сь,  в
республике, я  дойду до Генерального прокурора страны. И  раненый зверь куда
опаснее здорового -- примите это к сведению. Меня поставить на колени не так
просто,   бороться  буду  до   последнего  дыхания...  --  Амирхан  Даутович
чувствовал, с каким  напряженным  вниманием  слу­шают его  на  другом  конце
провода, и, наверное, увидев, как  изменился в лице хозяин дома, к нему  уже
подошли его братья и сестры или старшие сыновья Суюна Бекходжаева.
     Видимо, Амирхан Даутович в  своем  предполо­жении  не  ошибся,  Садыков
вдруг нервно сказал:
     -- Подождите две минуты,  не кладите  трубку. --  Прикрыв микрофон, он,
вероятно, совещался с на­бежавшими родственниками.
     Через несколько минут он ответил прокурору:
     -- Я буду у вас через два часа, нам необходимо  переговорить с глазу на
глаз.
     Амирхан Даутович посмотрел  на часы,  и в этот момент городские куранты
отбили  десять;  значит, ровно  в полночь  в  коттедж на Лахути  должен  был
прибыть Акрам Садыков, родной дядя убийцы его жены.
     Прокурор прошел  на  кухню и поставил на га­зовую  плитку  чайник -- за
весь день он не выпил и пиалушки чая, такой суматошной выдалась суб­бота.
     "Полгода им не  хватило, еще  два часа  понадо­билось", -- подумал  зло
прокурор  о Бекходжаевых.  В  том, что у  них поубавился аппетит  за столом,
Аз­ларханов не сомневался.
     "Для чего им понадобились  эти два часа?" -- думал  он,  но сколько  ни
перебирал варианты,  к  единственному  выводу не пришел. Но  в  том,  что им
действительно необходимы эти два  часа,  Амир­хан Даутович  не сомневался --
все  их  поступки  до сих  пор  оказывались  точно  выверены,  просчитаны, и
чувствовалось, что мозговой трест клана работает четко и оперативно.
     "Один придет Акрам Садыков или вместе с бра­том, Суюном Бекходжаевым, а
может, заявится вся мужская половина рода?"  -- продолжал размышлять Амирхан
Даутович. И опять  ни в чем уверенности не было --  все ходы этого семейства
для  него  ока­зались  непредсказуемы, не  стоило и  голову ломать.  Один ли
приедет Акрам Садыков или заявится сам Суюн Бекходжаев, прокурор был готов к
разговору и действию -- чаша терпения переполнилась. Конеч­но, не мешало бы,
чтобы сейчас в его квартире оказался Эркин Джураев,  единственный свидетель,
на чью  помощь мог рассчитывать теперь прокурор. Но в эти же самые минуты  в
доме Акрама Садыкова, словно читая мысли прокурора, тоже говорили о капитане
Джураеве, зная, что тот упрямец, не убоявшийся арестовать Анвара Бекходжаева
в доме его отца, всесильного  Суюна  Бекходжаева, --  единствен­ная  надежда
Азларханова.
     Так в бесплодных размышлениях и пролетели два часа...


        7

     Едва городские куранты начали отбивать пол­ночь, по  сонной Лахути тихо
прошуршала  черная "Волга" с выключенными огнями и остановилась у ворот дома
прокурора. Хлопнула дверца машины, и по слабо освещенной дорожке сада к дому
дви­нулся человек. Один...
     На бетонных  плитах  дорожки  от калитки к  ве­ранде  четко  отдавались
уверенные  шаги. Ритм  шагов,  уверенная поступь  сразу  подсказали Амирхану
Даутовичу, что это не Акрам Садыков и уж тем более  не  Суюн  Бекходжаев  --
братья были в  теле,  каждый за  сто килограммов,  и при ходьбе  от ожирения
шумно дышали.
     Амирхан  Даутович  поднялся  навстречу полуноч­ному  визитеру.  В  ярко
освещенной прихожей стоял подтянутый молодой мужчина,  лет  тридцати пяти --
тридцати семи,  хорошо одетый, можно даже  сказать, элегантно, в правой руке
он держал новенький ко­жаный "дипломат" с  цифровым кодом. Встреть про­курор
ночного гостя на улице пять  часов  назад  среди  празднично одетой вечерней
толпы, принял бы его если не за иноземца,  так за москвича, на­столько он не
вписывался в улицы их провинци­ального областного города.
     -- Добрый  вечер,  -- сказал незнакомец и нервным жестом  поправил свой
безукоризненный пробор -- на  его крепком  запястье сверкнули золотом  не то
"Картье",  не  то  "Роллекс",  дорогие и  редкие  швей­царские  часы,  особо
престижные, -- прокурор это знал.
