что  ты  не остался в
Москве и меня утащил, без тебя я не нашла бы себя, не сделала себе имени.
     А ведь  керамикой она  увлеклась случайно, купив  на базаре  за  трешку
ляган,  --  так поразила  ее  про­стота и  изящество  обыкновенного большого
глиня­ного  блюда, которые  изготовляют тысячами в любом районе и для каждой
семьи.  Она  смогла  увидеть  в  обыкновенном  предмете  домашней обстановки
не­обыкновенную   художественную   выразительность,   са­мостоятельность   в
нехитрой  росписи,  индивидуаль­ной  даже  для маленького  кишлака, --  ведь
мастерство и рецепты передавались из поколения в  поколение, из века в  век.
Глина во все времена была самым  доступным материалом бедного человека, и он
по-своему, доступными способами и средствами улуч­шал и украшал  ее. В нашем
унифицированном мире, где уже переплелись, обогащая  и размывая друг  друга,
множество  национальных  школ,  художествен­ных  течений, керамика,  которую
открыла  для  себя  Лариса,  каким-то  непостижимым образом  уберег­лась  от
стороннего художественного влияния.
     В  личной  коллекции  Ларисы  имелись  керами­ческие  предметы, которые
передавались из рук  в руки  уже в пятом или  шестом поколении, но  ма­нерой
исполнения, красками и другими внешними признаками и даже размерами они вряд
ли  отли­чались  от  работ  нынешних  сельских гончаров.  "Воз­можно,  народ
сохранил до наших дней  классические  образцы керамики", -- писала  Лариса в
своей кан­дидатской диссертации. О том же она писала и в альбомах, где щедро
была  представлена  керамика,  отысканная  ею  в  степях,  горах,  пустынях,
цветущих оазисах  Ферганской долины, в самых, казалось бы,  забытых и глухих
уголках. На  организуемых ею  выставках всегда  предлагалась подробная карта
Средней Азии  с  указанием мест, где  обнаружено  то  или  иное  изделие,  и
специалисты,  пользовав­шиеся  не  только каталогами выставки,  но и картой,
поражались огромной работе, которую проделала Ла­риса всего за десять лет.
     С  легкой руки  Ларисы  обыкновенный  ляган  для  кухни  без  малейшего
изменения  в технологии из­готовления, расцветке, размерах стал декоративным
предметом  -- для этого на днище перед обжигом де­лались две дырочки,  чтобы
можно было укрепить его на стене. Таким образом хозяйственный ляган  получил
вторую жизнь, потому что декоративное его предназначение дало взлет фантазии
местных  умельцев, и,  пожалуй, тогда всерьез заговорили о моде на восточную
керамику  из республик Средней Азии,  а художественные салоны стали получать
крупные заказы на нее из-за рубежа.  И в этом, конечно, определенная заслуга
Ларисы  --  ее  энергия, подвижничество способствовали неожиданному  взле­ту
древнего и забытого ремесла.
     В  крае,  куда  он приехал  с  Ларисой после ас­пирантуры,  более всего
ценился людьми семейный очаг,  домашний уют, родство,  дети. Нельзя сказать,
чтобы молодые  Азлархановы были равнодушны к своей домашней жизни, наоборот,
Лариса, впервые вырвавшаяся  из-под опеки матери,  бабушек, доро­жила  ролью
хозяйки,  самостоятельностью, хотя по­началу оказалась  беспомощной  в делах
хозяйственных,  особенно  на  кухне.  Но  они  не  делали из  этого  никакой
трагедии, потому что  любили друг друга,  а  главное,  у  них  была  любимая
работа, и каждый мечтал достигнуть в ней успеха.
     Лариса  поначалу работала в  краеведческом музее  искусствоведом;  года
через  три, когда  у нее  в  музее  появились созданные  ею  стенды, имеющие
художе­ственную  ценность,  и  ее статьи  стали  периодически  появляться  в
областной  и  республиканских  газетах,  она  неожиданно  получила  какую-то
должность   от  столичного  музея  искусств,   и  эта  должность  давала  ей
возможность самостоятельно прокладывать мар­шруты своих изысканий. Регулярно
она стала вы­ставлять свои новые находки уже в музее искусств в Ташкенте.
     Амирхан Даутович двигался  по службе  куда стре­мительнее жены  и через
три  года уже возглавлял областную прокуратуру. В свои тридцать шесть лет он
был едва ли не самым молодым областным прокурором, когда он приехал в первый
раз  в  Москву на  представление  Генеральному  прокурору  страны,  тот даже
удивился его молодости.
