ять. Ты мне не сказал, а я жду...
     -- Что тебе его ответ даст?
     --  Не твоя  забота. Повтори просто мои слова -- и баста. Завтра я тебя
сам найду или позвоню.
     -- Через три дня, у меня сейчас отгулы.
     -- Ты что же, не можешь просто так сходить на свою любимую работу?
     -- В принципе, это нам не запрещено.
     -- Тогда найди повод и сходи.
     -- Мне и не надо искать никакого повода...  Я уже  три недели собираюсь
ботинки сдать в ремонт.. А просто так -- не за чем мне туда ходить...
     На том и расстались.
     Глава десятая
     После  разговора с Сухаревым  я вновь  вернулся к офису  Заварзина  и с
сожалением отметил, что почти во всех окнах горит свет.
     У  меня чесались руки освободиться от  терзающих  мои ребра гранат. Как
будто  для  того они и  были  созданы, чтобы ласточками влетать в окна таких
гадюшников.  Но  как  я  ни был агрессивно  настроен, тем  не менее  не  мог
позволить себе просто так вот губить невинных людей. А когда вдруг увидел  у
тротуара тот же джип, что  недавно меня преследовал, я дал по тормозам,  что
едва  не привело  к  аварии.  Еще  чуть-чуть, и  ехавший  сзади  "жигуленок"
поцеловал бы зад моего "ниссана". Возможно, это отрезвило меня, и я от греха
подальше взял курс на Юрмалу.
     Отогнав  машину  во  двор  горничной,  я  отправился в  бильярдную. Там
собирается специфическая публика -- игроки, --  немногословная  и  уважающая
профессионализм. Бросилось в  глаза,  что  к  шести  большим  "кембриджским"
столам прибавилось несколько игорных автоматов, которые то и дело  звенели и
перестукивались, как зэки.
     Заплатив за вход пятьдесят сантимов, вошел в первый зал и осмотрелся. Я
не желал еще раз столкнуться нос к носу с такой же теплой компанией, с какой
недавно свела меня судьба  возле кафе "Фламинго". Осмотревшись, я  убедился,
что никаких намеков на опасность пока нет.  Во  втором зале  один из  столов
пустовал, и  ко мне тотчас же подошел загорелый "профессиональный отпускник"
и  предложил  сгонять  партию в  американку. Я  выбрал самый длинный  кий  с
толстой  кожаной  нашлепкой на  конце. Перед тем как начать  игру, я еще раз
прикинул  кий  на  глазок,  и  на  мгновение  показалось,  что  в  руках  не
обыкновенный кусок склеенной древесины, а безотказный мой винчестер.
     Напарник разбил пирамиду шаров.
     Разумеется,  играли  на  интерес,  потому  что  в настоящих  бильярдных
"просто  так" не играют.  С первого же удара  я понял,  что меня волынят, то
есть завлекают. Парень прочно киксовал и первые две партии  легко "слил". Но
по манере держать кий и  движению ударной руки, по  его стойке  я понял, что
передо мной далеко не новичок.  Ничего  удивительного:  в  каждой бильярдной
ошиваются  такие  молодцы,  ждущие  очередного  пьяного  отдыхающего,  чтобы
раздеть его до нитки.
     Мне наконец надоели эти штучки, и я,  бросив  на стол кий, направился к
выходу. Но как в этом мире все странно переплетено. Только я сделал шаг, как
в бильярдную ввалилась группа полицейских. Я еще находился во втором зале, и
хорошо, что слева  от  бильярдного  стола окна  были  открыты.  Я перешагнул
невысокий подоконник и скрылся в кустах бузины, покрытых росой.
     Ну и  денек! Я не исключал, что инцидент  у "Фламинго"  стал достоянием
полиции, и не без помощи Шашлыка. У  него  все схвачено и всем заплачено. Но
плевать  на причину,  в принципе, я не желал  пересекаться с блюстителями. Я
пошел  к  себе, в  номер.  Там  я  чувствовал  себя  в  безопасности  и  мог
расслабиться.
     Начиналась пятница, и до слуха доносились разные шумы со стороны пляжа.
     Ночью  мне приснилось,  будто я на самой  твердой в мире  скамейке -- в
суде  и  обвинитель  зачитывает  приговор.  Обвинитель  очень  смахивает  на
полковника Алксниса... Чудной привиделся сон.  Будто я увел гнедую кобылу со
звездочкой  во лбу и  теперь  надо вернуть  точно такую же, иначе  сошлют на
перевоспитание на Кубу.  Я  горячо  возражал,  как это  бывает во сне, рубил
ребром  ладони  воздух и, четко произнося каждое слово,  убеждал:  "Никто не
знает меня лучше,  чем  я сам. Если говорю, что ничего не крал,  значит, так
оно и есть. Лошадь  пасется за железной дорогой, и  вы, засранцы, знаете  об
этом не хуже меня".
