олову, и вижу
весь класс, и слышу, как Раиса Ивановна диктует по книжке:

- "Птенцы пищат..."

А у доски стоит Валерка и выписывает корявыми буквами: "Птенцы пестчат..."

Я не выдержал и рассмеялся, а Раиса Ивановна подняла глаза и увидела меня.
Я сразу сказал:

- Можно войти, Раиса Ивановна?

- Ах, это ты, Дениска, - сказала Раиса Ивановна. - Что ж, входи! Интересно,
где это ты пропадал?

Я вошђл в класс и остановился у шкафа. Раиса Ивановна вгляделась в меня и
прямо ахнула:

- Что у тебя за вид? Где это ты так извалялся? А? Отвечай толком!

А я ещђ ничего не придумал и не могу толком отвечать, а так, говорю что
попало, всђ подряд, только чтобы время протянуть:

- Я, Раиса Иванна, не один... Вдвођм мы, вместе с Мишкой... Вот оно как.
Ого!... Ну и дела. Так и так!... И так далее.

А Раиса Ивановна:

- Что-что? Ты успокойся, говори помедленней, а то непонятно! Что случилось?
Где вы были? Да говори же!

А я совсем не знаю, что говорить. А надо говорить. А что будешь говорить,
когда нечего говорить? Вот я и говорю:

- Мы с Мишкой. Да. Вот... Шли себе и шли. Никого не трогали. Мы в школу
шли, чтоб не опоздать, и вдруг такое! Такое дело, Раиса Иванна, прямо
ох-хо-хо! Ух ты! Ай-яй-яй.

Тут все в классе рассмеялись и загалдели. Особенно громко - Валерка. Потому
что он уже давно предчувствовал двойку за своих "птенцов". А тут урок
остановился, и можно смотреть на меня и хохотать. Он прямо покатывался. Но
Раиса Ивановна быстро прекратила этот базар.

- Тише, - сказала она, - дайте разобраться! Ко-раблђв! Отвечай, где вы
были? Где Миша?

А у меня в голове уже началось какое-то завихрение от всех этих
приключений, и я ни с того ни с сего брякнул:

- Там пожар был!

И сразу все утихли. А Раиса Ивановна побледнела и говорит:

- Где пожар?

А я:

- Возле нас. Во дворе. Во флигеле. Дым валит - прямо клубами. А мы идђм с
Мишкой мимо этого... как его... мимо чђрного хода! А дверь этого хода
кто-то доской снаружи припђр. Вот. А мы идђм! А оттуда, значит, дым! И
кто-то пищит. Задыхается. Ну, мы доску отняли, а там маленькая девочка.
Плачет. Задыхается. Ну, мы еђ за руки, за ноги - и спасли. А тут еђ мама
прибегает, говорит: "Как ваша фамилия, мальчики? Я про вас в газету
благодарность напишу". А мы с Мишкой говорим: "Что вы, какая может быть
благодарность за эту пустяковую девчонку! Не стоит благодарности. Мы
скромные ребята". Вот. И мы ушли с Мишкой. Можно сесть, Раиса Ивановна?

Она встала из-за стола и подошла ко мне. Глаза у неђ были серьђзные и
счастливые.

Она сказала:

- Как это хорошо! Очень, очень рада, что вы с Мишей такие молодцы! Иди
садись. Сядь. Посиди...

И я; видел, что она прямо хочет меня погладить или даже поцеловать! И мне
от всего этого не очень-то весело стало. И я пошђл потихоньку на свођ
место, и весь класс смотрел на меня, как будто я и вправду сотворил что-то
особениое. И на душе у меня скребли кошки. Но в это время дверь
распахнулась, и на пороге показался Мишка. Все повернулись н стали смотреть
на него. А Раиса Ивановна обрадовалась.

- Входи, - сказала она, - входи, Мишук, садись. Сядь. Посиди. Успокойся. Ты
ведь, конечно, тоже переволновался.

- Ещђ как! - говорит Мишка. - Боялся, что вы заругаетесь.

- Ну, раз у тебя уважительная причина, - говорит Раиса Ивановна, - ты мог
не волноваться. Всђ-таки вы с Дениской человека спасли. Не каждый день
такое бывает.

Мишка даже рот разинул. Он, видно, совершенно забыл, о чђм мы с ним
говорили.

- Ч-ч-человека? - говорит Мишка и даже заикается, - С...с...спасли! А кк...
кк... кто спас?

Тут я понял, что Мишка сейчас всђ испортит. И я решил ему помочь, чтобы
натолкнуть его и чтобы он вспомнил, и так ласковенько ему улыбнулся, и
говорю;

- Ничего не поделаешь, Мишка, брось притворяться... Я уже всђ рассказал!