     Когда он  стал  прокурором  области,  они  переехали  из малогабаритной
квартирки в коттедж, в котором прожили с Ларисой почти десять лет.
     Коттедж к  тому  времени был  основательно об­жит -- года три в нем жил
управляющий крупным областным строительным трестом,  наверное, для се­бя его
и возводил, умело, добротно, со вкусом, а дом в жарком краю поставить, чтобы
радовал,  не  так  просто.  Управляющий  получил  неожиданное  по­вышение  и
переехал  с  семьей в Ташкент,  а Азлархановы  переселились в  дом  с садом.
Переселились  в  самый  пик  саратана,  когда  ртутный  столбик  тер­мометра
показывал каждый день за сорок. И вдруг такой подарок -- коттедж с садом!
     Дом не был отделан деревом, не имел паркетных полов, он  вообще был без
излишеств -- в те годы мода на роскошь  еще не  захлестнула должностных лиц,
но все в нем оказалось сработано прочно, ос­новательно. Нравилась им большая
открытая  дере­вянная веранда,  где  по вечерам гулял слабый ве­терок, и они
любили пить  там чай, ужинать  на  воздухе.  Сад казался им  огромным,  хотя
восемь  соток для  современного горожанина и в самом деле  немало. Более чем
наполовину  двор  был  умело затенен виноградником,  и оттого почти  в любое
время дня тут можно было найти прохладный уголок, а по осени, когда созревал
виноград,  двор,  особенно  в  вечернем  освещении,  приобретал  пря­мо-таки
сказочный вид: над  центральной дорож­кой, ведущей к зеленой калитке, висели
темно-фиолетовые,  до черноты,  крупные  гроздья "Чораза", "Победы" --  иная
гроздь и  в  полтора,  и в два килограмма.  А  то  вспыхнувшая  лампочка  на
даль­ней  аллее  в  глубине  сада  высвечивала  тяжелые  кисти  красноватого
"Тайфи", напоминающие де­тские воздушные шары. Вдоль веранды, только протяни
из-за  стола  руку,  тянулась  царица лоз  -- золотистый  виноград  "Дамские
пальчики", или, как его называют местные, "Хусайни". Они сразу полюбили свой
новый дом и даже днем в обеденный перерыв спешили к себе.
     Город по тем годам был невелик, это потом, лет через  десять, он начнет
стремительно  расти, и их коттедж окажется чуть  ли  не  в центре. Благодаря
новому дому года полтора-два они были вместе так много, как никогда больше в
их совместной жизни.
     Позже  жена  уйдет  из  краеведческого музея, и закружит ее по  дальним
дорогам  ее  единственная страсть  --  керамика.  А  пока,  счастливые,  они
спе­шили днем домой, благо музей Ларисы располагался в соседней махалле, а у
Амирхана Даутовича имелась  служебная машина. Наверное,  можно было  понять,
почему жертвовали  полноценным обедом где-нибудь  в чайхане, -- дома их ждал
маленький бассейн и летний душ в саду, а в  сорокаградусную жару это немалая
роскошь.
     Однажды  в конце  лета, в воскресенье,  Амирхан  Даутович  накрывал  на
веранде  стол,  а  Лариса,  перед обедом уже  в  который  раз  бултыхаясь  в
бассейне, окликнула его:
     -- А знаешь,  Амирхан, мне пришла  в голову потрясающая идея: сделать у
нас  в саду музей  ке­рамики  под открытым небом. Все равно же весной уберем
эти грядки с  овощами  и зеленью. Для ухода  за ними у  нас с тобой  нет  ни
опыта, ни времени, тем более такой баснословно дешевый базар под боком.
     То лето, наверное, было и пиком их любви, и Амирхан, больше вслушиваясь
в милый голос жены, чем в смысл того, что она говорила, ответил:
     -- Поступай как знаешь. Я полагаюсь на твой вкус.
     Предложение Ларисы о музее под открытым  небом в своем  саду Амирхан не
то чтобы не принял всерьез, а просто не предполагал, что она могла затеять.


        3

     Больше они о  домашнем музее  с  Ларисой не говорили. Наступила  долгая
теплая  осень, были уб­раны с грядок овощи,  зелень, выкопали  и картошку  в
дальнем углу, у забора. С ночными заморозками потихоньку  осыпались розы, но
по-прежнему запах их в  полдень долетал до открытой веранды. В бас­сейне уже
не  купались, однако Лариса  заполняла  его  каждый день: она  говорила, что
когда смотришь на водную гладь, успокаиваешься  душой, и по утрам в бассейне
плавали опавшие листья и лепестки роз.
