м она лежит у самого плинтуса.
     Засыпаю и  сразу же попадаю  в  бой.  Меня  окружают чернокожие люди, я
прячусь за БТР. Согнувшись почти до самой земли,  они бегут и бегут на меня.
Я стреляю  и стреляю, но вдруг начинаю понимать, что пули никуда не летят, а
падают  рядом со  мной.  Руки  скованы,  словно  жгутом резины,  перепоясано
тело.Но мне не  страшно, потому  что подсознательно я как бы  знаю,  что это
всего лишь сон и ничего со мной не случится.

Глава вторая

     Утро пришло  дождливое, и это самая лучшая  для меня  погода. Я  быстро
побрился, накинул на  плечи легкую  кожаную  куртку и отправился  в город. Я
ждал, что после ночного звонка меня как бы случайно встретят и...
     Я  терялся в догадках - зачем и кому я нужен? Что изменилось? Наверное,
подумал  я,  и нанять  киллера уже  нельзя без определенной  бюрократической
процедуры.
     Я зашел в кафе и  заказал ростбиф с овощами. Я люблю овощи, и  мне надо
их много есть. Они содержат химические элементы, которые положительно влияют
на зрительный нерв. Ведь  зрение для меня - самое важное в жизни. Жуя  сухой
ростбиф,  я  думал о  бомбоубежище,  куда через  какое-то  время  отправлюсь
набивать руку.
     Слева  от  себя  вдруг замечаю подростка. Стриженый затылок, кроссовки,
красно-синяя  нейлоновая  куртка.  Он как-то  неестественно  вертится,  и  я
догадываюсь, к кому навострился. Наконец  он подваливает к моему столу и без
приглашения присаживается. Без звука достал из кожаной папки пакет и положил
передо мной.
     - Это вам...  меня просили  передать, -  и не говоря больше  ни  слова,
поднялся и зашагал к выходу.
     Дома я вскрыл пакет  и  через  несколько  мгновений понял,  что попал в
ловушку.  Нет,  никто  ее   мне  специально   не  готовил.  Здесь  не   было
преднамеренного  подвоха.  Просто  то,  что  я увидел  на  фотографии,  меня
потрясло.  На  меня  смотрела  улыбающаяся  Марина  Влади,  когда  ей  было,
наверное, не  больше двадцати  семи  лет. Слегка скуластое, треугольное лицо
женщины  -  счастливой,  удачливой.  Впрочем,  я бессилен передать  то,  что
исходило  от  этого портрета. Последний раз я  влюбился на выпускном вечере,
когда впервые  в жизни поцеловал  "настоящую женщину" - Риту  Бойко,  к тому
времени переспавшую чуть ли не со всеми пацанами нашего детдома. Я мог тогда
убить  любого, кто  хоть  единым  словом  плохо о ней  обмолвится.  Она  так
задурила  мне  голову,  что  когда  после  школы  вышла  замуж  за  курсанта
мореходки, я чуть  с ума  не сошел. А  возможно, я  и  в самом деле безумен,
только об этом никто не хочет знать?
     В  пакете  лежали  доллары,  но  я  их  не  стал   считать,оставил  это
удовольствие  на  вечер. На компьютерном  листе бумаги  отпечатан лаконичный
текст: домашний  и рабочий адреса, номера телефонов,  имя и  фамилия - Велта
Краузе.  В  фамилии чувствовалось  противоречие  с  портретом.  Как  если бы
захотели соединить  шелк с цементом. Это жесткое "кр" резало слух, но только
в первые мгновения. На заднем плане  фотографии, справа от  Велты  Краузе, я
рассмотрел светлое, в псевдоготическом стиле здание, по фасаду которого  шла
золотистая надпись "Интер-континенталь". Слева виднелся кусок  зеленого моря
с  белой каемкой пляжа  и вереницей  пальм. Это могли  и  быть  и  Канарские
острова, и Кипр, и  Монте-Карло.  Я понял,  что эту  женщину  давно  пасут и
фотография сделана с определенной целью.
     Я смотрел  на ее  изумительного рисунка рот и высокий полет бровей, и в
какое-то мгновение моя рука непроизвольно потянулась к фотографии.  Я накрыл
ее ладонью, словно пуленепробиваемым щитком,  и  почувствовал подступающую к
горлу ярость.
