е немалое  состояние завещал мечети. Среди  многих
предметов,  доставшихся   сельской  мечети,  особую  ценность  для  верующих
представ­ляли два дорогих  сосуда, инкрустированных се­ребром, внутри сосуды
были обработаны  особой серебряной  эмалью  --  для хранения воды  в  долгой
дороге.  Сосуды, по завещанию  Якуб-ходжи  хра­нившиеся до  недавних  пор  в
Балан-мечети,  из­готовил  известный  гончар   двора  эмира  бухарско­го  --
Талимардан-кулал.  Сосуды эти,  представляю­щие, безусловно,  и эстетический
интерес,  совер­шили долгий путь с Якубходжой в Мекку и вер­нулись в Сардобу
и потому стали предметами, освященными в самых святых  местах. После смер­ти
ходжи они приобрели в глазах верующих му­сульман еще большую ценность.
     В  подтверждение  прилагаем   к  письму  цветной  снимок  предметов  из
Балан-мечети. Фотография из художественного альбома, изданного в 1978 году в
Локарно,  Швейцария,  под снимком подпись на  ан­глийском языке: керамика из
частного собрания Л.П. Тургановой (жена областного прокурора).
     Просим восстановить справедливость и вернуть святые  реликвии мусульман
в Сардобу.
     С уважением..." -- и далее следовала хорошо из­вестная в крае подпись.
     Удар был нанесен тонко, ловко, вовремя -- Амирхан Даутович  понял  это,
как только прочитал  первые  строки  жалобы.  В ком не  вызовет возмущения и
протеста  подобное  кощунство  по  отношению   к  вере?  Такого  варварского
поступка, как изъятие  из  мечети  святых  реликвий,  не  одобрили  бы  даже
атеисты. А чей справедливый гнев призван в союзники?  Духовного  управления,
ЦК партии, обкома... Да, слаб оказался  Азларханов в стратегии против  клана
Бекходжаевых -- о таком ударе он и подумать не мог. Искал какие-то "пятна" в
своей  жизни,  а,  оказывается,  здесь  не просто  "пятна",  тут  и зло­деем
предстать недолго, если кому-то  уж очень надо. Конечно, Амирхан Даутович ни
на  секунду  не  поверил,  что клан Бекходжаевых подобрал клю­чи к Духовному
управлению,  а  тем более -- к  сек­ретарю обкома,  они  просто использовали
извест­ный прокурору прием: умелую подтасовку фак­тов -- в данном случае ход
просто изощреннейший, иезуитский.  Да, они сделали ход, на который от­ветить
было совсем не просто, оттого Азларханов сидел некоторое время молча, ничего
не отвечая озадаченному первому секретарю обкома.
     Нарушил затянувшееся тягостное молчание сам хозяин кабинета:
     -- Не пойму,  Амирхан  Даутович,  кому  и зачем  все  это понадобилось?
Кому-то необходимо свалить  тебя?  Понадобился  кому-то твой пост? Но я пока
этого  не  замечал, и  если  это так, узнаю. Тут, ко­нечно, не  эти  черепки
важны, что-то другое, но я никак не возьму в толк, что именно? Мы тут решали
с  заведующим  административным  отделом...  Да  ты  и  сам  понимаешь:  без
разбирательства не обойтись, письмо на контроле в ЦК партии, и ответ туда мы
обязаны представить. Случай с Ларисой Павловной вызвал огромный общественный
резонанс, ты лежал в больнице и не можешь вообразить, что тут тво­рилось. Мы
очень  благодарны  начальнику  милиции   полковнику  Иргашеву   и  тамошнему
прокурору Исмаилову:  они  оперативно провели  расследование  и  суд, сурово
наказали  убийцу,  тем  самым  успокоив народ. И  когда  пришло  предложение
поощрить их за  оперативность,  я  не возражал, и  теперь оба они работают в
области. Им я и поручил расследовать историю с Балан-мечетью.
     Затем,  после  небольшой  паузы,  отхлебнув  глоток  чая,  он  спросил,
разглядывая цветной снимок, при­ложенный к письму:
     -- А сосуды эти -- пропади они пропадом -- где: у тебя дома или в нашем
краеведческом  музее  --  я  помню,  Лариса  Павловна  устраивала  там  свою
выставку?
     -- Дома, -- ответил Амирхан Даутович.