     Амирхан  Даутович  ничего не ответил и только жестом пригласил пройти в
дом.  Незнакомец  сделал  шаг  и  задержался  в   дверях,  пропуская  вперед
про­курора. "Осторожный", -- отметил Амирхан Даутович.
     В кабинете, не дожидаясь приглашения, незна­комец занял кресло, ближнее
к входной двери, тем самым оставляя хозяину место у письменного стола.
     Люстра свисала как раз над креслом, где  рас­положился  ночной гость, и
прокурор хорошо видел его.  Гость  чувствовал это,  но  не отодвигал кресло,
потому  что  оттуда  просматривался  и коридор. Внеш­не  гость был  спокоен,
сдержан, не суетлив,  но Азларханов чувствовал в нем собранность, готовность
к любой неожиданности.
     -- Считайте,  что я Акрам Садыков или  Суюн Бекходжаев,  все равно, как
вам  будет  удобнее,  --  у меня  самые  широкие  полномочия  от  семьи,  --
заго­ворил  пришелец, усаживаясь поудобнее в  кресле, и попросил  разрешения
закурить. -- Разговор нам, то­варищ прокурор, наверняка предстоит долгий, --
до­бавил  он,  но  тут  же, погасив зажигалку, неожиданно попросил:  -- Ради
Бога,  простите мне  мое любопыт­ство,  но прежде чем мы начнем  разговор, я
хотел бы одним глазом взглянуть на вашу коллекцию -- много наслышан. Вряд ли
у меня будет еще воз­можность появиться в гостях у областного проку­рора, да
и  вообще  в  Средней  Азии.  Признаюсь,  я  не  люблю  Восток,  здесь  люди
непредсказуемо  ко­варны,  и  не все  поступки  объяснимы даже  изо­щренному
европейскому уму. -- Гость поднялся...
     Амирхан  Даутович  расценил  его  просьбу  как  воз­можность  проверить
соседнюю комнату: нет ли там какой-нибудь приготовленной для него опасности,
засады. И чтобы гость  успокоился -- а  Амирхану Даутовичу побольше хотелось
выведать  у него,  и,  похоже,  можно было рассчитывать на удачу, потому что
человек  явно принадлежал к породе упивающихся собственным красноречием,  --
прокурор при­гласил его в зал.
     Керамика,  видимо,  нисколько  не интересовала гостя  -- в  комнатах он
задержался не более двух-трех минут. Вернулся он в кабинет более спокойный и
сказал разочарованно:
     -- И эти черепки оценили в сто пятьдесят ты­сяч?! Впрочем, хорошо,  что
остановились на этой  сумме, потому что на  лондонском аукционе в по­следние
годы продано несколько известных коллек­ций керамики, и гораздо дороже,  чем
коллекции  из  Анкары  и  Порт-Саида.  Эти  коллекции,  доложу  вам,   также
сравнивались с  коллекцией вашей  жены, особенно с той,  что  выставлялась в
последний  раз в  Цюрихе,  и  некоторые искусствоведы отдавали  предпочтение
вашей.  Что  и  говорить,  хорошо  по­работали люди  в  Москве,  горы  газет
перелопатили, копии  со статей  в зарубежных  журналах и газетах  поснимали,
они-то и  подали идею исходить из оцен­ки лондонских  аукционов. Все статьи,
где  указыва­лась  достаточно  высокая предполагаемая  цена  кол­лекции  или
отдельного  экспоната,   были   высокока­чественно   отсняты   на   японской
копировальной ма­шине и тут же, рядом, давался перевод на русский язык.
     Эти  документы, а их  набралось немало, прила­гались к каждой анонимной
жалобе на вас. Так что бедным экспертам ничего не оставалось, как сле­довать
по указанному  нами пути и видеть  коллекцию  глазами восторженных  западных
журналистов, иначе бы  их заподозрили  в  симпатиях к вам, необъек­тивности,
некомпетентности. Хотя я убежден, на­думай  какой наш музей приобрести у вас
эти че­репки, вряд ли предложил  бы более тысячи  рублей. Но  тысяча  нас не
устраивала --  какой от тысячи резонанс, что она для общественного мнения --
нуль!  Вот сто пятьдесят тысяч -- это масштаб! Сто пять­десят -- это хапуга,
за сто  пятьдесят во всех смер­тных грехах можно любого  обвинить... Но в то
же время, оцените, и не миллионы -- цифра должна быть реальной.
