.
     Я включил в салоне  свет и увидел бледную луну  с кровавыми  разводами.
Таким показалось мне лицо Шашлыка.
     - Пойми, Максим,  мне  надо было выбирать...Или  я тебя,  или они меня.
Возможно, я не смог бы, не знаю... Не сделал бы я, пригласили бы кого-нибудь
из Татарии. Ты уже приговорен, и я не знаю, что может тебя спасти.
     Я  убрал свет,  и темнота вновь обрела свою власть.  Протянув  руку,  я
открыл дверь с Мишкиной стороны. Отстегнул наручник и сильно толкнул Шашлыка
плечом. Я уже набирал скорость, когда его тело медленно, словно  глыба льда,
стало  вываливаться наружу. Он даже не пытался удержаться, и мне показалось,
что ему в этот момент хотелось быть меньше самой малой песчинки.
     Я  подал  машину  назад  и  на приличной  скорости направился в сторону
юрмальской магистрали...

Глава четвертая

     ...Через  неполных три часа я уже был на псковской границе. Не  доезжая
примерно километр до пограничного шлагбаума, остановился,  чтобы спрятать  у
придорожного камня свой  пистолет.  С  ним я  не решился пересекать границу.
Когда  выходил из  машины,  увидел  на сиденье пятна крови. Я снял  чехол  и
засунул его под заднее сиденье.
     Пограничник, взглянув на мой серпастый паспорт,  внимательно изучил мое
лицо и сверил с фотографией. Однако было сумеречно, и он вряд  ли рассмотрел
меня и то, что изображено в паспорте.
     Латвийская таможня была  во хмелю  и потому до осмотра не  охочая. Зато
российские таможенники потрясли основательно. Один из них даже открыл  капот
и, вертя усатой башкой, заглядывал во все щели агрегата.
     В Пыталово  я не  стал искать гостиницу и, припарковавшись у  одного из
немногих  здесь  пятиэтажных  зданий,  попытался  уснуть.  И сделал это  без
натуги. Приснилось, будто я, одетый в солдатскую шинель, хочу перед составом
вагонов  перейти на  другую  сторону  перрона. Подобрал будто  полы  шинели,
нагнулся и вдруг увидел, что колеса вращаются, а я еще только на полпути...
     Я проснулся  раньше,  чем кончился  сон.  А  кончиться  он  мог  только
одним... Да и в  жизни я  где-то  на полпути, а рядом, впритирку,  вращаются
жуткие колеса действительности. И я подумал, глядя  через боковое  стекло на
полную луну, вовсю светившую  над крышами домов, что жизнь - это тоже своего
рода сон. Ведь  не  знаем же мы во сне,  что видим сон,  иллюзию,  отражение
подсознательного и осколки реального. Так и в жизни не  догадываемся о своих
вторых, а может, первых сновидениях.
     Я  смотрел на луну, плывущие мимо нее  взбитые сливки облаков  и  ловил
себя  на мысли,  что  точно такое же сочетание света и  формы  облаков я уже
когда-то видел. Наверное, это было в детстве, в первый год моего детдомства,
когда я один сидел на пороге казенного дома и  все ждал возвращения  мамы. Я
верил взрослым воспитателям, которые врали мне во благо.
     Иногда в полнолуние, спросонья, я выходил на улицу и, не отдавая отчета
в своих действиях,  садился на  край колодца и  куковал там, пока кто-нибудь
меня оттуда не снимал.
     А порой  ночью я внезапно  просыпался и  начинал  истерически  плакать,
звать на  помощь -  на  меня  наплывали  огромные серые жернова,  от которых
укрыться  негде.  Позже  врачи  это  состояние  назвали детским  неврозом, а
соседка говорила, что я лунатик...
     Я смотрел на луну и думал о Велте Краузе.
     Видел ее выточенные скулы,  полные,  изящно  и нежно вылепленные  губы,
тонкие, в широкий разлет, брови.
     Под утро я снова забылся и проснулся раздраженным - долго спал.
     Было прозрачно  светло,  луна  скатилась к горизонту и  превратилась  в
большой красный блин.
     Чтобы  не мозолить  глаза  обитателям  дома,  я  отъехал  в  сторонку и
остановился  под развесистыми вязами.  А в  пять часов уже  был  у входа  на
колхозный рынок. Наверное, только здесь я мог ее встретить.
     Я  вышел из  машины,  прошел в неказистые,  сто лет некрашеные ворота и
оказался   на   глинистом   пятачке,   где   были   расставлены  обшарпанные
столы-прилавки.
