м  помещении  накопилось   немало  лич­ных  предметов,   и  сейчас
Азларханову неприятно  было,  что  его книги  брали  в руки незнакомые люди,
пользовались  в душевой китайскими полотенцами, подаренными Ларисой, брали в
руки  электрическую бритву  "Филипс",  тоже  подарок  Ларисы после одной  из
зарубежных поездок.  Никому Амирхан Даутович, понятно, высказывать претензий
не стал, хотя и не скрывал  своего неудовольствия.  И на предложение  своего
заместителя позволить досидеть  хотя  бы до конца дня ответил отказом. Когда
обескураженный  заместитель перебрался  к себе,  Амирхан  Даутович распахнул
окна и попросил вызвать уборщицу, при­биравшую у него в  кабинете все десять
лет,  пока он был тут прокурором. С ней он проговорил гораздо больше, чем  с
коллегами;  заодно  попросил  тща­тельнейшим  образом  убрать  и  проветрить
помеще­ние,  а  также   сменить  всю  посуду.  Оглядев  внима­тельно   сейф,
вмурованный в  стену, который он на­кануне того злополучного дня в спешке не
опечатал,  как поступал всякий раз, когда  уезжал  куда-то, он  отправился в
обком, чтобы доложить, что приступает к  своим  обязанностям, и больше уже в
тот день в прокуратуре не появлялся.
     По дороге в обком он думал о своем  сейфе -- там лежали  его знаменитые
амбарные книги, на каждый район  в отдельности. В том, что  они на месте, он
не сомневался, но вот касались ли их чужие руки, как касались все эти месяцы
его чай­ников, пиал, стаканов, полотенец, утверждать одно­значно он не  мог,
потому что знал по  крайней мере трех человек в городе,  кому по силам был и
более серьезный шифр сейфа, а если бы кто и поостерегся привлекать  местного
человека,  мастеров  подобных  дел  немало имелось в исправительно-тру­довых
лагерях  -- их в области было несколько, и  полковник Иргашев,  конечно, мог
доставить оттуда любого.
     И  в  обкоме,   и  в  прокуратуре  Амирхан  Даутович  выслушал   немало
соболезнований  по  поводу  без­временной  смерти жены --  со многими с того
зло­получного  дня  в  конце  августа  прошлого  года  он  виделся  впервые.
Соболезновали  искренне:  знали Ла­рису Павловну,  знали отношение  Амирхана
Даутовича к  ней,  да  и  сама жизнь  Азларханова после  гибели  жены --  из
больницы в  больницу,  из инфар­кта в инфаркт, из реанимации в реанимацию --
не  могла не  вызвать сочувствия. Даже  внешний вид прокурора,  поседевшего,
постаревшего  на много  лет,  поникшего от  болезней, напоминал о  трагедии,
пе­ренесенной этим человеком. Никто, с кем он об­щался в эти дни, ни разу не
обмолвился  ни  о  суде, ни  об обстоятельствах  смерти Ларисы,  и про­курор
уяснил для себя,  что скорый и решительный суд успокоил общественное мнение.
О чем  и гово­рить,  если преступник пойман, в содеянном  сознался и получил
суровое наказание?
     В  эти  же  дни  на  одном  из  служебных  совещаний  Амирхан  Даутович
встретился с полковником Иргашевым  и  с бывшим прокурором того  района, где
произошло убийство, ныне работающим в городской прокуратуре. Оба они подошли
к Азларханову, спра­вились о состоянии его здоровья и сказали, что свой долг
по отношению к Ларисе Павловне они, мол,  выполнили и сожалеют об одном, что
случилось  это  на  их  территории.  Прокурор  сдержанно  побла­годарил,  но
расспрашивать ни о суде, ни о следствии не стал, потому что  дело это лежало
у него в  столе  и  он знал,  что осужденный  Азат Худайкулов  нахо­дится  в
исправительно-трудовой колонии у них  же в  республике, недалеко, в соседней
области, где не­когда работал полковник Иргашев.