     Полковник  Алкснис  превратился  вдруг  в  Солдатенка.  Он  вытащил  из
судейского  стола  автомат  и,  направив  на  меня,  стал  снова  зачитывать
приговор:  "Во   всех  цивилизованных  странах  уже  давно  в   камерах   не
расстреливают, а казнят  по месту жительства...  Где вы, подсудимый, живете?
Если  вы  местный,  назовите свой  точный адрес..."  Он поднял  автомат, а я
быстро присел и спрятался за спинку стула. Сжался и спасительно подумал, что
всех  обхитрил. И  в  этом скукоженном  состоянии  вдруг  услышал прекрасную
мелодию -- не то Сарасате, не то цыганские напевы Сен-Санса...
     Проснулся мгновенно -- какой-то шум  доносился со стороны изголовья, за
стеной.  Вне  всякого  сомнения,  там  кто-то был.  Я поднялся с кровати  и,
стараясь  не  шуметь, подошел к столу и нащупал графин, стоящий  на тарелке.
Взяв ее, шагнул к окну и лег под ним  на пол. Левую руку  с тарелкой  поднял
над  головой и  слегка  отодвинул штору.  С улицы, в темноте, тарелка вполне
могла сойти за овал лица. Я повел руку вдоль рамы, ожидая, что вот-вот после
выстрела  она  разлетится  вдребезги.  Я  молил  Бога,  чтобы  это  была  не
автоматная очередь, ибо тогда можно  не досчитаться левой кисти. Но  выстрел
так  и   не  раздался,   и   я,   к  собственному  удивлению,   почувствовал
разочарование. Страх явно навеял сон...
     Лежа  в темноте, я думал о завтрашнем дне. Вот-вот все свершится. А что
именно, я  не знал.  Так, в общих чертах, прикидывал, как встречу Заварзина,
когда  он  пойдет из  СИЗО в самоволку. Возможно,  придется покончить с  ним
прямо там,  у кирпичной  стены, и пусть потом пресса пишет, что  князь мафии
застрелен  при  попытке  к бегству...  А  чего, собственно, я добьюсь,  если
избавлюсь от Рэма? Останутся другие -- не подвластные ни  суду, ни  Богу. Но
война  есть   война,  о   последствиях  задумываться   нельзя.   Это  только
расслабляет. А главное: не я его, так он меня достанет и  будет  радоваться,
как дитя.  Я, конечно, не  лучше его,  но и он мне  не судья.  У нас  просто
социалистическое соревнование -- кто кого заарканит первым...
     Полдня проболтался без дела. Искупался, просмотрел газеты, в  ближайшей
аптеке купил бинты, стрептоцид, упаковку реланиума. Потом приглядел стоянку,
где вечером с чужих машин буду снимать номерные знаки.
     Не терпелось переговорить с Сухаревым, и потому, съехав с Калнциемского
моста, я свернул к магазину, к ряду телефонных кабин.
     Когда жена Сухаря своим придушенным голосом  сказала, что его нет дома,
я готов был послать ее куда подальше... Однако  что-то в ее голосе заставило
не спешить.
     -- А вы не скажете, где он? -- любезным тоном спросил я.
     Оказывается, в  реанимации первой городской. Зэки  череп проломили... Я
не стал вдаваться в подробности и  сразу же поехал в больницу.  На проходную
прибыл перед самым закрытием. Пришлось помахать перед носом вахтера одним из
многочисленных липовых удостоверений.
     Я знал, где реанимационная, и без расспросов сразу же  зашагал в нужном
направлении.  Но  там Сухаря больше  не  было  --  перевели этажом ниже, где
долечиваются. В дверях молодая медсестра загородила дорогу. Назвался братом,
после чего я наконец прошел в палату, за ширму, где он лежал.
     Контролер был  в сознании и  имел вид раненого бойца  из  ограниченного
контингента.
     -- Что стряслось, Сухарик? -- я подсел к нему на кровать.
     -- То, что и  должно было... Заварзин, сука, врезал  промежду глаз и...
вот результат.
     Вокруг глаз у него разлились  озерца  синяков. Так всегда бывает, когда
бьют по переносице.
     -- Надеюсь, не из-за меня пострадал?
     -- Именно из-за тебя, Стрелок, -- Сухарь потрогал  рукой закрытое веко.