И сам в это время делаю ему глаза со значением: что я уже всђ наврал и
чтобы он не подвђл! И я ему подмигиваю, уже прямо двумя глазами, и вдруг
вижу - он вспомнил! И сразу догадался, что надо делать дальше! Вот наш
милый Мишенька глазки опустил, как самый скромный на свете маменькин сынок,
и таким противным, приличным голоском говорит:

- Ну зачем ты это! Ерунда какая...

И даже покраснел, как настоящий артист. Ай да Мишка! Я прямо не ожидал от
него такой прыти. А он сел за парту как ни в чђм не бывало и давай тетради
раскладывать. И все на него смотрели с уважением, и я тоже. И, наверно,
этим дело бы и кончилось. Но тут чђрт всђ-таки дђрнул Мишку за язык, он
огляделся вокруг и ни с того ни с сего сказал:

- А он вовсе и не тяжђлый был. Кило десять - пятнадцать, не больше...

Раиса Ивановна говорит:

- Кто? Кто не тяжђлый, кило десять - пятнадцать?

А Мишка:

- Да мальчишка этот.

- Какой мальчишка?

- Да которого мы из-подо льда вытащили...

- Ты что-то путаешь, - говорит Раиса Ивановна, - ведь это была девочка! И
потом, откуда там лђд?

А Мишка гнђт свођ:

- Как - откуда лђд? Зима, вот и лђд! Все Чистые пруды замђрзли. А мы с
Дениской идђм, слышим - кто-то из проруби кричит. Барахтается и пищит.
Карабкается. Бултыхается и хватается руками. Ну, а лђд что? Лђд, конечно,
обламывается! Ну, мы с Дениской подползли, этого мальчишку за руки, за ноги
- и на берег! Ну, тут дедушка его прибежал, давай слезы лить...

Я уже ничего не мог поделать: Мишка врал, как по-писаному, ещђ лучше меня.
А в классе уже все догадались, что он врђт и что я тоже врал, и после
каждого Мишкиного слова все покатывались, а я ему делал знаки, чтобы
замолчал и перестал врать, потому что он не то врал, что нужно, но куда
там! Мишка никаких знаков не замечал и заливался соловьем:

- Ну, тут дедушка нам говорит: "Сейчас я вам именные часы подарю за этого
мальчишку". А мы говорим: "Не надо, мы скромные советские ребята!"

Я не выдержал и крикнул:

- Только это был пожар! Мишка перепутал!

А он мне:

- Ты, что, рехнулся, что ли? Какой может быть в проруби пожар? Это ты всђ
позабыл.

А в классе все падают в обморок от хохота, просто помирают. А Раиса
Ивановна ка-ак хлопнет по столу! Все сразу замолчали. А Мишка так и остался
стоять с открытым ртом.

Раиса Ивановна говорит:

- Как не стыдно врать! Какой позор! И я-то их считала хорошими ребятами!...
Продолжаем урок.

И все сразу перестали на нас смотреть. И в классе было тихо и как-то
скучно. И я написал Мишке записку:

"Вот видишь, надо было говорить правду!"

А он прислал ответ:

"Ну конечно! Или говорить правду, или получше сговариваться".

АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Я пришђл со двора после футбола усталый и грязный как не знаю кто. Мне было
весело, потому что мы выиграли у дома номер пять со счђтом 44:37. В ванной
слава богу, никого не было. Я быстро сполоснул руки, побежал в комнату и
сел за стол. Я сказал:

- Я, мама, сейчас быка съесть могу.

Она улыбнулась.

- Живого быка? - сказала она.

- Ага, - сказал я, - живого, с копытами и ноздрями!

Мама сейчас же вышла и через секунду вернулась с тарелкой в руках. Тарелка
так славно дымилась, и я сразу догадался, что в ней рассольник. Мама
поставила тарелку передо мной.

- Ешь! - сказала мама.

Но это была лапша. Молочная. Вся в пенках. Это почти то же самое, что
манная каша. В каше обязательно комки, а в лапше обязательно пенки. Я
просто умираю, как только вижу пенки, не то чтобы есть. Я сказал:

- Я не буду лапшу!

Мама сказала:

- Безо всяких разговоров!

Я сказал:

- Там пенки!

Мама сказала:

- Ты меня вгонишь в гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты. вылитый Кощей!

Я сказал:

- Лучше убей меня!

Но мама-вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:

- Это ты меня убиваешь!