     Амирхан Даутович уже не раз просматривал до­кументы, собранные  по делу
о  смерти  его жены. Конечно,  явно зацепиться за что-то повода не было, все
чин  чином, протокол к протоколу; только уж очень заинтересованного человека
могла  насторо­жить  такая   гладкость   следствия  и   суда,   легкость   и
скоротечность процесса -- ведь  убийство все-таки. Амирхан Даутович понимал:
не случись с ним са­мим беды в ночь задержания, в чем бы  ни  признался Азат
Худайкулов, наутро провели бы тщательнейший следственный  эксперимент, затем
по  свежим следам  попросили  бы  обоих  по  минутам  расписать время  после
убийства, и вряд ли Анвар Бекходжаев долго продержался бы в определенной ему
советчиками роли  свидетеля.  Сгодились  бы  тут  и  показания ма­тери Азата
Худайкулова, сообщившей капитану Джураеву,  что за  сыном к вечеру, затемно,
специально приезжал пригласить в гости на черного барана Анвар Бекходжаев на
своей  красавице "Яве",  а  не  сам  он отправился, глядя на  ночь, на  двор
Бекходжаевых,  чтобы пригрозить  убийством  своему  дружку.  Да не  отстрани
прокуратура от дела  капитана Джураева,  не  веди его сам полковник Иргашев,
не­известно,  как  бы  сложился  суд,  отвертелся  бы  Анвар  Бекходжаев  от
справедливого возмездия,  даже если б капитан Джураев  и  не смог обеспечить
явку  на процесс  человека, отдавшего ему снимок, сделанный "Полароидом",  и
Сунната-ака,  наотрез  отказавшегося  засвидетельствовать то, что  видел  во
дворе через улицу.
     Не  случись  у  него  инфаркта  в  ту  ночь,  одного  признания   Азата
Худайкулова оказалось бы недо­статочно, пришлось  бы в суде  доказывать  его
вину, а не  согласиться с тем, что разыграли умные дяди  в угоду всесильному
Суюну Бекходжаеву. Но все это -- если бы да  кабы... Не надо было сбрасывать
со  счетов  и  клан  Бекходжаевых:  уж  они-то   наверняка   воспользовались
неожиданно предоставившимся вре­менем на тот случай, если областной прокурор
Азларханов попытается вновь поднять дело,  как только оправится от инфаркта.
Но главная сложность си­туации заключается в ином: что бы он ни пред­принял,
любой  его шаг  давал  противоположной сто­роне  повод обвинить  прокурора в
предвзятости,   субъективности,   чувстве   личной  мести,   злоупотреблении
служебным положением, а это означало одно:  его, как и капитана Джураева, не
подпустили бы к делу.
     Амирхану Даутовичу оставался  лишь один выход,  и он им воспользовался:
отправил  частное письмо прокурору  республики,  где, не  вдаваясь в  особые
подробности, просил в  порядке надзора поднять дело об  убийстве своей жены.
Прошла неделя,  вторая,  заканчивалась третья, но ни письменного  ответа  из
прокуратуры  республики,  ни  телефонного звонка от самого прокурора, на что
рассчитывал  Амирхан  Даутович, не  было.  Зато случился у  него неожиданный
разговор в административном отделе обкома партии, куда  он зашел по каким-то
текущим делам. Он уже  уходил, когда  заведующий  отделом, заметно волнуясь,
попросил его задержаться на несколько минут. Начал он издалека:
     -- Амирхан Даутович, вам ли не знать, как здесь вас ценят и уважают. Мы
понимаем,  что благодаря вам правопорядок в нашей  области  на ступень выше,
чем в целом  по республике --  это, конечно, и ваша  заслуга  как областного
прокурора. Знаем  мы и ваш  высокий авторитет среди  коллег. Поэтому  мы все
очень переживали за ваше здоровье после трагиче­ской гибели Ларисы Павловны.
Вы даже не  можете  представить,  какой  общественный резонанс  вызвал  этот
прискорбный случай -- у меня в отделе ни на минуту не умолкал  телефон. Люди
требовали  срочно  найти убийц и наказать  -- ведь  вашу  жену в наших краях
знали  многие, и  мы все гордились ее успе­хами. Я думаю, мы  приложили  все
усилия, чтобы найти и покарать убийцу -- этим мы выполнили долг свой и перед
памятью  Ларисы Павловны, и перед вами  и успокоили  общественность, которая
вряд  ли простила бы органам правопорядка промедление и проволочку  в  таком
шумном деле.