     --  Вот и хорошо, очень хорошо, я  беспокоился, что они  пропали, а это
уже был  бы  скандал. По­жалуйста, пусть  твой шофер немедленно привезет  их
сюда, ко мне. А я попрошу, чтобы пригласили  имама Балан-мечети, и верну ему
их лично.  Главное, появится возможность дать лаконичный  ответ в  Ду­ховное
управление  и  в ЦК  партии: реликвии воз­вращены  мечети  --  может,  тем и
отделаемся. -- И, считая, что разговор окончен, секретарь обкома под­нялся.
     Амирхан  Даутович ничего объяснять не стал. Он понял, что ему предстоит
это  делать не  один раз, и устно, и письменно, потому что клан Бекходжаевых
неожиданно  получил  еще  один  козырь.  Комиссия  во  главе  с  полковником
Иргашевым и прокурором  Исмаиловым, конечно, постарается раз­дуть  историю с
сосудами из Балан-мечети:  уж ко­му-кому, а им  проигрывать  единоборство  с
проку­рором было нельзя.
     Подавленный новостью, прокурор медленно спу­стился вниз и долго сидел в
машине, раздумывая: потом, вспомнив просьбу секретаря обкома, велел ехать на
Лахути. И  тут Амирхан Даутович благодарно оценил прозорливость первого: еще
не зная всей ситуации,  тот почувствовал, что за  сосудами из ме­чети что-то
кроется  и пропажа их может  неблаго­приятно отразиться на судьбе прокурора.
Азларханов  впервые с ужасом подумал: а ведь  действительно, пропади, не дай
Бог,  эти  чертовы плошки, какую  бы только напраслину не возвели на Ларису,
вплоть до того, что она  не привезла их обратно из Швей­царии. Тем более что
они были главным экспонатом ее последней выставки  и вызвали там пристальный
интерес у коммерсантов, как отмечала пресса.
     Сейчас,  осознав это все, Амирхан Даутович усом­нился и  в правильности
своего  ответа секретарю обкома,  потому что в  комнаты,  где  располагалась
коллекция  Ларисы, он не заходил ни разу после своего возвращения домой.  Но
то, что Лариса привезла  свои любимые сосуды обратно из Швейцарии, он помнил
точно. Не без волнения переступил Амирхан Даутович порог комнаты, где Лариса
со­брала керамику  XIX века. Сосуды Якубходжи стояли на обычном,  отведенном
им  с  первого  дня  месте, фоном служила деревянная панель из  трех  старых
резных  створок  дверей.  Прокурор  и  сейчас  некстати отметил,  что сосуды
смотрелись   прекрасно  и  без  ухищрений   фотографа,  без  огромной  шкуры
гиссарского волка и кремневого ружья. Он вспомнил, как любовался, не скрывая
восхищения, этой фо­тографией секретарь обкома.
     Снимая  тяжелые  сосуды с полки, Амирхан  Да­утович  горько усмехнулся:
теперь ему нужно думать вовсе не  о том, как смотрятся  эти сосуды или какое
они   произвели  впечатление  на  секретаря  об­кома,   а  что  следует  ему
предпринять в связи с жалобой -- ведь он ясно представлял, кто стоял за всем
этим. Но как бы ни гнал он от себя эти мысли, перед глазами отчетливо стояла
страница  из альбома,  изданного в Локарно. И вдруг сам  собой  выплыл такой
логичный вопрос: "Откуда у них появилась эта страница, где они взяли альбом,
изданный  в  Швейцарии?"  Ведь  альбом  выпускался  специально  к  выставке,
небольшим тиражом, и даже Ларисе  удалось добыть  всего три экземпляра. Один
они   подарили   по  возвращении  в  Москву  дальним  родственникам,  рьяным
поклонникам Ларисиных  увлечений, а два других находились у них дома. И вряд
ли  даже при большом желании  можно было  так  скоро отыскать  столь  редкое
издание. Азларха­нов,  оставив сосуды, прошел  в кабинет, который он делил с
женой и где у них  была библиотека. Книги по искусству, репродукции занимали
отдель­ную полку, и альбом, изданный в Локарно, сразу бросился в глаза -- он
стоял не торцом в ряду, а был развернут обложкой.
     Прокурор снял альбом с полки и торопливо пе­релистал страницы -- снимок
керамики  из Балан-ме­чети был  на  месте,  цел.  Амирхан  Даутович поставил
альбом на  полку  и  начал искать второй экземпляр. Посмотрел  на  полках, в
ящиках стола... И вдруг он вспомнил, что брал его в  прошлом году на службу,
когда  рассказывал  о  поездке  в  Швейцарию, о  последней выставке  Ларисы.
Вспомнил, что видел его недавно  среди  бумаг в  сейфе, когда интересовался,
целы ли его амбарные книги по каждому району, что вел он в течение последних
десяти лет.