     Как-то  он уехал по делам на три дня  в  Ташкент,  а когда вернулся, не
узнал собственный двор: казался он теперь просторным и... чужим. Не осталось
и намека  на  былой своеобразный восточный  уют, даже  живая  изгородь  была
подстрижена.
     Лариса с улыбкой спешила навстречу -- она зво­нила в аэропорт и знала с
точностью до минуты, когда муж будет дома.
     -- Ты только  не волнуйся  и не думай, что я все испортила. Я  ведь  за
лето  изучила парковую архитектуру  всей  Европы:  и немцев,  и французов, и
англичан, нашла и старые российские книги -- мне друзья из Москвы помогли, и
до японской добралась -- думаю, она нам  больше подходит из-за  наших восьми
соток...
     Покормив  мужа  с  дороги, Лариса повела его  посмотреть перемены. Двор
теперь весь был покрыт привозным дерном и сделался зеленой лужайкой. На фоне
изумрудной зелени деревья, что росли ранее среди грядок картофеля и томатов,
выглядели  теперь  иначе  -- стройнее, элегантнее -- что и говорить, в  этих
английских  лужайках что-то  было. Лариса  с увлечением  рассказывала, какие
деревья  доставят  ей  на следующей  неделе,  какие  кусты  роз и  куда  она
пересадит. Амирхан слушал ее внимательно: ему нравилась затея жены и то, что
она так увлеклась. Слишком уж  часто  в  последнее время она погова­ривала о
Москве,  а тут занятий на годы и  годы -- можно было не сомневаться, он знал
свою жену. Улыбнувшись, он только спросил:
     -- Ты успеешь устроить свой музей в саду, пока меня не снимут с работы?
     Лариса  подошла к  нему  и,  счастливая, положила ему  руки  на  плечи;
понимая, что муж одобрил ее затею, улыбаясь, ответила:
     -- Плохо ты знаешь свою жену.  С Зеленстроем я рассчиталась  по смете и
через  кассу  и даже на всякий случай квитанцию храню. А то, что  слишком уж
хорошо лужайка получилась  да  живую изгородь  аккуратно подстригли, так они
ведь старались не для  областного прокурора,  не  воображай,  нужен ты им! Я
объяснила, что затеяла музей на  воздухе, и  им  это  понравилось, они  даже
обещали мне кое-что подарить  из керамики. Учти, я  ведь тоже  старалась для
них: сама готовила, и моими кулинарными способностями остались довольны, так
что, дорогой муж, все  взаимно. Единственное, в чем  я виновата, -- гарнитур
для спальни, что  мы  приглядели  с  тобой, теперь купим года  через два, не
раньше, -- музей я затеваю с размахом.
     Амирхан обнял и расцеловал жену.
     --  Но это еще не все. -- Она, смеясь, вырвалась из его сильных рук. --
Тебе, как областному  прокурору, придется использовать свои связи и влияние,
чтобы добыть мне одну-единственную голубую елочку -- она просто необходима в
ландшафте, что я задумала, озе­ленители мне такого подарка не обещали...


        4

     Со  временем,  не довольствуясь экспозицией  в саду,  Лариса заняла под
керамику две  самые  боль­шие комнаты в  доме  -- все равно они пустовали, и
появилось у них еще два "зала" малой  керамики, XVIII и XIX веков. Альбомов,
составленных лично Ларисой,  с ее текстами, комментариями,  было всего  два,
хотя имелись  еще семь  альбомов, где она на­писала  раздел, главу, они были
изданы за рубежом,  и  некоторыми из них Лариса очень  гордилась. На­верное,
это и  было признанием ее труда искусст­воведа,  исследователя, ученого.  Но
Амирхан  Даутович,  отдавая должное полиграфии,  вкусу,  изыску,  с  которым
подавалась в  зарубежных  изданиях ке­рамика  со всего света, все же  больше
любил аль­бомы, изданные дома, в Москве.
     В одном из них были и снимки музея под открытым небом и двух комнат его
дома -- того самого, где он прожил с Ларисой десять счастливых лет.