     Какие только слухи не ходили по городу, и мне десятки раз и лично, и по
телефону  приходилось объяснять людям,  что вы живы  и  вот-вот появитесь на
работе.  Вот  в такой  нервной  обстановке  нам  пришлось  работать  в  ваше
отсутствие.  -- И тут, не­сколько замявшись, он перешел к тому,  ради чего и
затеял этот  разговор:  --  И вот теперь,  когда  мы видим вас  в здравии  и
радуемся вашему возвра­щению в  строй, надеясь, что  ваша душа хоть не­много
успокоилась, мы узнаем,  что вы бы хотели вновь вернуться к делу об убийстве
вашей жены. Конечно,  поймите  меня правильно, вы вольны этого требовать, но
это может худшим образом отразиться  на вашем  здоровье, на вашей работе, не
говоря  уже  о том,  что  вновь  всколыхнется  общественное мнение, начнутся
нежелательные пересуды,  слухи. Неизве­стно, чего вы добьетесь, а шума будет
много, это уж точно...  Так  что,  уважаемый Амирхан Даутович, я думаю,  что
вашу  просьбу  о пересмотре дела  вряд ли поддержат и  поймут. Но  это,  так
сказать, мое личное мнение,  и, пожалуйста, не  сочтите  этот  то­варищеский
разговор  как вмешательство в вашу  лич­ную жизнь и  тем более в компетенцию
прокурора.
     Амирхан Даутович  слушал молча,  не перебивая, -- он сразу  понял,  что
завотделом говорит  по  чьему-то поручению,  это чувствовалось, он тяготился
возло­женной на него миссией. Может,  он говорил вполне искренне, и логика в
его рассуждениях была, но он ведь не знал и доли того, что знал об этом деле
прокурор.  Может,  он даже допускал мысль, что Анвар Бекходжаев, проходивший
по  делу сви­детелем,  и  достоин  какого-то  наказания,  но  как  че­ловек,
привыкший  мерить общими  категориями, а не  частными, нисходящими до каждой
отдельной  судьбы,  считал,  что  ради  этого  не  стоит  вновь  бу­доражить
общественность  и  признавать  за  судебным процессом  и  решением  какие-то
ошибки.
     Амирхан Даутович понимал: запущен пробный шар, разговор этот затеян как
предупреждение, как зондаж его настроения и духа.  Понял он и то, что письмо
его  не  вышло  за  пределы  области  и зря  он  дожидался звонка  прокурора
республики. Ни о письме, ни о том, кто же стоит за этим  разговором, Амирхан
Даутович спрашивать  заведующего отделом не  стал. Поблагодарив за заботу  о
своем  здоровье, за память  о Ларисе Павловне,  Амирхан  Даутович, ничего не
ответив по существу, откланялся. Но и заведующий не  был так прост и вряд ли
ему  до­верили  бы   столь  деликатную  миссию,  если  бы   он   не  обладал
проницательностью: он тоже понял, что прокурор от задуманного не отступится.
     Разговор  в  обкоме Амирхан  Даутович  принял к  сведению, уяснив,  что
писать  снова в Ташкент не следует:  через месяц там было  назначено крупное
совещание  --  вот  тогда-то  он  выберет  момент  и по­просит  аудиенции  у
прокурора  республики. К этой  встрече  он должен был подготовиться и, может
быть, пойти на нее вместе с капитаном Джураевым.
     Готовясь к встрече с прокурором республики,  Азларханов попытался четче
определить  круг  пря­мых  родственников  Суюна  Бекходжаева,  занимавших  в
области большие посты, если  дело на доследование заберут в  столицу. О том,
какое тут  может оказы­ваться давление,  такой список говорил бы доста­точно
красноречиво. Двух сестер  Суюна Бекходжаева,  под фамилиями мужей,  Амирхан
Даутович устано­вил сам, но из братьев  на номенклатурных долж­ностях обкома
пребывали только двое  Бекходжаевых. Пришлось прокурору обратиться  к людям,
которым он  доверял, и тут же отыскались остальные четыре брата депутата, но
уже под другой фамилией.
     Поразительный факт для  человека, не знающего  тонкостей Востока: здесь
единокровные братья и сестры могут носить  разные фамилии  -- скажем,  от­ца
или деда; может случиться,  да  и  случается  ча­стенько,  что,  жалуясь  на
какого-нибудь чинушу, бю­рократа, мздоимца, обращаешься к его родному бра­ту
или  сестре, только фамилия  чинуши повторяет фамилию отца, а  фамилия брата
образована от име­ни того же отца. Кроме братьев и сестер Суюна Бекходжаева,
три  его старших сына,  родные  братья "свидетеля" Анвара  Бекходжаева, тоже
занимали  вы­сокие посты  в области и  районе. Внушительный список  составил
Амирхан Даутович -- этот клан и без помощи  извне мог одолеть любую преграду
и свалить кого угодно. А кроме того,  ведь была еще ближняя и дальняя родня,
да и просто преданные люди, обязанные чем-нибудь Суюну Бекходжаеву.