     Отвел  ладонь  и снова взглянул на  ее  безоблачно  счастливое  лицо. Я
поймал себя  на мысли,  что  когда-то  его видел. Повторив несколько раз  ее
фамилию, я начал кое-что вспоминать.  Вне всякого  сомнения,  ее  имя как-то
было связано с именем князя местной мафии. Рэм Заварзин - слегка за тридцать
и  на  каждые  десять  лет  по  судимости.  С приходом  капитализма перестал
гопничать  и  занялся  рэкетом  -  спохватился  одним  из  первых. Обзавелся
публикой себе под стать.
     Вспомнил,  когда  доканчивал   третью  мишень.  Это   было   навязчивое
воспоминание. Вернувшись из бункера домой, я сгреб с полки кипу старых газет
и  стал  их  лихорадочно листать. На третьей полосе  "СМ-сегодня"  я наконец
нашел  эту мелкую публикацию  под  крупным  заголовком  "Решится  ли госпожа
Краузе дать показания?" Под нижним обрезом корреспонденции - две фотографии:
Велта Краузе и Рэм Заварзин.
     Суть публикации сводилась к тому, что власти  долго испытывали нажим со
стороны  прессы и вот решились на арест "короля мафии" Заварзина.  Ордер  на
его арест прокуратура  подписала перед самыми выборами в Сейм. Мотивы те же:
мафия, дескать, берет за горло  государственный аппарат. Кто правит страной?
- риторически вопрошали газеты.
     Мне  от  таких воплей  становится  смешно -  как будто  государственные
чиновники меньше хапают, чем какой-то Заварзин. А что же хочет он от Краузе?
И почему  мне вдруг  захотелось  узнать, кто  меня  нанял, вернее,  пытается
нанять и с помощью моего винчестера хочет уладить свои грязные дела?
     В заметке также говорилось, что Краузе собирается дать показания против
Заварзина, которого она обвиняет в вымогательстве...
     Я  смотрел  на  пачку долларов, которые  мне в  виде аванса  передали в
пакете, и  не  испытывал  никаких  эмоций. Никак  не  отделаться от  желания
засунуть  их  в пасть тому,  кто  невидимым образом  пытается манипулировать
мною.  Ведь  наверняка существует  какой-то  координатор,  который  сидит  в
комфортабельной норе и, как осьминог, подкарауливает желанную жертву. Это на
него  выходят те, кто решился на мокрое  дело. Он, разумеется, тоже  рискует
своей шкурой, и  я  ему  не  завидую. Те, кто  обращается  к  нему с  такими
проблемами, рано  или поздно начинают  дуреть от страха и у самих появляется
искушение избавиться от посредника.
     Однако  красота  Краузе недолго  держала меня в нерешительности. Бывают
просто фотогеничные  - на снимках  смотрятся  звездами Голливуда,  в жизни -
ничего особенного.  Я  долго валялся  на диване, размышляя  о сделанном  мне
предложении.  И как ни крути, убедительного повода отказываться от работы не
находилось. А то, что на мушку придется брать женщину, волновало мало. Разве
это впервые? В Никарагуа против нас воевал женский взвод, который я со своим
напарником-снайпером почти весь положил в болотах.
     Я  внушал  себе, что как можно меньше надо  знать об объекте  - никаких
эмоций,  никакой  душещипательной информации. Ведь  наверняка  эта смазливая
Велта кому-то перешла дорогу, а могла бы этого  и не делать. Такой бизнес не
для  баб,  пусть сидит  дома  и  варит  на  зиму  варенье. Что  же  касается
Заварзина...Мне его не было  жалко - раз увяз  по уши  в  рэкете, пусть сам,
засранец, и расхлебывает.
     Наутро я  начал  работать  с  Краузе.  На  своей  машине  отправился  в
Межапарк, где она жила, и припарковался  метрах в двухстах от ее дома. Ждать
пришлось  довольно долго. Успел сжевать почти пачку "Орбита"  и уже отчаялся
дождаться,  когда  наконец увидел ее  выходящей из калитки. Она шла с  белой
болонкой на поводке, сзади, в  метрах пяти-шести, шагал мужчина, и я сначала
не понял, кто  он: муж ли, приставленный телохранитель или  просто случайный
отдыхающий? Она направлялась в мою сторону, и я  подробно мог ее рассмотреть
в  боковом зеркальце. Я  буквально  впился взглядом  в ее гладкое,  тронутое
легким загаром лицо и ощутил идиотскую зависимость от увиденного. Она была в
светлом спортивном костюме, русые волосы забраны назад... Мужик, который шел
за ней, был  какой-то вялый, и, казалось, сделай он еще  один  шаг, замертво
упадет на  тротуар. А может, он относился к лошадиной породе  - из тех,  кто
умеет спать в любом положении?