     Отправив машину с сосудами Якубходжи  в об­ком, Амирхан Даутович пешком
вернулся к  себе в  прокуратуру.  Он думал,  может,  прогулка по  весен­нему
городу наведет его на мысль об ответном ходе,  который ему следовало сделать
без  промед­ления.  Но  мысли приходили  какие-то  вялые,  раз­розненные, и,
только вспомнив про альбом в ка­бинете, прокурор  оживился  -- многое  могло
прояс­ниться, если снимок взят из альбома, хранившегося в сейфе. Эта мысль и
заставила его ускорить шаг.
     В приемной его никто не дожидался, не нужно было никуда срочно звонить,
и Амирхан Даутович открыл сейф. Альбом  лежал в глубине, на  второй полке, и
яркий его корешок заметно выделялся сре­ди тяжелых, уже потрепанных амбарных
книг.  Про­курор  достал альбом, почему-то  машинально  пере­считал амбарные
книги и, закрыв сейф, подошел к столу.
     Открыл  альбом наугад -- получилось как раз там,  где  была керамика из
Балан-мечети,  но  от  страницы  остался  лишь  корешок  --  обрезали весьма
аккуратно.  "Значит,  предчувствие  не  обмануло  меня.  -- Амирхан Даутович
захлопнул альбом. --  Так вот какой, выра­жаясь шахматным  языком, оказалась
домашняя за­готовка  Бекходжаевых. Что ж, зря  они времени не теряли, пока я
кочевал из больницы в больницу, прямо-таки гроссмейстерский ход придумали. А
сколько у них таких ходов про запас приготовлено или уже сделано, а я еще не
знаю?"
     Прокурор  размышлял,  что же  ему теперь пред­принять. Конечно,  он мог
наперед  рассчитать кое-какие их ходы, да что  толку: Бекходжаевы  не сидели
полгода сложа руки и каждую попытку прокурора,  конечно, готовы встретить во
всеоружии. Амирхан Даутович снова вернулся к сейфу и достал книгу по району,
где  находилась  Балан-мечеть.  Прочитав  пять-шесть  записей по Сардобскому
району, не стал листать  дальше  и  положил ее обратно  в  сейф.  Даже  этих
беглых, наугад взятых  записей, с фактами, а главное, с его предположениями,
вполне  хватало, чтобы Бекходжаевы,  торгуя этими сведениями, за­получили из
района любую  угодную для них версию исчезновения сосудов из Балан-мечети. И
станови­лось  ясно,  что  комиссия  во  главе   с  полковником  Иргашевым  и
прокурором Исмаиловым представит  секретарю обкома документ,  где  он  будет
выглядеть совсем  не  лестно  и,  может,  даже  подведут его  дей­ствия  под
Уголовный кодекс -- в том, что Бекход­жаевы не будут придерживаться  никаких
правил, Азларханов теперь не сомневался.
     Оценивая положение,  Амирхан Даутович проси­дел, не выходя из кабинета,
до  позднего  вечера,  но  ответа,  равного  ходу  Бекходжаевых,  так  и  не
при­думал.  Все сходилось  на  том,  что  необходима  встреча  с  прокурором
республики, где он должен был вы­ложить теперь все как есть: и о Ларисе, и о
мо­гущественном  клане  Бекходжаевых,  и о сосудах  из  Балан-мечети,  и  об
исчезнувшей из  сейфа  странице  альбома,  и  о своих  амбарных  книгах,  за
которыми  уже  давно  охотятся,  и  о  полковнике  Иргашеве, и  о  прокуроре
Исмаилове,   неожиданно   получивших   повышение,  и  о  заключенном   Азате
Худайкулове,  которого следовало  перевести куда-нибудь подальше и взять под
особый надзор. И встреча эта, наверное, выглядела  бы убедительнее,  если бы
на ней при­сутствовал и капитан Джураев.
     Конечно,  рассчитывая  только  на  встречу  с  про­курором  республики,
Амирхан Даутович, по сути,  расписывался в собственном бессилии, но какие бы
он  ни строил  планы, он  понимал, что Бекходжаевы имели огромный выигрыш во
времени и готовы теперь ответить на любой его ход.
     Поздно вечером того же дня на Лахути раздался неожиданный междугородный
телефонный звонок. Звонил  из  Ташкента  прокурор республики.  Расспро­сив о
здоровье,  житье-бытье,  он так  же,  как  и  сек­ретарь  обкома,  долго  не
переходил  к  главному, ради чего позвонил  в столь  поздний  час. И Амирхан
Даутович, как и утром в обкоме, почувствовал это.