     Утвердившись в мысли, что через месяц он не­пременно попадет на прием к
прокурору  республики,  Амирхан  Даутович  успокоился  и   без   суеты  стал
готовиться  к  этой встрече. Принятое решение ска­залось и на его настроении
-- он обрел душевное равновесие.
     На дворе стояла весна, и он, как прежде,  хоть и  несколько запоздало в
этом году, подолгу копо­шился у себя в саду.  В одно из воскресений вместе с
приглашенным в помощь садовником тщательно подстриг кусты живой  изгороди, и
двор сразу  сде­лался просторнее, принял прежние привычные очер­тания. Целую
неделю  после работы он  выгребал с лужаек, изо  всех  углов  двора  остатки
прошлогодней  листвы,  и  казавшиеся  безвозвратно   запущенными  английские
лужайки удалось привести в приличный вид. Работы в саду и в осиротевшем доме
оказалось так  много,  что ему не  хватало  ни суббот, ни  вос­кресений,  ни
долгих весенних вечеров, но занятия эти не тяготили его, наоборот, наполнили
жизнь каким-то смыслом. Обрезая погибшие за зиму  плети в винограднике, ладя
новые опоры  для  молодых побегов,  Амирхан Даутович,  конечно, нет-нет да и
возвращался мыслями к  предстоящей встрече  в Ташкенте, к  последнему  шансу
добиться справедливости.
     Конечно,  в  своих планах он  просчитывал, как  в  шахматах,  различные
варианты, думал о том,  что  могут предпринять  против него Бекходжаевы. Ему
было   яснее  ясного,  что   они  постараются  обязательно,  любым  способом
дискредитировать  его  -- это  верняковый, многократно подтвержденный жизнью
путь против тех, кто  добивается правды. Но  как бы  строго он ни подходил к
себе, "пятен"  не  находил, --  сколько помнил  себя,  всегда старался  жить
честно, достойно. Прокурору казалось, что здесь Бекходжаевым и их советчикам
придется туго.
     Неожиданно  ему  подумалось:  хорошо,  что  осуж­денный Азат Худайкулов
находится в заключении далеко, не под рукой клана Бекходжаевых и пол­ковника
Иргашева. Ведь случись с ним какая  беда, несчастный, например, случай,  все
бы  в планах Амирхана Даутовича рухнуло;  тогда  бы его  действия  уж  точно
показались бы  только личной  местью  сту­денту-юристу Анвару Бекходжаеву. И
Амирхан Да­утович  на всякий  случай пометил в  бумагах,  что  на  приеме  у
прокурора  надо  попросить,  чтобы осуж­денного Азата  Худайкулова  на время
доследования взяли на  особый режим охраны. Пойдя на комп­ромисс с совестью,
задавленный  обстоятельствами, парень теперь уже собственной  рукой стягивал
петлю на своей шее -- могли ведь Бекходжаевы разыграть и такую карту.


        5

     Недели  через  две после памятного разговора в административном  отделе
рано  поутру  в  кабинете  Амирхана  Даутовича раздался  звонок  по  особому
телефону -- звонил первый  секретарь обкома. Прокурор после выхода на работу
виделся с ним несколько раз, а однажды они провели вместе четыре часа -- так
много накопилось  важных  дел за время болезни областного  прокурора; первый
рассматривать их с за­местителем, исполняющим обязанности, не стал.
     Виделись они  и  накануне, поэтому  Амирхан  Даутович  удивился звонку.
Удивил  его  и  сухой,  сдер­жанный тон  первого секретаря,  который  просил
Амирхана  Даутовича  непременно  зайти в обком  в первой половине дня. О чем
предстоит  разговор, какие  бумаги  следует захватить  с  собой,  ничего  не
сказал, как бывало прежде. Удивило и время -- "в первой половине дня" вместо
привычного "сейчас же"  или "во столько-то". Он словно предоставлял Амирхану
Даутовичу  возможность подготовиться  к  разговору  или,  наоборот,  изрядно
поволноваться.
     Долгая  работа  в  должности  областного   прокурора  научила  Амирхана
Даутовича многому, прежде всего выдержке,  хладнокровию, -- впрочем, едва ли
слабо­нервный  долго  продержится  на  такой  работе,  --  и  Азларханов  не
комплексовал оттого, мило или не­мило говорит с ним секретарь обкома, у того
тоже  работа:  что  ни  день  --  сюрпризы,  на  каждого  улыбок и  хорошего
настроения  не  напасешься.  Но  какое-то  чувство  подсказывало,  что  дело
все-таки касается его лично.