     Провожая  ее взглядом,  я подумал о  том,  как  может искривиться  этот
накрашенный рот, когда первая пуля  вопьется  чуть ниже груди.  Возможно,  в
этот миг она  через силу закусит губу,  сожмется в комочек и негромко охнет,
еще не понимая, что же с ней происходит. Вторая пуля, возможно, войдет в шею
-  определенный соблазн пустить смертельный  свинец в  наиболее незащищенное
место...
     В жизни  она была в сто  раз красивее,  чем  на фотографии.  В  этом  я
убедился, когда эта компания возвращалась назад.
     Дождавшись сумерек, я обошел ее  особняк, утопающий в вишнях и яблонях.
Под ногами лохматились лопухи ревеня,  от них в глубину  сада тянулись кусты
смородины и  крыжовника.  Слева  от дома высвечивался квадрат  ворот гаража.
Одно окно на кухне было зашторено неплотно, и я осторожно приник к просвету.
Я увидел чернявого пацаненка со странным, немного одутловатым лицом.
     Их было трое, они сидели за столом и из красного сервиза  пили кофе. Но
тут произошло  что-то непонятное. Мальчишка зашелся в кашле, и женщина, взяв
его на руки, отнесла в спальню. Я тоже перешел на другую сторону дома и стал
свидетелем  астматического  приступа. Краузе  в  растерянности бегала  между
кухней и комнатой, где лежал мальчуган, и пичкала его какими-то лекарствами.
Он сипел, и лицо его  напоминало баклажан.  Она гладила его по щекам, щупала
пульс и что-то быстро говорила мужчине. Тот взял со стола мобильный телефон.
Через  пятнадцать  минут  к дому подъехала "скорая помощь". Парень между тем
уже совсем задыхался, силился приподняться, но его снова  укладывали, а он с
обезумевшими от страха глазами все метался на постели. Мужчина с трясущимися
губами стоял в стороне.
     Я заметил по  своим  часам, что  "скорая" простояла дома полтора  часа,
пока не кончился приступ...
     На следующий день собаку выгуливал муж Велты. Еe самой нигде не было, и
я  начал нервничать.Объяснить  это ощущение я не мог. Может быть, осталась с
сыном  дома  и  я  ее  увижу,  когда стемнеет.  Я  никак  не  мог понять  ее
беспечности. Газеты  открыто пишут об угрозах в  ее  адрес,  а  она спокойно
разгуливает по улицам и спит в доме, где даже  шторы прикрываются неплотно и
ни  на одном из окон нет  решеток. Не тяни я резину в  силу неведомых самому
себе причин, я мог бы разделаться с ней в любой из вечеров.
     На противоположной стороне улицы,  в зарослях  жасмина  и  старых  лип,
стоял  полуразвалившийся  особняк. Один из тех осиротелых  домов, на которые
якобы нашлись за океаном  наследники. Я  понимал, что более  легкого объекта
мне  еще  не встречалось. И  пути подхода  были просто  превосходные.  Я мог
оставить  машину  в  квартале  от  ее  дома,  дождаться,  когда  она  выйдет
выгуливать  собаку, и из кустов жасмина пустить две пули под левую лопатку -
четыре секунды и одну в голову - еще секунда. И всего полторы минуты ходу до
оставленной машины - через пустырь, где вечерами ни одной живой души.
     Потом, конечно, газеты сообщили бы,  что такого-то числа у своего  дома
была  застрелена президент фирмы  Велта  Краузе. Убийца, по  всей видимости,
наемный, а поэтому никаких шансов схватить его у полиции нет.
     Когда  такое  пишут,  люди  пугаются,  но ненадолго, ибо эта  тема  без
продолжения. Все уже свыклись с тем, что там, где действовал убийца-наемник,
следствие заходит в  тупик,  хотя и продолжает  уверять прессу, что дознание
продвигается успешно. А куда оно продвигается - в  задницу? Из тридцати двух
заказных убийств, совершенных в Москве, еще  ни одно  не раскрыто. Люди моей
профессии практически неуловимы.
     Но  я  также  читал  и  такие сообщения:  в  собственной квартире  убит
двадцатичетырехлетний  В.  К.,  ранее  не  судимый,  судя  по  неофициальной
информации, из числа киллеров. Да, черт  возьми, нас тоже убирают, но газеты
об этом  чаще  всего  молчат  -  фактов  нет, а  на пустом  месте  особо  не
разгуляешься. И тогда журналисты наводят тень на плетень, строя догадки одна
глупее другой.
     Не появилась Краузе и на следующий день. Проведя вечернее обследование,
я  не нашел никаких признаков присутствия  в доме Велты и ее сына. Возможно,
его отвезли в больницу и она дежурит у его постели?