И тут вошђл папа. Он посмотрел на нас и спросил:

- О чђм тут диспут? О чђм такой жаркий спор?

Мама сказала:

- Полюбуйся! Не хочет есть! Парню скоро одиннадцать лет, а он, как девочка,
капризничает.

Мне скоро девять. Но мама всегда говорит, что мне скоро одиннадцать. Когда
мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро десять.

Папа сказал:

- А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?

Я сказал:

- Это лапша, а в ней пенки...

Папа покачал головой:

- Ах вот оно что! Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не хочет
есть молочную лапшу! Ему, наверно, надо подать марципаны на серебряном
подносе!

Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит. Я сказал:

- Это что такое - марципаны?

- Я не знаю, - сказал папа, - наверно, что-нибудь сладенькое и пахнет
одеколоном. Специально для фон барона Кутькина-Путькина!... А ну давай ешь
лапшу!

Я сказал:

- Да ведь пенки же!

- Заелся ты, братец, вот что! - сказал папа и обернулся к маме. - Возьми у
него лапшу, - сказал он, - а то мне просто противно! Кашу он не хочет,
лапшу он не может!... Капризы какие! Терпеть не могу!...

Он сел на стул и стал смотреть на меня. Лицо у него было такое, как будто я
ему чужой. Он ничего не говорил, а только вот так смотрел - по-чужому. И я
сразу перестал улыбаться - я понял, что шутки уже кончились. А папа долго
так молчал, и мы все так молчали, а потом он вдруг сказал, и как будто не
мне, и не маме, а так кому-то, кто его друг:

- Нет, я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, - сказал папа, -
как невесело, неуютно тогда было в Москве... Война, фашисты рвутся к
городу. Холодно, голодно, взрослые все ходят нахмуренные, радио слушают
ежечасно... Ну, всђ понятно, не правда ли? Мне тогда лет
одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро рос, тянулся
кверху, и мне всђ время ужасно есть хотелось. Мне совершенно не хватало
еды. Я всегда просил хлеба у родителей, но у них не было лишнего, и они мне
отдавали свой, а мне и этого не хватало. И я ложился спать голодный, и во
сне я видел хлеб. Да что... У всех так было. История известная.
Писано-переписано, читано-перечитано...

И вот однажды иду я по маленькому переулку, недалеко от нашего дома, и
вдруг вижу - стоит здоровенный грузовик, доверху заваленный арбузами. Я
даже не знаю, как они в Москву попали. Какие-то заблудшие арбузы. Наверно,
их привезли, чтобы по карточкам выдавать. И наверху в машине стоит дядька,
худой такой, небритый и беззубый, что ли, - рот у него очень втянулся. И
вот он берђт арбуз и кидает его своему товарищу, а тот - продавщице в
белом, а та - ещђ кому-то четвђртому... И у них это ловко так цепочкой
получается: арбуз катится по конвейеру от машины до магазина. А если со
стороны посмотреть - играют люди в зелено-полосатые мячики, и это очень
интересная игра.

Я долго так стоял и на них смотрел, и дядька, который очень худой, тоже на
меня смотрел и всђ улыбался мне своим беззубым ртом, славный человек. Но
потом я устал стоять и уже хотел было идти домой, как вдруг кто-то в их
цепочке ошибся, загляделся, что ли, или просто промахнулся, и пожалуйте -
тррах!... Тяжелђнный арбузище вдруг упал на мостовую. Прямо рядом со мной.
Он треснул как-то криво, вкось, и была видна белоснежная тонкая корка, а за
нею такая багровая, красная мякоть с сахарными прожилками и косо
поставленными косточками, как будто лукавые глазки арбуза смотрели на меня
и улыбались из серђдки. И вот тут, когда я увидел эту чудесную мякоть и
брызги арбузного сока и когда я почуял этот запах, такой свежий и сильный,
только тут я понял, как мне хочется есть. Но я отвернулся и пошђл домой. И
не успел я отойти, вдруг слышу - зовут:

- Мальчик, мальчик!

Я оглянулся, а ко мне бежит этот мой рабочий, который беззубый, и у него в
руках разбитый арбуз. Он говорит:

- На-ка, малый, арбуз-то, тащи, дома пођшь!

И я не успел оглянуться, а он уже сунул мне арбуз и бежит на свођ место,
дальше разгружать. И я обнял арбуз и еле доволок его до дому, и позвал
своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз. Ах, что
это была за вкуснота! Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали большущие
кусища, во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных ломтей
задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый
арбузный сок. И животы у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на
арбузы. Если по такому животу щђлкнуть пальцем, звон пойдђт знаешь какой?
Как от барабана. И об одном только мы с Валькой жалели, что у нас нет
хлеба, а то бы мы ещђ лучше наелись. Да...