     В  самом  начале  две  тетки  из бидона сомнительной чистоты  продавали
молоко.  Вскоре  подошла  компания  местных мужиков  с  большими  корзинами,
полными свежей картошки.
     Ничего нового на сиротском этом рынке я  не  обнаружил. Однако  часам к
семи  он  стал  наполняться  продавцами  и  даже  ожил,  приобретя  какой-то
бутафорский колорит.  Две моложавые женщины торговали клубникой и лисичками.
На какое-то мгновение их закрыли от меня яркие цветные разводы...
     Женщина в  цветастом  сарафане, светловолосая, с "пирожком"  на голове,
схваченным перламутровой заколкой.
     Когда  она повернула  голову, я понял, что фортуна  мне улыбнулась. Это
была  Велта Краузе собственной персоной. В руках - корзинка и полиэтиленовый
пакет.
     Я вернулся к  машине  и стал  ждать. Другого выхода с рынка вроде бы не
было.
     Оказалось,  что к встрече я не готов.  Не  представлял,  с  чего  и как
начинать разговор. Ведь я должен был  сообщить о смерти мужа и о  том, какую
роль сам играл в этом странном уголовном романе.
     Когда она появилась  в воротах, я ощутил сухость во рту. Она  повернула
налево и по дорожке, ограниченной пыльным штакетником, пошла в сторону реки.
Я направился следом и минуты две-три шел буквально по ее пятам.
     Мы дошли до речки Утрой, и Велта, не переходя мостик, свернула на узкую
тропинку. Внизу, возле самой реки, виднелся зеленый домик, из трубы которого
поднимался дым. Возможно, гадал я, она возвращается туда, где со своим сыном
и болонкой сейчас квартирует.
     Однако я не пошел тропкой, а направился напрямик, чтобы перехватить  ее
в безлюдном  месте. Не доходя до нее метров пятнадцать-двадцать, я окликнул:
"Велта,  подождите..."  И  просчитался:  она взглянула в мою  сторону,  и  я
отчетливо  увидел  на  ее  лице  страх.  Мгновение  женщина  выжидала, затем
бросилась бежать.
     Я обогнал ее и загородил дорогу. Сбиваясь с дыхания, быстро заговорил:
     - От меня вы, конечно, можете убежать, от них - нет...
     Видимо,  интонация,  с  какой  я  выговорил  эту  фразу,  ее  охладила,
успокоила, что  ли.  Она  пронзительно взглянула мне  в глаза,  будто хотела
проникнуть в душу, словно за сердце взяла.
     А мне хотелось взять ее за руку и прикоснуться губами.
     -  Что  дальше? -  спросила она,  и я понял, что женщина  умеет владеть
собой. Вместо страха в ее глазах появился вызов.
     - Не торопите... Я не волшебник и принес вам далеко не благую весть.
     - Дайте мне пройти,  - попросила она и указала рукой на дом. - Если вам
действительно есть что сказать, скажете там... Извините, меня ждут.
     Я сделал шаг в сторону и пошел рядом. В горле словно затычка, два слова
не сложить.
     -  Хорошо,  идемте,  -  наконец  выговорил  я,  -  но  учтите, разговор
предстоит тяжелый.
     - Не угрожайте! Что бы  вы ни сказали, на попятную я не пойду.  Поэтому
особенно не затрудняйте себя...
     Она меня, конечно же, принимала не за того. За одного из холуев Рэма.
     Однако в дом  я не пошел. Остановился у толстой колоды, предназначенной
для колки дров. В край был вбит колун с толстым топорищем.
     Я остался на улице, она вошла  в дом и через пару минут вновь появилась
на крыльце. В  руках она держала двустволку, и я на глаз определил, что  это
была  "тулка"  двенадцатого калибра.  Я  понимал,  что  такое  оружие  может
стрелять  не только  "заячьей" дробью, но  и крупной  "волчьей"  картечью  и
"медвежьими" жаканами.
     Ружье она держала двумя руками, опустив стволы к земле.
     Нас  разделяло  всего несколько  метров. При желании  я успел бы в  два
прыжка  оказаться  рядом  и выбить из  рук  ружье. Но я  этого не сделал.  Я
чувствствовал,  стрелять  она  не  будет,  хотя  мысленно   похвалил  ее  за
решительность.  Жизнь  стоит  того,  чтобы  иногда  ее  оберечь  двенадцатым
калибром.
     Видимо, на моем лице появилось что-то вроде улыбки,  ибо Велта, скривив
свои красивые губы, сказала:
     - Давайте объяснимся - кому и что от меня нужно?