-- Он же, подонок, не желает понять, что я всего лишь почтальон...
     -- Хоть как-то он отреагировал на мое предложение?
     --  Реакция  на  моей  морде...   Он  сказал,  что  коекого   утопит  в
бензовозе...
     -- И все?
     -- А  тебе  этого  мало?  --  контролер  изобразил на лице нечто  вроде
улыбки.  -- Все, Макс, хоть на куски режь, я в  ваши сраные  игры  больше не
играю. Так можно доиграться до деревянного бушлата...
     -- Да не ной  ты, Сухарик! Я уж думал, что тебе и в самом деле полбашки
оторвали,  а ты тут  лежишь  и лаешься,  делаешь  вид,  будто больше сказать
нечего.
     Он напряженно следил за моими губами. А я, между тем, продолжал:
     -- Ты сказал, что Заварзин каждую субботу уходит из СИЗО и возвращается
утром  в понедельник...  Ответь, где и кто его обычно  встречает?  Откуда он
уходит в самоволку?
     --  Дорога у  всех одна: через прогулочный дворик,  пищеблок,  оттуда в
подвал,  а  там где-то  подкоп. Где  точно  --  не  знаю... Нора  выходит  к
служебной калитке...
     -- Той, что ведет к железнодорожному полотну?
     -- А куда же еще? Она одна, и проход через нее стоит стольник долларов.
     -- И когда эта эвакуация происходит?
     -- Насколько мне  известно, где-то в половине первого ночи... А вот кто
его  встречает, спроси  у  кого-нибудь  другого. Я  при  этой  церемонии  не
присутствую... Во всяком случае, не на трамвае он поедет...
     Словно руку любимой девушки, я взял пятерню Сухарика и нежно пожал ее.
     -- Все, старик, это последняя наша встреча, и если  теперь у тебя будут
какие-то неприятности, то только не из-за меня.
     По-видимому,   я    немного    перебрал,   придав    голосу    излишнюю
торжественность.  Контролер  поднял на  меня  глаза,  и  я  прочитал  в  них
несложный вопрос: "На что ты, придурок, рассчитываешь?"
     Из  больницы  я направился в  бомбоубежище  --  единственное место, где
можно относительно спокойно  перекантоваться. В  одном из боксиков расстелил
на  нижних  нарах  старый, отдающий  плесенью  тюфяк.  Не  без  удовольствия
растянулся на нем и вырубился мгновенно.
     Утром  я  сходил  в  магазин  за провиантом  и  пивом.  Очень  хотелось
пострелять, но мой винчестер был далеко, и я словно чувствовал его тоску.
     Один из фонарей замигал, видимо, был на исходе керосин, и я при тусклом
свете,  как бы подчеркивающем  мою заброшенность, предавался размышлениям. В
этой ситуации, думал я, одним Заварзиным не обойдешься. Слишком много у него
голов,  и  если рубить,  то  все.  Во  всяком  случае, самые  близкие, самые
ядовитые.
     Я  лежал на тюфяке и  фантазировал.  После того, как все случится, мы с
Велтой  обязательно отправимся в Крым. Отдохнем, погреемся на солнце, попьем
тихими вечерами крымского муската, возможно,  сходим  на летнюю эстраду, где
каждый вечер  дают  представления заезжие  артисты. Возможно, с  нами поедет
Гунар, человек, который никогда не в тягость. Он будет целыми днями дымиться
на  пляже, а  вечером втроем пойдем на  крышу  морского вокзала, где готовят
необыкновенной   смачности  шашлыки.  И  обязательно   куда-нибудь  съездим,
посмотрим Бахчисарай, Воронцовский дворец.
     Я   неплохо   изучил  Крым  за  те   недолгие  отпуска,   которые   мы,
"интернационалисты",  как  правило,  проводили  там  в  одном  из  ялтинских
санаториев. Конечно, закрытого типа,  относящихся  к  Минобороны. К морю нас
спускали  на  специальных лифтах, а вся территория пляжа была отгорожена  от
внешнего мира высоченным железобетонным забором.
     В  полудреме хотелось вспомнить  чье-то лицо, и наконец усилием воли  я
этого добился.  Когда  я  еще  жил  в детдоме,  у нас  работала  молоденькая
воспитательница Алла Александровна,  которую мы звали Ал-Ал, в нее поголовно
все пацаны были влюблены. Ради ее одного доброго слова детдомовские хулиганы
превращались в ягнят. На  образ Аллы Александровны наложился другой -- образ
Велты. Они -- или это только казалось -- очень похожи.