     И  каждый раз, когда удавалось  заглянуть в окно, я видел одного только
мужа   -   лысоватого  сухого  субъекта,  сидящего  напротив  телевизора   с
непременной банкой  пива  в руках.  Рядом с  креслом я насчитал  одиннадцать
таких банок.  Он  был как сомнамбула, лицевые мускулы словно  раз и навсегда
атрофировались. Но однажды, когда зазвонил телефон, он шустро схватил трубку
и лицо его резко изменилось, просто засияло, рука, державшая трубку, заметно
завибрировала, а сам он подтянулся, словно прапорщик перед командиром части.
Нетрудно догадаться, что звонила она. Но откуда?
     На следующий день я взял с собой мобильный телефон с  игольчатой вилкой
и  без труда  подсоединился к линии,  идущей в дом Краузе. Провод по воздуху
тянулся от соседнего  дома и, опоясав  особняк, входил в помещение  у самого
наличника.
     Я сидел  в  кустах  смородины и терпеливо ждал  какого-нибудь  сигнала.
Наконец, около двадцати двух часов, это  произошло.  Трубку долго не брали -
наверное,  муж, набравшись пива, рано лег  спать. И в самом деле,  когда  он
сказал "я вас слушаю", в голосе послышались вялые нотки.
     Я услышал ее низкий, очищенный расстоянием голос и еле сдержался, чтобы
не  сказать  "здравствуй,  Велта".  Сонный  муж  расспрашивал,  особенно его
интересовало здоровье сына, на что женщина отреагировала коротким  рассказом
о том, как Денис ловит с деревенскими мальчишками рыбу. Но она очень скучает
по дому и не может дождаться, когда весь тот кошмар кончится.
     -  Ты должна оставаться там как можно дольше, -поучал муж, чем вызвал у
меня раздражение. - Суд пусть проходит без тебя...
     - Ты хочешь  сказать, что я  буду здесь отсиживаться  до  следующего их
ультиматума?
     - Тогда отдай то, что они просят... Мы не нищие.
     -  Сегодня они просят... вымогают мой дом, завтра  потребуют сдать дела
фирмы.
     - Да черт с ними, - стал горячиться мужчина, - они как клещи, ни за что
не отцепятся.
     - Отцепятся. Когда Рэм сядет лет на пять - отстанут.
     - А его дружки? Это же шакалы, Велта, я когда, слушал  тот разговор  по
телефону, у меня мурашки бегали по спине.
     - Ладно,  Эдик, сама  разберусь,  что делать. Как у тебя дела?  У  вас,
наверное, на рынке бананы дешевые, а здесь, в Пыталово, одни пьяницы.
     Краузе быстренько стала сворачивать разговор.
     -  Если   ты  почувствуешь  малейшую   угрозу,   выезжай  ко  мне.  Без
уведомления, бери билет и - к нам. Дай слово, что сделаешь так?
     - Не стоит об этом говорить. Их интересуешь ты, а не я. Что им с меня?
     - Э, не знаешь их психологии. Они играют без правил. Через тебя захотят
выйти на меня.
     - Пусть выходят, я о твоем местонахождении знаю столько же, сколько эти
шакалы... Да и перегорел я уже. Кажется, ничего и никого больше не боюсь.
     Я его прекрасно  понимал: рано или поздно наступает  момент, когда  все
страхи куда-то  исчезают. Как зубная  боль,  которая мучит ночь  напролет, а
потом, в одно мгновение, улетучивается.
     Из  разговора я  понял,  что Заварзин  вымогает у Краузе какой-то дом -
интересно, где он находится и какую ценность представляет?
     Вскоре, когда я по своему обыкновению направлялся в бомбоубежище, возле
меня  остановился  черный  -мерседес"  с тонированными  стеклами.  Стекло  с
водительской  стороны опустилось,  и я увидел круглую вспотевшую  физиономию
Шашлыка.  Второе его  прозвище -  Срань  Иванович.  Это  был  Мишка  Иванов,
которого мы в роте за его всеядность и вонючесть ненавидели. Его портянки по
"ароматическим" признакам могли быть занесены в Книгу рекордов Гиннеса. Там,
где  разувался  Шашлык,  дохли  все комары и мухи.  Однажды один  салажонок,
который по приказу Иванова стирал его портянки, упал в обморок.
     Это  было  во  времена  нашей совместной действительной  службы. Шашлык
демобилизовался раньше меня - у этого хряка вдруг обнаружили диабет. Потом я
уехал в Анголу, а он - сюда, под родительское крылышко.