     Амирхан  Даутович внимательно слушал ночного пришельца:  тот явно хотел
дать  понять, что он  в курсе всех неприятностей прокурора, и даже больше --
он выдавал себя за одного из стратегов, ор­ганизующих эти неприятности.
     Амирхан  Даутович  пытался  вспомнить,  где-то  он  видел  это жесткое,
волевое лицо, характерный прищур  пугающих холодом глаз, высокий лоб  с едва
заметными залысинами -- то ли в картотеке особо  опасных преступников, то ли
встречал   фото­графию   в  документах,   когда  просматривал  личные  дела,
инспектируя колонии на территории области. И вдруг, то ли желая сбить с него
спесь, то ли проверяя, все ли он знает, Амирхан Даутович спро­сил:
     -- Не вы ли вскрыли у меня в прокуратуре сейф?
     Для  незваного  гостя вопрос  не  оказался  неожи­данным --  он  сделал
презрительную гримасу:
     -- Не мой профиль, шеф. Берите выше, я ра­ботаю не отмычкой, а головой.
-- И опять он  поправил свою безукоризненную  прическу. --  А  что ка­сается
вашего сейфа, то, конечно, открыл его че­ловек, отбывающий тут срок, но он о
нашем деле, то есть  о вашем, ни гугу.  Ему сказали, что  областной прокурор
потерял  ключи и его надо  выручить. В сейфе  нас  прежде всего интересовали
ваши амбарные книги по каждому району. В обмен на информацию из этих книг мы
хотели получить содействие дол­жностных лиц против вас. И,  как видите, план
вполне удался. Суд в районе, где случилось преступление, прошел без  сучка и
задоринки, и в Сардобском районе, где расположена Балан-мечеть, тоже оказали
всяческую поддержку, судя  по заключению комиссии полковника Иргашева.  А за
то, что повредили аль­бом, вы уж извините -- у нас другого выхода не было. В
вашей дыре нет  копировальной машины, передающей цвет, а Духовное управление
могла тро­нуть, вызвать праведный гнев только подлинная фо­тография.
     --  Почему вы  мне все это  рассказываете? Не  боитесь, что каждое ваше
слово в  определенной си­туации я могу повернуть против вас? Организован­ная
преступность у нас карается сурово.
     Незнакомец зло рассмеялся в ответ:
     --  Не боюсь,  товарищ прокурор, не  боюсь.  За это и  деньги  получаю.
"Организованная преступ­ность"... Как вы боитесь произнести это определение,
как вообще боитесь что-либо сообщать  народу о преступлениях и преступниках,
все тешите себя ил­люзией: этого  у нас нет, этого быть не может. Скажу вам,
раз  выпала  мне  такая  честь  -- пообщаться с самим прокурором, попавшим в
беду: преступность  в  основном и есть организованная, и  так органи­зована,
что вам и представить  трудно, иначе бы  вы успешнее  боролись.  Вы же умный
человек, разве вас  не пугает такая компания: Суюн Бекходжаев, Герой  Труда,
депутат Верховного  Совета,  председа­тель колхоза, Акрам Садыков, член бюро
обкома, крупное должностное лицо, тоже депутат, Иргашев, начальник областной
милиции,  прокурор  Исмаилов, и  я,  профессиональный  преступник, --  будем
назы­вать вещи своими именами.
     Вот вы прокурор, из тех, что не идут на сделку с  совестью, -- уж мы-то
знаем, кто  есть кто. Навер­ное, о том,  что вы достойный  человек,  знают и
люди  на  высоких  постах,  --  почему  же они оставили  вас  одного  против
Бекходжаевых, почему на бюро не приехал прокурор республики, чтобы  защищать
вас? Честно говоря, строя планы, мы не были уве­рены, что удастся растоптать
прокурора  области   та­кими  сомнительными  анонимками  и  демагогиче­скими
выступлениями, но Садыков оказался прав, он, конечно, лучше знает вашу среду
-- у  нас, в преступном мире,  так легко  оболгать человека  не удалось  бы.
Воистину тут, у вас, сместились все понятия о нравах.
     -- Ну, какие у нас  нравы,  позвольте  разобраться нам самим, обойдемся
без благородной помощи преступного мира. Не все так мрачно, как вам видится,
молодой  человек. А союз  ваш  -- ненадол­го, не так  уж много в наших рядах
Иргашевых,  Бекходжаевых, иначе бы вы сейчас не  отбывали  срок,  -- прервал
Амирхан   Даутович  философствую­щего  преступника  и  заметил,  что  ночной
посети­тель нервно среагировал на его последнюю фразу. Значит, угадал...