     - Заварзину нужна ваша жизнь... Жизнь вашего мужа он уже взял...
     Трудно быть  палачом,  но у  меня просто не  было  времени, ни  желания
затевать дипломатические игры. Ее  руки вздрогнули, она побледнела, по щекам
покатились слезы.
     Это был уже не боец, а плачущая, постигшая горе женщина.
     - Я так и знала, что  это случится,  - пошептала Краузе и выпустила  из
рук ружье. Оно стукнусь о крыльцо и сползло прикладом на первую ступеньку.


     Я не знал, что сказать, и только молчал, подобно колоде,  возле которой
стоял. И чувствовал себя  таким же тяжелым  и немым.  Хотелось взять колун и
отрубить себе руку.
     Краузе отвернулась и уперлась лбом в потрескавшуюся от старости  дверь.
Я сделал  несколько шагов  в ее сторону  и,  не в  силах  делить  с  ней эту
свинцовую паузу, проговорил:
     -- Если вы  доверитесь мне,  то еще можно  найти  выход для  вас  и для
вашего сына.
     --  Мне  уже все равно, -- нервно, в отчаянии дернула  она плечами.  --
Если  они однажды  пошли  на это,  где гарантия... -- не сдержавшись,  Велта
заплакала навзрыд.
     -- Нет такой гарантии, -- отрезал я. -- За вами  уже началась охота. Не
сегодня-завтра здесь появится молодец  из  бригады  Рэма и потребует  от вас
окончательного решения.  Я тонкостей ваших взаимоотношений не знаю,  но,  по
известным мне признакам, они принимают траурный оттенок.
     -- Вы что -- следователь? Кто вы и почему говорите какими-то загадками?
-- Велта повернулась в мою сторону и вытерла ладонью глаза.
     -- Если я все  вам  скажу, разговора не  получится.  Одно могу сказать:
если бы  здесь,  на вашем месте,  находился этот самый Заварзин,  он  уже не
стоял  бы,  а  лежал. Он мой  кровный  враг,  и вы мне или поверите,  или же
повернетесь и уйдете. Это будет для меня  знаком, что дальнейший разговор не
имеет смысла.
     Она взялась за ручку двери.  Это даже не ручка, скорее, скоба с язычком
посередине. Однако она не  открыла  дверь,  а  лишь надавила  на нее, как бы
плотнее  прикрывая. Затем  она спустилась с крыльца и  пошла  в мою сторону.
Ветерок донес тонкий аромат духов.
     -- Честно говоря, выбора у меня нет, -- уже более спокойно сказала она.
-- Давайте немного пройдемся.
     Мы  направились  вверх  по  тропинке. Теперь слова  рвались  наружу,  я
понимал,  что  второго  такого случая  для исповеди не  представится.  Но  я
прикусил  язык и рассказал только  то, что помогло бы ей  понять  мою роль в
этой  истории. Я выложил многое, но умолчал, конечно,  сколько жертв было  у
меня на счету -- боялся, что это отпугнет ее.
     Велта шла  молча,  подавленная.  Но, думаю,  не  изза моих  откровений,
просто еще не отошла от известия о гибели мужа.
     -- Что же делать?  --  сдерживая слезы, спросила  она.  --  Я просто  в
панике...  С  Заварзиным  можно бороться только  его  же  методами.  Полиция
куплена, судьи боятся сами.  Он уже сидел, его несколько раз арестовывали, и
каждый раз он выкручивался. Недавно его  задержали в ресторане за незаконное
ношение  оружия. Чего  бы  еще?  Но и  тогда он отделался  легким испугом  и
подпиской о невыезде...
     -- А что вы предлагаете? Убрать их всех?
     -- Честно говоря, будь на  то  моя воля,  я бы так  и сделала.  Из  них
порядочных людей уже не получится. Это настоящие зомби, и я не  хочу их даже
сравнивать с животными. А ведь считают себя солью земли, это  с мобильниками
в кармане и деревяшками вместо души...
     -- Насколько мне известно, Заварзин принуждает вас отдать какой-то дом.
     -- За который моя фирма уплатила пятьдесят тысяч  долларов. Когда-то он
принадлежал моему дальнему родственнику,  которого при Хрущеве приговорили к
расстрелу. За  якобы экономические преступления. Дом как дом -- двухэтажный,
с  кариатидами,  я его отремонтировала, вбухала немало, теперь там мой офис.