     Шашлык  смотрит  на меня, а  я гляжу в его студенистые  свиные  глазки,
окаймленные белесой растительностью.
     - Привет, Макс, - поздоровался со мной Шашлык.
     - Привет,  Михайло, -  напрягшись,  ответил  я. Больше  не о  чем с ним
говорить.
     -  Собрался  на  рыбалку?  - он протянул  пачку  "Кэмэла", и  я обратил
внимание на его  пальцы.  Наверное,  сардельки выглядят намного изящней, чем
эти  коротышки с  круглыми  ногтями.  На  трех  пальцах красовались такие же
жирные золотые печатки.
     - Не курю, бросил, - сказал я. - Как сам поживаешь?
     - Как видишь,  - он утвердительно  стукнул ладонью по рулю. - А чем ты,
Стрелок, промышляешь?
     Он  вспомнил  мое  армейское  прозвище  -  я  был  чемпионом округа  по
стрельбе.
     - Вот, дурака валяю, хожу на рыбалку, кое-что попадается.
     Шашлык задержал взгляд на моих "удочках".
     - Ну что ж, рыбачь, только  без осечек, - он оскалился, но я видел, что
это не было  улыбкой однополчанина, с которым мы не виделись пять лет. В его
оскале было что-то другое, зловещее или, во всяком случае, отчужденное.
     В  бомбоубежище  я весь  наш  разговор  тщательно  препарировал.  Мишка
подъехал  ко мне, по-видимому, неслучайно. Меня  насторожили  его слова "без
осечек":  в  них  чувствовался  скрытый  смысл - мол,  он-то  знает,  чем  я
занимаюсь.  Он как бы подталкивал  к действиям, торопил и,  кажется,  нашел,
подлец, неплохой ход. Но я не мог представить, что этот засранец может  быть
в  роли координатора. И  все же... Значит, те, кто велел выйти на  меня, его
тоже  торопят.  Теперь  он  зажат в  "золотых тисках",  откуда  ему  уже  не
выбраться. Ладно, Шашлык, я тебе помогу освободиться...
     После стрельбы чехол с винчестером я оставил в бомбоубежище. Захотелось
пройтись по городу, заскочить  в кафе, посидеть, поглазеть на молодых шалав,
помечтать.
     Кое-какие места здесь  вызывают у меня ностальгические чувства. В новых
"независимых" рамках я чувствовал себя  пришельцем из другого мира. Я как бы
попал  в чуждый  мне  город, где  царят иные  законы,  где всеобщая тоска  и
одиночество.
     А может, это затяжной сон и я никак не могу проснуться?
     Уже  вечереет,  я  иду  на  Бастионную  горку.  Мимо Мильды,  у которой
позеленело  платье и лицо. Но ей на  все наплевать, она  держит над  головой
звезды и ни на что не жалуется.
     Я уселся  на  лавку и  стал  любоваться медленно  плывущими  по  каналу
лебедями. Отсюда мне тоже виден памятник Свободы, а за ним - пустота, там не
хватает одной  знакомой фигуры  с  вытянутой вперед  рукой. Эта  фигура  мне
безразлична,  но не  безразличен ландшафт,  к  которому я привык  и  который
теперь, после песенной революции, так видоизменился.
     Я силюсь что-то вспомнить, но  смутно, на ум  так ничего и не приходит.
Впрочем,  это не  совсем так. Перед глазами появляется и снова исчезает лицо
Велты  Краузе.  И  я ловлю  себя  на сумасшедшей мысли  -  чертовски хочу ее
видеть. А, собственно, зачем? Чтобы взять в перекрестье прицела?
     Ветерок,   который   теребит    листья   каштана,   тоже   способствует
ностальгическим мыслям.
     Я  вспоминаю  то  время,  когда  работал в филармонии  рабочим сцены. К
репетиции и концертам я "ставил оркестр". Стулья и  пюпитры для  музыкантов,
подставку для дирижера. На авансцене - царство скрипок, справа - виолончели,
а чуть поодаль контрабасы. Вся "медь"  - по центру, сзади - трубы, литавры и
валторны.  Ударные  -  около  самого  задника  сцены. Я  больше  всего любил
скрипки.  Пока я "ставил оркестр", музыканты настраивали инструменты.  Потом
занимали места  и  начиналась  репетиция.  Я  находился где-то поблизости  и
слушал.
     В том сезоне  больше всего  играли  Малера, Генделя  и  Бетховена.  Его
Девятую симфонию. По  природе  я  не  слишком музыкален,  но благодаря  этой
р