     -- Много ли,  мало,  а вам они  испортили жизнь, сломали карьеру.  Ваша
песня   спета,   прокурор,  вы  проиграли.  А   впрочем,  давайте  не  будем
препирать­ся, мы люди полярных взглядов, проговорили уже с полчаса, а к делу
и не приступали...
     А прокурор, глядя  на удобно устроившегося в кресле  человека, думал  о
закрытых  совещаниях  в прокуратуре  республики,  где  его  коллеги  не  раз
пы­тались  поднимать  вопрос о  сращивании  организо­ванной  преступности  с
органами правопорядка у них в крае, и как такие разговоры круто пресекались,
а то и поднимались  на смех, хотя примеры  при­водились  далеко не  смешные.
Амирхан  Даутович  сейчас не поручился  бы,  что этот  уверенно держав­шийся
ночной визитер -- "гастролер" и  прибыл от­куда-то из  Ростова или Грозного,
Москвы или Тби­лиси.  Он  вполне мог  быть выпущен полковником Иргашевым  на
время операции из мест заключения на территории области.
     Если бы он  мог, если бы он только мог задержать этого незваного гостя!
Но Азларханов понимал, что  сделать ему это не  удалось  бы. Во-первых, того
наверняка подстраховывали, -- возможно, сообщник стоял в тени летней веранды
и в мгновение ока оказался бы в комнате; во-вторых, преступник был вооружен.
Амирхан Даутович сразу, еще в прихожей, отметил едва заметную ременную лямку
пистолета  под  мышкой  -- тонкий модный пиджак  гостя не очень годился  для
такого снаряжения. А  главное --  что он мог сделать  после двух инфарктов и
тяжелейшей  пневмонии  с человеком безусловно сильным, да  и жестоким. Глупо
было бы погибнуть от пули, от приема карате или кунфу, которыми, несомненно,
владел  этот  человек,  -- не исключено, что ощущение этой власти  силы  над
другими подтолкнуло его  стать  преступником.  Обиднее  всего, что  убийство
такое, случись  оно, вряд ли когда-нибудь раскрылось  бы:  преступник к утру
вернулся бы к месту заключения, и какая светлая голова  догадалась бы искать
убийцу за тюремной решеткой?
     Гость  достал  новую  сигарету  из длинной золо­тистой  пачки,  щелкнул
дорогой зажигалкой.
     -- Бьюсь об заклад, вы никогда не догадаетесь, зачем я к вам пришел...
     Амирхан   Даутович   не   перебивал,   давая  возмож­ность   ему  вновь
разговориться.
     -- Скажу коротко: передать вам  этот  француз­ский  "дипломат", кстати,
модную ныне  вещь, и  за­ручиться вашим честным  словом. И ничего больше. Но
прежде чем расшифровать свое скромное пору­чение, я  должен передать вам  от
всей  огромной семьи Бекходжаевых искреннее  соболезнование по поводу гибели
вашей жены.
     Видя удивление прокурора, гость повторил:
     -- Да-да, самые искренние  соболезнования. Не станете же вы утверждать,
что вашу жену убили... специально... Это тот самый  случай, который при­нято
называть трагическим.  В  данном  случае  и  для  вас,  и  для  Бекходжаевых
трагичнее не придумаешь. Но от судьбы не  уйти  ни вам, ни им. Мне понятна и
ваша утрата, понятна и позиция Суюна Бекходжаева. Он рассуждает так: понесет
ли их сын на­казание или нет,  вашу  жену уже не вернуть,  и стоит ли губить
еще  одну  судьбу?  Цинично,  но  для  такого  цинизма  есть  причины.  Суюн
Бекходжаев имеет в этих краях  определенную власть, и многие люди на высоких
постах обязаны своим восхожде­нием ему. В конце концов семейство не отрицает
своей вины и готово  нести ответственность, скажем, материальную, готово  на
определенную компенса­цию.
     Против  вас лично  у них нет никаких предубеж­дений, и, не  затевай  вы
столь решительно пересмотр дела, вы до сих пор оставались бы  на своем посту
областного  прокурора.  Так  что  поста  вы  лишились благодаря  собственным
усилиям -- таковы жесткие условия игры: или вы нас, или мы вас -- другого не
дано.  В случае вашего успеха  понесли  бы  суровое  наказание  и  полковник
Иргашев, и прокурор Исмаилов -- игра зашла слишком далеко, и назад хода нет.
Впрочем, извините за откровенность, мало кто думал, что вы выкарабкаетесь из
двух инфарктов. Но опять же,  повторяю, ни  у  кого не было мысли лишать вас
поста областного прокурора, и в подтверждение -- вот эта компенсация.