Папа повернулся и стал смотреть в окно.

- А потом ещђ хуже - завернула осень, - сказал он, - стало совсем холодно,
с нђба сыпал зимний, сухой и меленький снег, и его тут же сдувало сухим и
острым ветром. И еды у нас стало совсем мало, и фашисты всђ шли и шли к
Москве, и я всђ время был голодный. И теперь м"е снился не только хлеб. Мне
ещђ снились и арбузы. И однажды утром я увидел, что у меня совсем уже нет
живота, он просто как будто прилип к позвоночнику, и я прямо уже ни о чђм
не мог думать, кроме еды. И я позвал Вальку и сказал ему:

- Пойдђм, Валька, сходим в тот арбузный переулок, может быть, там опять
арбузы разгружают, и, может быть, опять один упадђт, и, может быть, нам его
опять подарят.

И мы закутались с ним в какие-то бабушкины платки, потому что холодюга был
страшный, и пошли в арбузный переулок. На улице был серый день, людей было
мало, и в Москве тихо было, не то что сейчас. В арбузном переулке и вовсе
никого не было, и мы стали против магазинных дверей и ждђм, когда же придђт
грузовик с арбузами. И уже стало совсем темнеть, а он всђ не приезжал. Я
сказал:

- Наверно, завтра приедет...

- Да, - сказал Валька, - наверно, завтра.

И мы пошли с ним домой. А назавтра снова пошли в переулок, и снова
напрасно. И мы каждый день так ходили и ждали, но грузовик не приехал...

Папа замолчал. Он смотрел в окно, и глаза у него были такие, как будто он
видит что-то такое, чего ни я. ни мама не видим. Мама подошла к нему, но
папа сразу встал и вышел из комнаты. Мама пошла за ним, а я остался один. Я
сидел и тоже смотрел в окно, куда смотрел папа, и мне показалось, что я
прямо вот вижу папу и его товарища, как они дрогнут и ждут. Ветер по ним
бьђт и снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут, и ждут... И мне от этого
просто жутко сделалось, и я прямо вцепился в свою тарелку и быстро, ложка
за ложкой, выхлебал еђ всю, и наклонил потом к себе, и выпил остатки, и
хлебом обтђр донышко, и ложку облизал.

ПРОФЕССОР КИСЛЫХ ЩЕЙ

Мой папа не любит, когда я мешаю ему читать газеты. Но я про это всегда
забываю, потому что мне очень хочется с ним поговорить. Ведь он же мой
единственный отец! Мне всегда хочется с ним поговорить.

Вот он раз сидел и читал газету, а мама пришивала мне воротник к куртке. Я
сказал:

- Пап, а ты знаешь, сколько в озеро Байкал можно напихать Азовских морей?

Он сказал:

- Не мешай...

Я сказал:

- Девяносто два! Здорово?

Он сказал:

- Здорово. Не мешай, ладно?

И снова стал читать.

Я сказал:

- Ты художника Эль Греко знаешь?

Он кивнул.

Я сказал:

- Его настоящая фамилия Доменико Теотокопули! Потому что он грек с острова
Крит. А Крит был греческий когда-то. Вот этого художника испанцы и прозвали
Эль Греко!... Интересные дела. Кит, например, папа, за пять километров
слышит.

Папа сказал:

- Помолчи хоть немного... Хоть пять минут...

Но у меня было столько новостей для папы, что я не мог удержаться. Из меня
высыпались новости, прямо выскакивали одна за другой. Потому что очень уж
их было много. Если бы их было поменьше, может быть, мне легче было бы
перетерпеть, и я бы помолчал, но их было много, и поэтому я ничего не мог с
собой поделать.

Я сказал:

- Папа! Ты не знаешь самую главную новость: на больших Зондских островах
живут маленькие буйволы. Они, папа, карликовые. Называются кентусы. Такого
кентуса можно в чемодане привезти!

- Ну да? - сказал папа. - Просто чудеса! Дай спокойно почитать газету,
ладно?

- Читай, читай, - сказал я, - читай, пожалуйста! Понимаешь, папа, выходит,
что у нас в коридоре может пастись целое стадо таких буйволов!... Ура?

- Ура, - сказал папа. - Замолчишь, нет?

- А солнце стоит не в центре неба, - сказал я, - а сбоку!

- Не может быть, - сказал папа.

- Даю слово, - сказал я, - оно стоит сбоку! Сбоку припђка.

