рь
захлопнул крепко-накрепко. Она там зарычала и залаяла, но я не стал ее
утешать. Я обошел весь дом, закрыл все окна и калитку тоже. И хотя я очень
устал от возни с Чапкой, я все-таки припустился бежать к реке. Я довольно
быстро бежал, и когда я уже поравнялся с трансформаторной будкой, из-за нее
выскочила... опять Чапка! Я даже оторопел. Я просто не верил своим глазам.
Я подумал, что она мне снится... Но тут Чапка стала делать вид, что вот она
меня сейчас укусит за то, что я ее оставил дома. Рычит и лает на меня! Ну,
погоди же, я тебе покажу! И я стал хватать ее за ошейник, но она не
давалась, она увертывалась, хрипела, отступала, отскакивала и все время
лаяла. Тогда я стал приманивать:

- Чапочка, Чапочка, тю-тю-тю, лохмушенька, на-на-на!

Но она продолжала издеваться и не давала себя поймать. Главное, мне мешал
мой бредень, у меня была не та ловкость. И мы так долго скакали вокруг
будки. И вдруг я вспомнил, что недавно видел в телевизоре картину "Тропою
джунглей". Там показано, как охотники ловят обезьян сетями. Я сразу
сообразил, взял свой бредень, как сачок, и хлоп! Накрыл Чапку, как
обезьянку. Она прямо взвыла от злости, но я быстро закутал ее как следует,
перекинул бредень через плечо и, как настоящий охотник, потащил ее домой
через весь поселок. Чапка висела у меня за спиной в сетке, как в гамаке, и
только изредка подвывала. Но я уже не обращал на нее никакого внимания, а
просто взял ее и вытряхнул в окошко и припер его снаружи палкой. Она сразу
там залаяла я зарычала на разные голоса, а я уже в третий раз побежал за
Ванькой. Это я так рассказываю быстро, а на самом деле времени прошло очень
много. И вот у самой реки я встретил Ваньку. Он шел веселый, а в руке у
него была травинка, а на травинке нанизаны две уклейки, большие, с чайную
ложку каждая. Я говорю:

- Ого! А у тебя, я вижу, здорово клевало!

Ванька говорит:

- Да, просто не успевал вытаскивать. Давай отнесем эту рыбу моей маме на
уху, а после обеда снова пойдем. Может, и ты что-нибудь поймаешь.

И так за разговором мы незаметно дошли до дома Бориса Климентьевича. А
около его дома стояла небольшая толпа. Там был дядька в полосатых штанах, с
животом, как подушка, и еще там была тетенька тоже в штанах и с голой
спиной. Был еще мальчишка в очках и еще кто-то. Они все размахивали руками
и что-то кричали. А потом мальчишка в очках увидел меня да как закричит:

- Вот он, вот он сам, собственной персоной!

Тут все обернулись на нас, и дядька в полосатых штанах завопил:

- Какой? С рыбой или маленький?!

Мальчишка в очках кричит:

- Маленький! Хватайте его! Это он!

И они все кинулись ко мне. Я немножко испугался и быстро отбежал от них,
бросил бредень и влез на забор. Это был высокий забор: меня нипочем снизу
не достать. Тетенька с голой спиной подбежала к забору и стала кричать
нечеловеческим голосом:

- Отдай сейчас же Бобку! Куда ты его девал, негодник?

А дядька уткнулся животом в забор, кулаками стучит:

- А где моя Люська? Ты куда ее увел? Признавайся!

Я говорю:

- Отойдите от забора. Я никакого Бобку не знаю и Люську тоже. Я даже с ними
не знаком! Ванька, скажи им!

Ванька кричит:

- Что вы напали на ребенка? Я вот сейчас как сбегаю за мамой, тогда узнаете!

Я кричу:

- Ты беги поскорее, Ванька, а то они меня растерзают!

Ванька кричит:

- Держись, не слезай с забора! - И побежал.

А дядька говорит:

- Это соучастник, не иначе. Их тут целая шайка! Эй, ты, на заборе, отвечай
сейчас же, где Люся?

Я говорю:

- Следите сами за своей доченькой!

- Ах, ты еще острить? Слезай сию минуту, и пойдем в прокуратуру.

Я говорю:

- Ни за что не слезу!

Тогда мальчишка в очках говорит:

- Сейчас я его достану!

И давай карабкаться на забор. Но не умеет. Потому что не знает, где гвоздь,
где что, чтобы уцепиться. А я на этот забор сто раз лазил. Да еще я этого
мальчишку пяткой отпихиваю. И он, слава богу, срывается.

- Стой, Павля, - говорит дядька, - давай я тебя подсажу!