     --  Ты, конечно,  догадался, что неспроста я звоню  тебе среди ночи, да
еще домой. Но с работы мой звонок тебе могли бы и  не  понять  -- такая уж у
меня должность. Впрочем, тебе ли об  этом гово­рить,  --  наконец-то решился
он. -- Но я знаю тебя уже больше десяти лет и по-человечески, думаю, про­сто
обязан  поставить  тебя в известность.  Тут  в  по­следние три  недели пошли
потоком на тебя  анонимки. Первые откладывал в стол, а вот последние не могу
придержать  и я, потому что направлены  они в  два адреса,  в ЦК и к  нам, в
республиканскую прокуратуру. Чушь вроде бы,  а  реагировать мы обязаны. Одна
пришла  из  Ялты, оттуда  один  отдыхающий  из  санатория, где  ты  лечился,
сообщает,  что  ты предлагал  за семьдесят пять тысяч  интересную  коллекцию
ке­рамики XVIII и XIX веков,  которая неоднократно выставлялась за рубежом и
указана в большинстве  известных в  Европе каталогов по  искусству.  Якобы в
поисках клиентов ты  ежедневно  ходил в модное и дорогое  кафе "Восток", где
просиживал долгие часы. Тут даже написано, что официанты нашли тебе кли­ента
за шестьдесят тысяч,  но  ты не уступил, и  есть  намек, что  анонимка  -- в
отместку за твою жадность и неуступчивость в цене.
     Другая анонимка куда более подробна и написана с большим знанием  твоей
жизни --  наверняка кон­сультировали люди, близко  знавшие и тебя, и Ла­рису
Павловну. Там тоже ваша коллекция  оцени­вается, но  гораздо выше,  цитирую:
"По самым скромным подсчетам, коллекция, собранная проку­рором, стоит от ста
до ста двадцати тысяч..."
     Там  пишут,  опять же  цитирую:  "...скромная  жизнь  прокурора области
Азларханова лишь ширма, главная цель его -- обогатиться  за  счет уникальной
коллекции". Обращают внимание,  что ты ни  разу в своей жизни не пользовался
бесплатной обкомов­ской путевкой в отпуске, а проводил эти дни в экспедициях
с  женой,  чтобы,  используя  свое  слу­жебное  положение,  ускорять  поиски
необходимых  для коллекции предметов. Пишут, что Лариса Пав­ловна, при нашем
содействии, специально  издала альбом музея под открытым небом  в вашем саду
на Лахути, чтобы разрекламировать свое частное собрание и позже выгоднее его
реализовать.  Пишут, что  и в зарубежных  альбомах, особенно  последних, она
старалась  подать керамику  только из своего  собрания, и что, мол, вывозила
свою личную ке­рамику  за  рубеж,  чтобы прицениться,  сколько же  это будет
стоить. И что главной ее целью в будущем было показать свое частное собрание
за границей  полностью  и  при  удобном случае остаться там,  раз­богатев на
продаже известной коллекции.
     В  общем, чушь несусветная, там еще много вся­ких  небылиц, вроде  той,
что вы с женой собирались остаться в Швейцарии на последней выставке Ла­рисы
Павловны, да что-то  там вам помешало, или Швейцария вас не  устраивала, тем
более  у  Ларисы  Павловны  через  год  намечалась  выставка  в  Америке,  в
Нью-Йоркском центре современного искусства.
     Короче,  восемь страниц убористого текста на машинке... Ты же знаешь, у
нас жалобы  и анонимки  на  судей  и  прокуроров одни  -- взятки,  потому  и
раздумывали, как  это обвинение классифицировать,  как подступиться. Тут нам
рекомендовали сверху  создать комиссию,  включили и экспертов по ис­кусству,
чтобы оценить ваше  собрание, --  в общем,  ждите ее  на  днях. Трудные  вам
предстоят дни, Амирхан Даутович, но я от души  желаю вам выпутаться из  этой
нелепой истории...
     И разговор неожиданно прервался. Амирхан  Да­утович не успел даже слова
в ответ сказать, впрочем, о чем бы он говорил? О том, что  никогда не только
не  предлагал никому коллекцию жены за семьдесят  пять  тысяч,  но даже и не
подозревал, что она может стоить таких денег? Или спросить, в здравом ли уме
люди, берущие на контроль подобные аноним­ки, -- до денег ли,  пусть  даже и
семидесяти пяти тысяч, человеку, только что потерявшему любимую жену и чудом
оправившемуся  от  двух  подряд  тя­желейших  инфарктов, человеку, месяц  не
покидав­шему реанимационной палаты?