Папа посмотрел на меня туманными глазами. По том глаза у него прояснились,
и он сказал маме:

- Где это он нахватался? Откуда? Когда?

Мама улыбнулась:

- Он современный ребђнок. Он читает, слушает радио. Телевизор. Лекции. А ты
как думал?

- Удивительно, - сказал папа, - как это быстро всђ получается.

И он снова укрылся за газетой, а мама его спросила:

- Чем это ты так зачитался?

- Африка, - сказал папа. - Кипит! Конец колониализму!

- Ещђ не конец! - сказал я.

- Что? - спросил папа.

Я подлез к нему под газету и встал перед ним.

- Есть ещђ зависимые страны, - сказал-я. - Много ещђ есть зависимых. Больше
двадцати ещђ мучаются.

Он сказал:

- Ты не мальчишка. Нет. Ты просто профессор! Настоящий профессор... кислых
щей!

И он засмеялся, и мама вместе с ним. Она сказала:

- Ну ладно, Дениска, иди погуляй. - Она протянула мне куртку и подтолкнула
меня: - Иди, иди!

Я пошђл и спросил у мамы в коридоре:

- А что такое, мама, профессор кислых щей? В первый раз слышу такое
выражение! Это он меня в насмешку так назвал - кислых щей? Это обидное?

Но мама сказала:

- Что ты, это нисколько не обидное. Разве папа может тебя обидеть? Это он,
наоборот, тебя похвалил!

Я сразу успокоился, раз он меня похвалил, и пошђл гулять. А на лестнице я
вспомнил, что мне надо проведать Алђнку, а то все говорят, что она заболела
и ничего не ест. И я пошђл к Алђнке. У них сидел какой-то дяденька, в синем
костюме и с белыми руками. Он сидел за столом и разговаривал с Алђнкиной
мамой. А сама Алђнка лежала на диване и приклеивала лошади ногу. Когда
Алђнка меня увидела, она сразу заорала:

- Дениска пришђл! Ого-го!

Я вежливо сказал:

- Здравствуйте! Чего орђшь, как дура?

И сел к ней на диван. А дяденька с белыми руками встал и сказал:

- Значит, всђ ясно! Воздух, воздух и воздух. Ведь она вполне здоровая
девочка! Ничего тревожного.

И я сразу понял, что это доктор.

Алђнкина мама сказала:

- Спасибо, профессор! Большое спасибо, профессор!

И она пожала ему руку. Видно, это был такой хороший доктор, что он всђ
знал, и его называли за это "профессор".

Он подошђл к Алђнке и сказал:

- До свидания, Алђнка, выздоравливай. Она покраснела, высунула язык,
отвернулась к стенке и оттуда прошептала:

- До свидания...

Он погладил еђ по голове и повернулся ко мне:

- А вас как зовут, молодой человек?

Вот он какой был славный: на "вы" меня назвал!

Я сказал:

- Я Денис Кораблђв! А вас как зовут?

Он взял мою руку своей белой большой и мягкой рукой. Я даже удивился, какая
она мягкая. Ну прямо шђлковая. И от него от всего так вкусно пахло
чистотой. И он потряс мне руку и сказал:

- А меня зовут Василий Васильевич Сергеев. Профессор.

Я сказал:

- Кислых щей? Профессор кислых щей?

Алђнкина мама всплеснула руками. А профессор покраснел и закашлял. И они
оба вышли из комнаты.

И мне показалось, .что они-как-то не так вышли, Как будто даже выбежали. И
ещђ мне показалось, что я что-то не так сказал. Прямо не знаю....

А может быть, "кислых щей" - это всђ-таки обидное, а?

КРАСНЫЙ ШАРИК В СИНЕМ НЕБЕ

Вдруг наша дверь распахнулась, и Алђнка закричала из коридора:

- В большом магазине весенний базар!

Она ужасно громко кричала, и глаза у неђ были круглые, как кнопки, и
отчаянные. Я сначала подумал, что кого-нибудь зарезали. А она снова набрала
воздух и давай:

- Бежим, Дениска! Скорее! Там квас шипучий! Музыка играет, и разные куклы!
Бежим!

Кричит, как будто случился пожар. И я от этого тоже как-то заволновался, и
у меня стало щекотно под ложечкой, и я заторопился и выскочил из комнаты.

Мы взялись с Алђнкой за руки и побежали как сумасшедшие в большой магазин.
Там; была целая толпа народу, и в самой середине стояли, сделанные из
чего-то блестящего мужчина и женщина, огромные, под потолок, и хотя они
были ненастоящие, они хлопали глазами и шевелили