     На ярко-зеленой  лужайке, рядом  с  пушистой голубой  елью, которую  он
все-таки  достал для жены, на низкой дубовой подставке лежал  глиняный сосуд
для  воды -- хум; раньше такой  имелся в  любом  дво­ре  -- ведь  не  только
водопровод, но  и колодец  в этих краях был редкостью.  Сосуд из красноватой
глины  литров на  пятьдесят -- шестьдесят потерял от времени  первоначальный
цвет,  но  на  фотографии  смотрелся  хорошо, выцветшие  краски  говорили  о
возрасте. В нескольких  местах сосуд был умело за­латан, медные скобы успели
покрыться зеленоватым налетом.
     Фотографии для этого альбома готовились лет через пять после того,  как
Лариса задумала и начала осуществлять свой  план музея  в саду. За это время
экспозиция менялась десятки раз. Когда  Лариса  привозила из дальних поездок
какую-нибудь инте­ресную вещь, все в саду начинало двигаться, пе­ремещаться,
но, надо признать,  от каждой переста­новки,  замены  экспонатов общий  вид,
панорама улучшались несомненно. За пять лет подросла и голубая  ель, которую
они  наряжали для  окрестной  детворы на Новый  год,  укрепились  карликовые
де­ревья.  Лариса отыскивала их у садоводов-любителей по всей  Средней Азии,
когда ездила  на поиски  керамики,  и по весне во дворе розово цвело деревце
фейхоа, наполняя  воздух тонким ароматом. Исчез розарий,  но отдельные кусты
роз  --  алой, багряно-красной, белой, желтой -- росли, по замыслу Ларисы, в
соседстве с редкими карликовыми деревьями. Пе­рестроили они и свой крошечный
бассейн: отодви­нули в глубь сада, эмалированную ванну сменили на  бетонную,
выложенную голубым кафелем, но все это делалось не  только  для собственного
удоволь­ствия -- рядом с водой керамика смотрелась совсем иначе.
     Когда Лариса всерьез  заявила о  себе и ее ке­рамикой  заинтересовались
искусствоведы, ему уда­лось побывать с женой на двух из трех ее  зару­бежных
выставках -- в Цюрихе и Стокгольме. Ко­нечно, он ездил туда по туристической
путевке, но главное, он был рядом, мог помочь, поддержать, он был свидетелем
ее успеха,  видел  ее необыкно­венно счастливой, и позже  не  раз благодарил
судьбу за то, что она предоставила ему такую возможность.
     Наверное, Амирхан  Даутович  любил  альбомы,  изданные  в  Москве,  еще
потому,  что хоть  и при­езжала съемочная группа с  осветителями, с десятком
чемоданов  всякой  аппаратуры,  лучшие  снимки все-таки были  сделаны  самой
Ларисой. Когда  она стала  бывать  за  границей,  обзавелась  и  японской  и
за­падногерманской камерами, и все деньги в поездках тратила на фотобумагу и
реактивы. Снимков она делала много: снимала и на рассвете, и на  закате, и в
ослепляющий полдень, и  никогда  не  снимала  дома без него, -- помогая,  он
понимал ее без слов. Оттого ему была дорога каждая фотография в аль­боме, он
помнил, как они рождались.
     Были  в их домашней коллекции и  присутство­вали  в этих альбомах такие
вещи, что дарили ему лично, зная, что жена, да и сам прокурор увлечены столь
странным, на местный  взгляд, делом, как  собирание керамики. Понятно  бы --
старинное  се­ребро,  хрусталь,  бронза, ковры ручной  работы, все  то,  что
имеет, так  сказать, материальную ценность, а тут -- черепки... Дарили часто
от  сердца,   объясняя   этот   жест   своим  долгом   помочь  популяризации
на­циональной керамики.  Отказывался  принять --  оби­жались:  на  что, мол,
человеку один-единственный кумган, даже если он  сохранился от дедов,  когда
рядом живет собиратель, у которого к этому кумгану уже  есть пара, да и чаша
похожая найдется.
     "Даров не принимай", -- читал он некогда на ла­тыни и эту истину усвоил
крепко,  особенно  имея  в виду свое  служебное  положение,  но,  увлеченный
азартом коллекционера, не отнес ее на счет простой дешевой керамики, а  зря.
Хотя "даров не  принимай" он не забывал  и  не раз  заворачивал  доброхотов,
пытавшихся поднести  ему  огромные  напольные ки­тайские вазы,  двухведерные
медные кувшины и со­суды для воды. Может, и тут были люди, дарившие от души,
но  Амирхан  Даутович спокойно объяснял,  что  все  это уже, так сказать, из
другой  оперы, и  китайский фарфор,  даже ручной работы, его не ин­тересует.