Заварзину он очень приглянулся...  правда, после  того, как  я ему  дала  от
ворот поворот. Мерзкий] такой типчик с бакенбардами... |
     Я уточнил:
     -- Сидит  в СИЗО и оттуда дирижирует.  Все схвачено.  Кого вы знаете из
его команды?
     -- Почти всех. Некоторые проходят свидетелями по  делу о вымогательстве
своего  патрона,  встречалась  с ними у  следователя.  Один к  одному -- или
бывшие  уголовники, или  потенциальные  убийцы.  Мишка Иванов  --  ближайший
порученец,  другой...Родимчик...  Это  кличка,  на  щеке  огромная  родинка.
Солдатенок -- он пятнадцать лет отсидел... Я ж говорю, окружение еще то, как
на  подбор. Еще один  верзила,  кажется,  по кличке Носорог, тоже  сидел  за
разбой. Одного,  слава  Богу, нашли придушенным в  канальчике  у  Бастионной
горки. Если верить газетам, с кем-то не поделили торговые ларьки...
     Велта замолчала,  и  мы  свернули  к  реке. Под старой  ивой продолжили
разговор.
     -- Что же делать? -- повторила она свой вопрос.
     -- По-моему, прежде всего нужно похоронить... Кто этим займется?
     -- Кто же, кроме меня...
     -- Нет, это исключено. У вас в Риге есть близкие родственники?
     -- Его старший брат Борис, сестры, племянники.
     -- Дайте координаты брата и черкните ему писульку, а я передам.
     -- Но это же не выход.  Самого близкого  человека похоронят другие, а я
буду здесь отсиживаться... -- Велта снова заплакала, не скрывая слез.
     -- Я согласен с вами, но зато так безопаснее. Давайте смотреть правде в
глаза. Мы с вами для них уже потенциальные  трупы и потому не будем играть в
поддавки. Вы с  сыном останетесь здесь, но с условием -- ни  шагу за пределы
дома. Забудьте о рынках и магазинах. Между прочим, если еще раз будете брать
в руки  ружье,  не забудьте взвести курки. И стволы не должны смотреть вниз.
Стреляйте  поочередно,  а  не из  двух  стволов  одновременно.  Кстати,  кто
заряжает ружье?
     -- Гунар, мой брат. Он охотник и вообще... Пока  Гунар в отпуске, я под
его защитой.
     -- Попросите у  него  патроны с крупной дробью... Пока будете здесь,  я
постараюсь добраться до Заварзина или кого-нибудь из его бригады.
     -- Они вас убьют.
     -- Возможно. Это лотерея. Телефон в доме имеется?
     - Да,  -- Краузе назвала номер, и я  никак не мог  сразу его запомнить.
Мешало ее лицо --  не мог  отвести от  него глаз. Я  понимал, что красота --
категория относительная, но во внешности Велты я не находил изъянов.
     -- Если в  один прекрасный день я вам  позвоню и скажу,  что делать, не
медлите и выполняйте все без раздумий и отговорок. Идет?
     -- Не знаю, -- она опустила голову. -- Все это настолько нереально, что
я чувствую -- просто с ума схожу.
     --  Такое  случается со всеми.  Хоть раз в жизни, но случается. Сильнее
страха и неизвестности  ничего не бывает. Но дело не в этом. Сейчас главное,
чтобы вы поняли, о чем идет речь.
     -- Понять-то я  поняла, но не уверена, что хватит силенок. И очень хочу
попрощаться с Эдиком... Он окажется в могиле, и я его так больше и не увижу.
     -- Зато он навсегда останется в вашей памяти живым.
     Не было смысла утешать.  Бывают ситуации, когда  что бы ни сделал,  все
скверно.  И усугублялось это тем, что я незаметно  подпадал  под ее  власть,
чувствовал себя на коротком поводке.
     -- Если позволят обстоятельства, я за вами приеду... В день похорон...
     Мы вернулись к  дому, и  Велта  отправилась  писать деверю  записку.  Я
отказался от  ее приглашения и, присев на  колоду,  бессмысленно уставился в
зеленый, пронизанный солнцем мир.
     Прощание было  никаким. Единственное,  что я  заметил --  ее  последний
взгляд.  Он  дольше  положенного  на  мне остановился.  Но  взгляд этот  был
отягощен горем и все же недоверием.
     -- Газеты писали, что вы не собираетесь отказываться от своих обвинений
против Заварзина...
     --  Не собиралась... Сейчас я бы этого  не сказала.  Они пойдут на все,
чтобы до суда я не дожила, -- тут же она направила разговор в  другое русло.
-- Если все, что вы мне о себе рассказали, правда, -- будьте осторожны.
