом
опеле Борис Чуханов - сегодня  настала  его  очередь.  Но  проходило  время,
менялись игроки, освобождали места  проигравшие,  вместо  них  рассаживались
застоявшиеся болельщики, а опеля все не было. Старик тоже время  от  времени
уходил домой, наблюдал за подъездом из кухонного  окна,  снова  спускался  к
доминошникам. Он  не  торопил  события,  не  проявлял  никакого  нетерпения,
выглядел спокойным, усталым, смирившимся со своим возрастом.
   Уйдя в очередной раз через кусты  к  дорожке  вдоль  дома,  старик  решил
подняться к соседке, уж очень благоприятной  была  обстановка  -  ни  одного
человека вокруг, который мог бы увидеть, что он  входит  в  чужой  для  него
подъезд. Сначала накормил  кота  -  вареная  рыба,  оставленная  хозяйкой  в
кастрюле, заканчивалась и вскорости ему придется уже самому искать,  где  бы
чего купить.
   Старик наверняка знал, что Борис рано или поздно  все  равно  приедет,  и
решил, не торопясь, заняться подготовкой. Выдвинул стол на  середину  кухни,
поставил на него табуретку, принес  из  комнаты  жесткую  подушку,  расшитую
розами.
   Отойдя в  сторону  и  оценив  свою  работу,  остался  доволен.  Осторожно
отодвинул занавеску, так, чтобы образовалась узкая щель, через которую можно
было бы и наблюдать, и выстрелить в  нужный  момент.  Старик  допускал,  что
кто-то из соседей, зная об отъезде  хозяйки,  наблюдает  за  ее  окнами,  за
расположением штор, занавесок. Грабежи квартир стали настолько  постоянными,
будничными,  что  люди,  сами  того  не  заметив,  приобрели  необыкновенную
наблюдательность и при первых же  признаках  опасности  звонили  в  милицию.
Поэтому старик сдвигал в сторону занавеску, и открывал окно  с  чрезвычайной
осторожностью, на два-три сантиметра, чтобы ни одна  бдительная  старуха  не
обнаружила его пребывания в квартире.
   Выглянув  в  очередной  раз  в  окно,  старик  чуть   не   вскрикнул   от
неожиданности - опель стоял у подъезда.  Значит,  дичь  пришла  на  водопой.
Значит, пора  начинать  охоту.  Частой,  четкой  походкой  он  направился  к
встроенному шкафу, вынул винтовку, принес на кухню,  установил  на  подушке.
Почти бегом принес патрон. Уже вставляя его в ствол, отметил про  себя,  что
опять выбрал разрывной.
   Понравилось ему в первый раз, как работает разрывная пуля. Ничего искать,
ни над чем думать не приходилось - все было опробовано в прошлую среду,  все
получилось, все состоялось. Авось, и сейчас получится.
   Прильнув к окуляру,  старик  начал  медленно  осматривать  машину,  потом
подъезд, ближайшие  скамейки  -  жара  всех  загнала  в  тень,  и  скамейки,
разогретые на солнце, были  пусты.  Старик  поднял  прицел  до  уровня  окон
второго этажа. Они оказались закрытыми, и ему не удалось ничего  рассмотреть
в квартире.
   И снова в поле зрения попала машина. Почти любуясь ею,  старик  переводил
перекрестие нитей с руля на подфарники, потом осмотрел колеса - резина  была
новая, ребристая, непривычно широкая. Потом обратил внимание, что стекло  на
передней дверце приспущено. Это его  обрадовало  -  значит,  хозяин  вот-вот
должен  вернуться,  значит,  в  квартиру  поднялся  ненадолго.  Видоискатель
скользнул вдоль машины и старик увидел круглую крышку бензинового бака -  он
обратил на нее внимание, еще когда остановился у машины  две  недели  назад.
Неожиданно крышка как бы сдвинулась в прицеле. Сместив ствол вправо,  старик
увидел, что Борис Чуханов уже сидит за рулем - машина  колыхнулась  под  его
весом. "Наверно, мягкий ход у нее, - подумал старик. И не смог не произнести
заключительного слова, - "Был".
   Сидя за рулем, Борис рассматривал какие-то бумаги,  не  торопясь  трогать
машину с места, и старик понял,  что  приближается  та  самая,  единственная
секунда, ради которой он промаялся целую неделю.
   Он сдвинул ствол влево, к крышке бензобака, потом переместился  вправо  и
чуть вниз. Теперь, по его прикидкам, ствол был направлен  как  раз  в  центр
бензобака. Цель была достаточно большой, промахнуться трудно. В то же  время
он помнил, что времени у него очень мало, Борис мог тронуть машину с места в
любую секунду.
   - А сейчас, моя милая, тебе будет немножко больно, - прошептал старик.
   Палец его коснулся курка и начал медленно, медленно нажимать  на  него  -
потерпи детка, - повторил он и в  этот  момент  почувствовал,  как  винтовка
вздрогнула в его руках.
   Это был выстрел.
   Старик замер и через секунду услышал то, что надеялся услышать - взрыв.
   Значит, все правильно, его расчет оказался верным,  рука  не  дрогнула  и
винтовка не подвела - бензобак взорвался. А такие машины заправляют  хорошим
бензином, до краев заполняют...
   Результат должен быть хорошим,  подумал  старик,  увидев  краешком  глаза
полыхнувший над машиной огонь. И  не  столько  услышал,  сколько  внутренним
каким-то чувством ощутил вскрик многих людей. Но сделал над собой  усилие  и
отвернулся от окна. У него было достаточно важных и срочных  дел  для  того,
чтобы не любоваться огнем, черным  дымом  или  беготней  соседей  по  двору.