     Незнакомец поднял  на колени  стоявший на  полу вишневого цвета кожаный
"дипломат", быстро на­брал шифр. Раздался легкий щелчок, и крышка стала сама
медленно подниматься.  Как только "дипломат" открылся, гость развернул его к
Амирхану Даутовичу.
     --  Здесь  ровно  сто тысяч -- это компенсация за  организованную  нами
потерю должности областного прокурора и вытекающих из этого благ:  служебной
машины, бесплатных  путевок,  буфета и  т.д.  Учли и предстоящую  разницу  в
зарплате, и  потерю коттеджа  с великолепным садом, который  наверняка у вас
отнимут, -- вот до чего может довести упрямство...
     Незнакомец неожиданно  захлопнул  "дипломат",  ловким жестом опустил на
пол, подтолкнул легонько ногой к креслу прокурора.
     Амирхан  Даутович  молча,  правда,  не так  ловко,  как  ночной  гость,
отпихнул носком ботинка "дип­ломат" обратно.
     --  Не устраивает  сто тысяч? Мало? Впрочем,  я бы тоже за потерю такой
должности потребовал лимон.
     Амирхан Даутович знал, что на жаргоне "лимон" означает миллион и  что у
них в крае есть под­польные миллионеры.
     -- У  меня повышенная кислотность, и лимон мне противопоказан, не нужно
мне и ста  тысяч,  да еще в  таком роскошном "дипломате". Должность свою, на
ваш манер, я никогда не оценивал в день­гах, так что напрасно думаете, что я
лью слезы, потеряв  место областного прокурора.  Хотя, честно  говоря, очень
жалею, что  потерял его в такой мо­мент,  когда  у меня на  многое открылись
глаза -- сегодня я работал бы уже по-другому.  Моя личная трагедия высветила
жизнь  совсем по-иному. И пой­мите наконец вы со своими компаньонами, что не
все потери  в жизни  компенсируются,  не за  все в жизни  можно расплатиться
деньгами...
     Незнакомец вдруг хищно улыбнулся и похлопал в ладоши:
     -- Браво, прокурор, браво!
     -- Перестаньте паясничать! -- оборвал Амирхан Даутович.
     -- Я не паясничаю. Я сейчас выиграл пари в двадцать тысяч, -- почему бы
не поаплодировать се­бе?  Поясню. Идея с  этим "дипломатом" не  моя, я сразу
сказал --  деньги  он  не возьмет,  не тот человек. С ним,  то есть  с вами,
по-другому надо говорить, вплоть до крайней меры, извините за откровенность.
А братья смеются, говорят, кто же от ста тысяч  откажется. Тогда я предложил
каждому из них пари, в счет своего будущего гонорара за особые услуги... Так
что на вашей порядочности я заработал двадцать тысяч...
     --  Тяжелый  у   вас  хлеб,  --  прервал  Амирхан  Даутович  посланника
Бекходжаевых, -- и я честно хочу предупредить: если наши пути пересекутся, а
они пересекутся рано или поздно, я приложу максимум усилий, чтобы вы никогда
больше не жили среди нормальных людей, вы  крайне опасный человек, настолько
опасный, что у нас даже статьи для таких нет.
     Незнакомец поправил галстук и, улыбаясь, от­ветил:
     -- Я на  вашу милость никогда и не рассчитывал и отдаю  себе отчет, что
мы с вами враги, настоящие враги и  стоим по разные стороны баррикад,  как у
вас  говорится.  Но ваша  убежденность,  вера  мне  нра­вятся,  как  это  ни
парадоксально,   особенно,  наверное,  на  ваш  взгляд...  Знаете,  критерии
человеческих  от­ношений  ныне  настолько размыты, что настоящих  врагов  не
осталось,  наверное, только вы и я, товарищ  прокурор,  теперь,  правда, уже
бывший,  поэтому да­вайте будем  уважать  друг  друга.  И,  заканчивая  нашу
беседу, я хочу  заручиться  вашим  честным словом, что  вы отныне не  будете
настаивать на пересмотре дела по убийству вашей жены.
     -- Это тоже ваша идея? -- спросил язвительно Амирхан Даутович.
     -- Да, моя, и она намного благоразумнее, чем те,  на которых настаивают
другие, назовем их "ра­дикалами".
     -- И каковы же планы ваших "радикалов"?
     -- А вот этого я вам сказать не  могу --  чужие секреты. Но уверяю вас,
жестокие  планы --  они  пу­га