     В общем-то, банальные  слова, но в  тот момент они для меня были на вес
золота.
     Я почти бегом  направился вверх  по тропинке.  К машине,  оставленной у
рынка, я  возвращался тем  же  путем. А  в подсознании  уже  зажегся  сигнал
тревоги.  Я ведь  не забыл  слова  Шашлыка о том, что в Пыталово  собирается
Солдатенок. И если это так, то мы с ним не должны разминуться.
     Я сделал "круг почета" по центру Пыталова. Если, конечно, центром можно
назвать грязно-пыльную часть полугорода-полудеревни -- с серыми облупленными
домами  и  оградами,  с  корявыми  дорогами  и заржавленными  табличками  на
заборах.  Забытый Богом и людьми городишко. Зато с полным  набором наглядной
агитации, оставшейся еще с перестроечной эпохи.
     Я  внимательно вглядывался в  лица  мужчин и номера иномарок. Почему-то
казалось, что Солдатенок должен прибыть  обязательно на  какой-то  роскошной
тачке,  и  потому  ловил  взглядом  "ауди" да "мерседесы",  вообще  машины с
латвийскими номерами. Но заметил  я такую уже на выезде из города. Навстречу
шла "девятка" цвета мокрого асфальта, за рулем которой сидел молодой человек
в темных очках  с  прилипшей к нижней губе сигаретой. Я не знал и никогда не
видел  Солдатенка,  но мог  бы  поклясться  своим винчестером,  что  в  этой
"девятке" именно он.
     Видеть  меня,  разумеется, он  не мог  из-за  затемненных  стекол  моей
машины. Я дал ему возможность проехать и, развернувшись, увязался за ним.
     Скорость "девятка" держала приличную, но на  развилке Псков -- Пыталово
притормозила, словно  раздумывая, каким путем ехать  дальше. Я  тоже сбросил
газ и стал на обочину. Нас разделяло 250 -- 300 метров.
     Я провожал Солдатенка до самого центра, где  он  начал  рыскать, причем
делал это без малейшей целенаправленности. Он избрал наиболее простой способ
поиска -- наудачу. Городок небольшой, все как на ладони.
     Наконец  его  осенило,  и  он  поехал  моим  маршрутом  -- к  рынку.  И
припарковался почти на том самом месте, где  недавно  стоял и  я. Солдатенок
долго не выходил  из машины, и я стал уже думать, что он  заснул. Я вышел из
машины и, скрываясь за  кустами сирени, подошел как можно ближе к "девятке".
Тот, кого я принимал за Солдатенка, сидел и курил. Но вертел головой, словно
очковая  змея,  из  стороны  в сторону,  настороженно  вперившись взглядом в
лобовое стекло. Наконец  дверца  машины открылась, и мужчина  вышел  наружу.
Солдатенок это или  нет,  но скроен ладно. Высок,  широк в плечах и, видимо,
ловок и быстр в движениях.
     Он, как и я раньше, медленно подошел к воротам рынка, приостановился и,
бросив  сигарету, пошел по базару. Я направился  к  его машине и,  к  своему
удивлению, обнаружил, что ключ зажигания торчит в колонке. Не  раздумывая ни
секунды, потянул дверцу на  себя и плюхнулся на сиденье. Движок  работал без
хрипов, ровно, и потому отбыл я почти бесшумно.
     Чтобы  не  привлекать  ничьего   внимания,  я   на  небольшой  скорости
направился  в сторону реки Утроя. Для этого  хватило  двух  минут.  У  моста
свернул налево,  в  противоположную  от  дома  Краузе  сторону. Минуя крутой
спуск,  поросший  бурьяном и мелким  ольшаником,  оказался  на берегу  реки.
Потянул  на себя ручной  тормоз,  огляделся. Затем открыл  бардачок и  вынул
оттуда все: сигареты  с зажигалкой,  записную книжку,  складной нож, газовый
баллончик,  портмоне,  сложенные  листы  бумаги.  Меня интересовали права  и
технический паспорт. Отыскались они в портмоне, рядом с  пачечкой долларов и
латов.  На водительских правах я узнал физиономию того,  чья фамилия  стояла
рядом:  Солдатенок  Валерий Николаевич.  Она повторялась на  квитанции банка
"Балтия", которую я нашел в других бумагах.
     Положив трофеи  в карман, я включил первую скорость и, отжав  с  ручной
тормоз, пустил  "девятку"  самокатом в  сторону  реки. Не доезжая  до обрыва
трех-четырех метров, выскочил из машины и подтолкнул ее сзади. Все остальное
было делом земного  притяж