     И снова  привиделся Крым, а точнее -- маленький  пароходик "Бирюсинка",
курсирующий между  Ялтой и  Ласточкиным гнездом. Я увидел себя  на самой его
верхотуре и рядом -- Велту. Ее волосы и легкое  платье развевались на ветру.
Где-то в районе Алушты, в дымке, горбатилась Медведь-гора, ближе, в Симеизе,
--  изготовилась к прыжку гора Кошка.  Впереди, на горизонте,  дымя трубами,
красовался белобокий  пароход.  За  ним, само  собой  разумеется,  увязались
дельфины -- они играют с чайками,  которые, подобно истребителям, закладывая
крутые виражи, их атакуют.
     Нестерпимо захотелось  услышать  ее  голос.  Я  засыпал, снова открывал
глаза и  снова  впадал в дрему, в полусон, а  вокруг кипела невидимая  жизнь
червяков, тараканов и крыс. Они шебаршили лапками, хвостиками, что-то грызли
и на кого-то огрызались.
     Утром под пиво навернул с полкило колбасы. Стало уютнее на  душе,  и не
хотелось никуда идти. От вчерашнего, как мне казалось, нестерпимого  желания
услышать голос Велты почти ничего не осталось.
     Когда из бункера я вышел  на улицу,  дневной  свет  буквально  ослепил.
Ночью  прошел  дождь,  и  земля теперь  платила  небу дань  в  виде  густого
испарения,и сочной, соединяющей море с рекой радугой.
     Ближайший телефон-автомат  обнаружился в одной из пятиэтажек. Я  набрал
номер  Бориса  Краузе и стал  ждать ответа. Была  суббота, и я надеялся, что
застану его дома. Увы...
     От безделья и  неопределенности хоть волком вой. На счастье, поблизости
оказался тир, и я,  зайдя туда в одиннадцать, вышел перед самым закрытием на
обед. Подстреленные  мной тигры, утки и  слоны жалкими жестянками  лежали на
полках, а я,  еще более раздраженный,  вернулся к телефону-автомату. И когда
опять  услышал  нескончаемую, казалось,  череду  гудков, настроение упало до
предела. А я так надеялся через Бориса узнать о делах в Пыталове.
     Звонить с почтамта в центре города я не рискнул...
     Весь день промаялся в бомбоубежище. Однако ближе к вечеру  опять поехал
в Юрмалу, к  бывшему  пансионату железнодорожников. Он  находился в "уютном"
местечке  -- между  Дзинтари и  Булдури, сразу  за дзинтарским виадуком, где
убивай, грабь,  ори до посинения -- никто  не придет на помощь. На  площадке
возле   главного   корпуса  стояло  несколько  иномарок,   хозяева   которых
развлекались  в  только  что  перестроенных в люксы  апартаментах.  Вряд  ли
раньше,  чем  к полудню,  отойдут  они  от  похмелья  --  всю  ночь  пили  и
предавались утехам, как мартовские коты.
     Практически я мог бы  любую из этих машин увести. У меня в левом нижнем
кармане куртки лежит замшевый  мешочек с набором отмычек.  И сделаны  они не
каким-нибудь кустарем-одиночкой,  а  целым КБ,  обслуживающим  таких, как я,
братанов-"интернационалистов".  Нет, наверное,  на земле замков,  которых не
открыть с помощью этих тонких инструментов. Однако у меня другая задача, и я
воспользовался обыкновенной отверткой.
     За три-четыре минуты свинтил с двух машин номерные знаки  и кинул  себе
под  сиденье. Я  буду  их  менять  в зависимости  от  ситуации.  Конечно,  в
принципе, по этим номерным знакам меня может  засечь дорожная полиция. Но на
деле она  не способна найти  хотя бы одну угнанную  машину.  И  кто в  таком
бесконечном сериале краж обратит внимание на номерные знаки?
     Я вернулся к себе в "Дружбу", принял душ. Выпил пива и пожевал орешков.
От них изжога, но  она у меня от многого, а я на нее плюю, как всегда, когда
не знаю, что ждет впереди.
     Перед  уходом  я  достал  из  кармана  пистолет  и,  вытащив  обойму  с
патронами,  хорошенько ее проверил, вылущил один и  заменил. Мне показалось,
что  капсюль  немного  деформирован  -- не исключена  осечка. Несколько  раз
вхолостую передернул  затвор и  убедился, что  мой  "марголин"  не такой  уж
безнадежный старикан.  Дальность поражения, правда,  всего двести  метров, и
пуля мелковата -- калибр 5,6 мм... Но  зато -- пристреляный, зато  дорог как
память о  моем полковом дружке  Витьке. Он тоже был  чемпионом  округа -- по
стрельбе  из спортивного  пистолета. А погиб  от шального  осколка, когда мы
штурмовали в Анголе базу так называемых повстанцев...