     В эту  ночь  Амирхан  Даутович  не сомкнул глаз.  Нет, не  оттого,  что
испугался  коварных анонимок,  или лихорадочно прикидывал ответы на вопросы,
да во все инстанции, или мысленно готовился  к встрече с  комиссией, которая
должна  была вот-вот нагрянуть. После неожиданных разговоров в  один  день с
секретарем обкома и прокурором республики, особенно после  ночного звонка из
Ташкента, Амир­хан Даутович понял, что он  уже не контролирует положения, --
утлое суденышко его жизни сорвало с  причала и понесло в открытый  штормящий
океан.  В бессонную  ночь он  меньше  всего  оценивал  серьезную  опасность,
нависшую над его репутацией  че­стного  человека.  Как  прокурор, охраняющий
права  граждан,  он  думал  о  том,  что  закон  несовершенен:  одной  умело
написанной анонимки достаточно,  что­бы закопошились вокруг  тебя  комиссии,
проверя­ющие, уполномоченные, и откуда  только сразу и люди,  и средства  на
подобные мероприятия нахо­дятся. И даже кристально честный человек  обязан в
таких  случаях едва ли не выворачивать карманы перед комиссией, оставаться в
нижнем белье,  по­казывать свою спальню, кухню,  кладовки, дабы  уве­рились,
что он живет по средствам.
     И даже если комиссия подтвердит твою  кри­стальную честность, не велика
ли плата за достав­ленное анонимщику  удовольствие? Как же дальше смотреть в
глаза друг другу -- и тому,  кто  проверял, и  тому, кто  велел проверять, и
тому, кого  проверяли? Делать вид, что ничего  не произошло? Если нахо­дятся
люди, так  легко раздевающиеся перед  други­ми, кто гарантирует,  что  они в
ином  случае  не  будут  раздевать  догола  следующих,  причем  ссылаясь  на
собственный пример и подавая его уже как об­разец поведения.
     Не давала  ему покоя и такая мысль: два  человека, наделенных  высокими
полномочиями,  --  и  первый  секретарь обкома,  и  прокурор  республики  --
прояви­ли  сегодня человеческое участие в его судьбе. Так что выскажи он при
случае им какую-то обиду на несправедливость, они едва ли теперь поймут его,
потому что, даже выказывая ему сочувствие, они как бы совершали  героический
поступок, ибо пре­ступали некую запрещающую линию,  прочерченную  анонимкой.
Значит,  на открытую помощь этих лю­дей, хорошо знавших и даже ценивших его,
Азларханов рассчитывать не  мог,  и тому подтверждение -- полутайный  ночной
звонок; но, как говорится, и на том спасибо.


        6

     А  дальше  события  развивались  куда  стремитель­нее, чем  предполагал
Амирхан Даутович. Комиссия, возглавляемая полковником Иргашевым и прокурором
Исмаиловым, управилась с делами в Сардобском районе за один  день и к вечеру
представила в обком материалы об изъятии областным проку­рором  Азлархановым
сосудов Якуб-ходжи  из  Балан-мечети. Любопытные  документы... Выходило, что
прокурор  трижды  посещал  Балан-мечеть,  и  даже были  точно  указаны даты,
которые  совпадали  с  теми  днями,  когда  Амирхан  Даутович  действительно
про­верял Сардобский район. И все три раза он, Азларханов, якобы требовал от
имама мечети подарить ему сосуды Якуб-ходжи, побывавшие в Мекке, на что имам
всегда отвечал отказом. Была якобы однажды  в мечети, в отсутствие имама,  и
Лариса Павловна, жена прокурора. Она,  мол, тоже долго восхищалась керамикой
Талимардана-кулала,  гонча­ра эмира бухарского,  и  очень хотела  приобрести
кувшины  для  своей коллекции. Она даже  оставила собственноручно написанную
записку  имаму.  На страничке  из блокнота  было  написано ее стреми­тельным
почерком:  "Очень  понравились ваши кув­шины, думаю, они  украсили  бы любую
выставочную  коллекцию.  Готова  приобрести  их по  разумной цене. Жаль,  не
застала вас, заеду еще раз на этой неделе.
     С уважением, Л.П. Турганова".
     Такие записки Лариса  не раз оставляла в домах, если  не оказывалось  в
этот час хозяина или хозяйки интересовавшей ее керамики.
     А   изъял   сосуды   прокурор   якобы  собственноручно  при   следующих
обстоятельствах. Понимая, что  имам  мечети добровольно  никогда  не  отдас