Сначала он прикрыл раму окна и опустил щеколду.  Потом  поправил  занавеску,
прикрыв даже ту маленькую щель, которая понадобилась  для  выстрела.  Теперь
уже никто не сможет посмотреть на это окно пристально, с подозрением.
   Винтовка... Взяв ее двумя руками,  прижав  к  груди,  отнес  в  прихожую,
завернул в мешковину и сунул в шкаф. Он  явно  торопился,  но  старался  все
делать основательно. Винтовку, как  обычно,  завернул  тщательно,  перевязал
бечевкой, заставил в шкафу швабрами. Старик прекрасно  понимал,  что  каждая
секунда, проведенная здесь, это  потерянная  секунда,  опасная  для  него  и
поэтому их должно быть как можно меньше.
   Вернулся на кухню. Отнес подушку в комнату  и  аккуратно  положил  ее  на
прежнее место, расправив на диване складки. И снова пошел на кухню.
   Поставил табуретку на место, в угол.
   Стол сдвинул к стене.
   Что еще? Что еще? - настойчиво спрашивал он себя.
   Гильза! Да. Она осталась в винтовке, это хорошо. Лишь бы  не  на  глазах,
лишь бы случайно ее никто не увидел.
   В сознании нервным потоком пронеслись  вещи,  о  которых  он  должен  был
помнить - подушка, кот, винтовка, мешочек с патронами, стол,  стул,  щель  в
окне, занавеска...
   Вроде, ничего не забыл.
   Прокравшись на цыпочках в прихожую, старик посмотрел в дверной глазок.
   Площадка  пуста.  Не  колеблясь  больше,  открыл  дверь,  выскользнул  из
квартиры и с силой придавил дверь. Услышал, как щелкнули  замки.  И  тут  же
бросился вниз. А едва оказался на ступеньках  подъезда,  сразу  сгорбился  и
зашаркал к доминошникам. Но его ожидала новость - за столом никого не  было.
Ни игроков, ни болельщиков. Только  посредине  стола  сиротливо  и  брошенно
лежал незаконченный  ряд  камней.  Было  полное  впечатление,  будто  что-то
срочное и неожиданное заставило игроков все бросить и убежать куда-то.
   Впрочем, старик знал, куда все убежали... Конечно, к машине, конечно,  на
грохот взрыва. И старик все той же шаркающей походкой  заторопился  к  месту
события, туда, где над деревьями уже поднимался черный  столб  дыма,  откуда
слышались возбужденные голоса. Приблизившись к  толпе,  он  остановился,  не
стремясь протиснуться вперед, опасаясь увидеть нечто ужасное - этого ему  не
хотелось. Он и пришел только для того, чтобы заявить о себе  -  я,  дескать,
здесь, со всеми, я никуда не отлучался ни на единую минуту.
   - Надо бы позвонить в милицию, - предложил он, ни к кому не обращаясь.
   - Какая к черту милиция!  -  возмутился  один  из  доминошников.  -  Иван
Федорович, что ты несешь! Тут в скорую звонить надо, если уже не поздно.
   - Да, досталось парню, - протянул старик  и  замолчал,  понимая,  что  не
имеет права выражать сочувствие, сожаление, он сейчас вообще не имеет  права
говорить. Нехорошо это будет, где-то даже подловато. И он замолчал.  Главное
сделано. И он здесь,  вместе  со  всеми,  и  есть  человек,  который  всегда
подтвердит - Иван Федорович Афонин был  на  месте  происшествия.  А  вы  там
доказывайте, уличайте, ловите.
   Не  сумев  сдержать  себя,  старик  протолкался  вперед,  его   почему-то
пропустили, будто признавали за ним право все  знать.  Зрелище,  которое  он
увидел, потрясало. Темно-вишневый опель, который совсем недавно так роскошно
выглядел в прицеле его винтовки, был не просто испорчен, он был уничтожен.
   Развороченный зад, сорванная крыша, сильный  огонь,  пожирающий  обшивку,
полыхающие кресла, едкий черный дым...
   И еще увидел старик - в сторонке, на траве  лежал  Борис  и  вокруг  него
толпились люди, пытаясь, видимо, ему помочь. Он не  решился  подойти  ближе,
что-то остановило.
   - Жить, конечно, будет, - проговорил кто-то в  стороне,  и  старик  чутко
уловил эти слова, с облегчением уловил - он не хотел смерти Борису. -  Но...
- говоривший продолжать не  стал  и  старик  понял,  что  не  только  машина
получила повреждения, его противнику тоже досталось.
   Люди вдруг  заволновались,  отступили,  оттиснули  старика  в  сторону  -
подошла машина скорой помощи.  Тут  же  распахнулась  дверца,  выбежали  два
санитара с  носилками,  им  показали  лежащего  в  траве  пострадавшего.  На
какое-то время, когда  носилки  проплывали  мимо,  старик  увидел  Бориса  -
обгорелая щека, запекшиеся от огня волосы на затылке, обуглившееся, какое-то
неживое ухо.
   Парень беспрестанно орал, пытался встать, повернуться...
   - Да, конечно, - пробормотал  старик,  -  сейчас  тебе,  детка,  немножко
больно, я тебя понимаю...
   Это была оплошность, он и сам не заметил, что произнес эти слова вслух.
   Его услышала женщина, стоявшая рядом.
   - Это страшная боль, - кивнула она. - Мне пришлось как-то обжечься...
   Иван Федорович, это страшно.
   - Гранаты возят в машинах, - твердо сказал один из доминошников. - Вот  и
взрываются. А вы что же хотели? Так  и  будет.  Пельмени  не  взрываются.  И
бутылки с водкой тоже не взрываются.  Гранаты!  Мины!  Взрывч