     В  одиннадцать вечера  я отправился  на место встречи с  Заварзиным. На
Юрмальском  шоссе,  при переключении скоростей, что-то скрежетнуло в коробке
передач. Пришлось дважды двинуть рычагом скорости, на что я тогда не обратил
особого внимания. Но все в  жизни предопределено,  и  не  мне менять рисунок
бытия. А пока, добравшись до центра Риги, я по Бривибас направился в сторону
Брасы.
     Я был спокоен как никогда. В открытую форточку влетали ароматы большого
города, и слегка  кружилась голова. Я  не  спешил -- в запасе оставалось еще
как минимум полтора часа.
     Объехав по кольцу автостоянку,  я припарковался у  старого двухэтажного
здания, на котором висела кем-то забытая вывеска "Библиотека". Под мост, где
должна была произойти  встреча Заварзина  с его  эскортом, я пошел пешком и,
подойдя  на  расстояние тридцати-сорока  метров,  притаился  в тени  широкой
опоры.  Мне  не  приходилось  особенно  вглядываться,  чтобы  понять  --  на
"исходном рубеже" уже стоит джип  с  мощным никелированным бампером, а  чуть
позади и поодаль -- "БМВ". По  огонькам, которые то затухали, то  зажигались
угольками, я понял,  что  в  джипе не  один  и не два  человека коротают  за
куревом время. Как ни странно, время шло быстро, и я не заметил, как стрелки
часов стали показывать 12.25. Я сменил позицию  -- из-за  колонны перешел за
полуразвалившийся забор, возле которого притаились три молоденькие рябинки.
     Заварзина я узнал по  походке.  Он был  в темном плаще, полы при ходьбе
разлетались  в стороны.  Когда подошел ближе, я понял,  что он в очках. Меня
поразило его спокойствие  -- вышагивал с таким достоинством, будто шел не от
параши, а вышел джентльмен погулять и подышать свежим воздухом в королевском
парке.
     Когда до джипа оставалось несколько метров, слева открылась дверца и из
нее вынырнула длинная нога в кроссовках.  Старый знакомый, чуть не приятель.
Шашлык. Через весь его лоб и левый глаз белела широкая полоса пластыря.
     Они поздоровались, и Заварзин, не задерживаясь ни на мгновение, полез в
машину. Он нагнул  голову, и из-под  воротника показалась накаченная широкая
шея. Шашлык не стал садиться вместе с Рэмом, а махнув  рукой, пошел назад, к
"БМВ", в котором его уже ждали.
     Я видел, как отъезжал джип и как Шашлык возле своей машины разговаривал
с кем-то  по  мобильному телефону. Возможно, сообщал  о благополучном исходе
встречи. Чтобы  не упустить Заварзина, я, поддав ходу, почти побежал к своей
машине.  Джип, выехав на развязку,  уже поднимался на  мост. Мне нужно  было
вклиниться между Заварзиным и машиной, в которой находился Шашлык с охраной.
Мой "ниссан"  шел ходко и, выбрав оптимальную дистанцию, увязался за джипом.
Поглядывая  в зеркало, я  ни на минуту не выпускал из поля зрения набирающий
скорость "БМВ". Однако вскоре  я понял,  что  Срань  Ивановича такой порядок
движения не устраивает, и он, судя по световому сигналу, собирается идти  на
обгон.  Впереди  засветились  фары  грузовой  машины,  и  Шашлык,  чтобы  не
столкнуться с ней, снова влез в правый ряд. Продолжая сигналить и насиловать
фары,  он буквально сидел у  меня  на  бампере, стараясь обойти. Я прекрасно
понимал его  озабоченность:  босс  впереди без  охраны,  а он, Мишка Иванов,
неизвестно  из-за чего, тащится  как неживой. Если бы только он догадывался,
кто перекрыл дорогу!
     И  как  только он  вновь  вильнул к центру магистрали, я  тут же  подал
влево. Казалось,  еще немного, и у него сдадут  нервы... Навстречу промчался
КамАЗ,  таща за собой  вереницу из  трех цистерн.  Обдало  мощной  воздушной
волной, и в приоткрытую форточку влетели бензиновые запахи.
     Еще одна попытка Шашлыка не  увенчалась успехом -- в последний момент я
почти подставил себя и  позади услышал визг тормозов. Однако  с м