Китайский фарфор ему пытались дарить не один год, чего  только не приносили,
особенно  поражали метрового  диаметра тарелки, очень  похо­жие на восточные
ляганы. Амирхан  Даутович по­ражался количеству  фарфора в этих краях,  хотя
знал, что здесь проходили древние караванные пути из Китая.
     Много  спустя после  тех счастливых дней  в кот­тедже на  улице Лахути,
когда Амирхан Даутович уже не был областным  прокурором,  а работал там же в
прокуратуре, в следственном отделе, но уже на небольшой должности, ниже той,
с которой не­когда начинал в этих стенах, попадались ему дела так называемых
"коллекционеров". А ведь он точно помнил, поскольку его жена проработала три
года искусствоведом  в местном музее, что еще десять лет назад даже  понятия
такого --  "частная  коллек­ция" --  в этих краях не  знали, не говоря уже о
самих коллекциях. А тут, в конце семидесятых -- начале  восьмидесятых годов,
враз расплодились  владельцы  частных  коллекций, и вряд ли  тому  при­мером
послужило собрание керамики его жены, хотя областная печать  не раз писала о
выставке в их саду.  Коллекции эти  были, конечно,  иные: они  пред­ставляли
художественную ценность, и зачастую не­малую, порой приходилось обращаться к
признан­ным   экспертам,   но   главным   мерилом  коллекций  считалась   их
материальная стоимость,  и "коллек­ционерами" чаще всего  руководило желание
вкла­дывать  добытые неправедным путем деньги в ан­тиквариат, который, по их
твердому убеждению, до­рожал день ото дня.
     Коллекционировали  монеты,  портсигары,  брас­леты,  галстучные зажимы,
булавки, брелоки  -- разу­меется, только золотые; правда, один из "знатоков"
презрел золото и успел собрать шестнадцать пла­тиновых шкатулок и табакерок;
попался и рекорд­смен по  серебряным работам, из его  "коллекции" московские
эксперты  отобрали  для  музея  четыре  неизвестных  ранее  работы  Фаберже.
Поразила  про­курора  еще  одна  разновидность  "коллекционеров",   едва  ли
известная  даже  искусствоведам:  у   них  в   области  наравне  с   золотом
"коллекционировали"  жемчуг, но эти, не в  пример собирателям антиква­риата,
знали  о  жемчуге  действительно  много,  по­более  искусствоведов.  Амирхан
Даутович благодаря своей работе видел жемчуг из стран Ближнего Во­стока,  из
Африки  и Австралии,  с  Филиппин  и  но­вейший японский с  океанских  ферм,
иранский и иракский;  владей он сколько-нибудь пером, думал он,  обязательно
написал бы  роман  о путях  жемчуга, который стекался  в эти края  со  всего
света,  --  на­верное,  это  был  бы  детектив  из   детективов,  насто­ящий
бестселлер. Вот с  такими "коллекционерами" приходилось иметь  дело Амирхану
Даутовичу, и те,  зная об  увлечении бывшего  областного  прокурора,  иногда
говорили  ему: вы должны понять меня как коллекционер коллекционера, хотя ни
один из них не мог сказать ничего вразумительного о художе­ственной ценности
своего собрания.


        5

     Последняя  экспозиция,  за полгода  до  смерти Ларисы,  наверное,  была
наиболее ценной -- в  тот  раз Лариса  выставляла  в Цюрихе только  керамику
начала  века.  Неожиданно для себя она отыскала в архивах Ферганской  долины
документы, свидетель­ствующие  о том,  что в  русском поселении Горчакове  в
1898  году  были  открыты  по приказу генерала  Скобелева  две  керамические
мастерские,   где  рабо­тали  местные  умельцы.  Мастерские  просуществовали
шестнадцать  лет,  вплоть до начала  первой мировой войны. Лариса  затратила
долгие месяцы,  пытаясь найти  среди долгожителей хотя бы  одного  человека,
работавшего   там,  но  безуспешно.   Однако  керамики  из  этих  мастерских
сохранилось достаточно,  изделия надолго  пережили своих безымянных творцов.
Кроме  серийной   продукции  --  ляганов,   чайников,  пиал,  --   наверное,
предназначавшейся  для  солдат,  расквар­тиро