     Незадолго до истечения  назначенного  неконк­ретного  времени  прокурор
вошел  в приемную.  Сек­ретарша,  по-видимому,  была предупреждена о  визите
прокурора  и  потому,  едва  он появился,  кивнула на обитую добротной кожей
дверь: "Ждет, уже спра­шивал дважды".
     Едва Амирхан Даутович вошел в кабинет, секретарь  обкома поднялся из-за
стола и  направился ему на­встречу --  так  он поступал всегда, когда был  в
на­строении. На Востоке  вопросов сразу, в лоб не задают, даже самые деловые
люди и  на  самом  высоком  уровне,  таковы  давние традиции: вначале  пусть
мимоходом, но справятся о здоровье, о семье, а уж  потом -- разговор о деле.
И хотя  они виделись  только вчера, секретарь  обкома все  равно  спросил  о
здоровье, самочувствии,  о  том,  не  нужно  ли  чем  помочь.  Потом  вызвал
секретаршу  и  попросил  чаю,  и  она,  словно  предугадав  желание  хозяина
кабинета,  тут же  внесла чайник  с пиалами.  Амирхан  Даутович  понял,  что
разговор предстоит долгий.
     Секретарь, поблагодарив  расторопную секретар­шу, разлил чай по пиалам,
но усаживаться не  стал. Взяв пиалу, подошел к окну. Окна кабинета выхо­дили
на внутренний двор, в настоящий  сад,  тща­тельно спланированный  и  любовно
ухоженный. Сей­час  в  обкоме  был перерыв, и  в летней  столовой  и чайхане
обедали сотрудники. Из окна третьего этажа старинного особняка, построенного
некогда для рус­ского генерала -- наместника, было хорошо видно, чем потчуют
сегодня   повара,   --   впрочем,   запахи   пло­ва,   жарящегося   шашлыка,
тандыр-кебаба,  горячих  лепешек,   ангренского  угля   под  баком  кипящего
трех­ведерного   самовара,  подарка   делегации  из   Тулы,  долетали  и  до
распахнутого окна. Но сегодня  ап­петитные запахи не привлекали ни секретаря
обкома,  ни областного  прокурора, а прежде  они  не раз обедали  вместе там
внизу, в саду.
     Сейчас  первый молча  стоял у окна, словно вы­глядывая кого-то  или  не
решаясь   начать   разговор,  который,   видимо,   тяготил   его   --  такой
нерешитель­ности  прокурор  за ним  раньше  не  замечал. Затем  он подошел к
своему  огромному столу, взял бумагу, лежавшую на видном месте, отдельно,  и
вернулся  за  другой  стол, где  стоял  чайник.  Жестом  пригласил  Амирхана
Даутовича сесть и  протянул ему письмо, ради которого, наверное, и пригласил
прокурора.
     На  фирменном  бланке  --  дорогая  вощеная фин­ская  бумага  --  сразу
бросалось  в глаза  крупно  на­бранное название  учреждения  на трех языках:
араб­ском,  английском,   русском.  Амирхан  Даутович  не­доуменно   прочел:
"Духовное  управление  мусульман  Средней   Азии  и  Казахстана"  и  на  миг
усомнился, не  перепутал ли свои бумаги на необъятном столе хозяин кабинета,
но первый, перехватив его удив­ленный взгляд, сказал с сожалением:
     -- Не  ошибся,  не  ошибся,  читай  дальше.  Дума­ешь,  только  к  тебе
стекаются жалобы  и анонимки на всех и  вся. Пришла вот и  на тебя, в первый
раз за десять лет,  да так некстати, словно кто-то задумал добить тебя после
того, что ты перенес...
     Письмо  было направлено  по  двум  адресам: в ЦК компартии республики и
копия  --  первому  секретарю  обкома. "Круто начинают", --  подумал Амирхан
Даутович без особого волнения, но письмо его заинтриговало.
     "Духовное  управление мусульман Средней  Азии и Казахстана обращается к
Вам   за   помощью.   В  частной  коллекции  керамики  областного  прокурора
Азларханова А.Д.  вот  уже  несколько  лет  находятся  предметы,  изъятые из
Балан-мечети  селения Сардоба, представляющие  особую религиозную  цен­ность
для мусульман этих мест. В  1867 году  торг­овый человек,  уроженец Сардобы,
Якуб-ходжа,  на чьи  средства и  построена  Балан-мечеть,  совершил  тяжелый
караванный  хадж  в  святую для  мусульман  Мекку. По возвращении он  прожил
недолго, уми­рая,  все сво