И этот Павля стал карабкаться на этого дядьку. И я опять испугался, потому
что Павля был здоровый парень, наверное, учился уже в третьем или в
четвертом классе. И я подумал, что мне пришел конец, но тут я вижу, бежит
Борис Климентьевич, а из переулка Ванькина мама и Ванька. Они кричат:

- Стойте! В чем дело?

А дядька орет:

- Ни в чем не дело! Просто этот мальчишка ворует собак! Он у меня собаку
украл, Люсю.

И тетенька в штанах добавляет:

- И у меня украл, Бобку!

Ванькина мама говорит:

- Ни за что не поверю, хоть режьте.

А мальчишка в очках вмешивается:

- Я сам видел. Он нес нашу собаку в сетке, за плечами! Я сидел на чердаке и
видел!

Я говорю:

- Не стыдно врать? Чапку я нес. Она из дому удрала!

Борис Климентьевич говорит:

- Это довольно положительный мальчик. С чего бы ему вдруг вступить на стезю
преступлений и начать воровать собак? Пойдемте в дом, разберемся! Иди,
Денис, сюда!

Он подошел к забору, и я прямо перешел к нему на плечи, потому что он был
очень высокий, я уже говорил.

Тут все пошли во двор. Дядька фыркал, тетенька в штанах ломала пальцы,
очкастый Павля шел за ними, а я катился на Борисе Климентьевиче. Мы взошли
на крыльцо, Борис Климентьевич открыл дверь, и вдруг оттуда выскочили три
собаки! Три Чапки! Совершенно одинаковые! Я подумал, что это у меня в
глазах троится.

Дядька кричит:

- Люсечка!

И одна Чапка кинулась и вскочила ему прямо на живот!

А тетенька в брюках и Павля вопят:

- Бобик! Бобка!

И рвут второго Чапку пополам: она за передние ноги тянет к себе, а он за
задние - к себе! И только третья собака стоит возле нас и вертиком хвостит.
То есть хвостиком вертит.

Борис Климентьевич говорит:

- Вот ты с какой стороны раскрылся? Я этого не ожидал. Ты зачем напихал
полный дом чужих собак?

Я сказал:

- Я думал, что они Чапки! Ведь как похожи! Одно лицо. Прямо вылитые собачьи
близнецы.

И я все рассказал по порядку. Тут все стали хохотать, а когда успокоились,
Борис Климентьевич сказал:

- Конечно, не удивительно, что ты обознался. Скоч-терьеры очень похожи друг
на друга, настолько, что трудно бывает различить. Вот и сегодня, по совести
говоря, не мы, люди, узнали своих собак, а собаки узнали нас. Так что ты ни
в чем не виноват. Но все равно знай, что с этих пор я буду называть тебя
Похититель собак.

...И правда, он так меня называет...

КУРИНЫЙ БУЛЬОН

Мама принесла из магазина курицу, большую, синеватую, с длинными костлявыми
ногами. На голове у курицы был большой красный гребешок. Мама повесила ее
за окно и сказала:

- Если папа придет раньше, пусть сварит. Передашь?

Я сказал:

- С удовольствием!

И мама ушла в институт. А я достал акварельные краски и стал рисовать. Я
хотел нарисовать белочку, как она прыгает в лесу по деревьям, и у меня
сначала здорово выходило, но потом я посмотрел и увидел, что получилась
вовсе не белочка, а какой-то дядька, похожий на Мойдодыра. Белкин хвост
получился как его нос, а ветки на дереве как волосы, уши и шапка... Я очень
удивился, как могло так получиться, и, когда пришел папа, я сказал:

- Угадай, папа, что я нарисовал?

Он посмотрел и задумался:

- Пожар?

- Ты что, папа? Ты посмотри хорошенько!

Тогда папа посмотрел как следует и сказал:

- Ах, извини, это, наверное, футбол...

Я сказал:

- Ты какой-то невнимательный! Ты, наверно, устал?

А он:

- Да нет, просто есть хочется. Не знаешь, что на обед?

Я сказал:

- Вон, за окном курица висит. Свари и съешь!

Папа отцепил курицу от форточки и положил ее на стол.

- Легко сказать, свари! Сварить можно. Сварить - это ерунда. Вопрос, в
каком виде нам ее съесть? Из курицы можно приготовить не меньше сотни
чудесных питательных блюд. Можно, например, сделать простые куриные
котлетки, а можно закатить министерский шницель - с виноградом! Я про это
читал! Можно сделать такую котлету на косточке - называется "киевская" -
пальчики оближешь. Можно сварить курицу с лапшой, а можно придавить ее
утюгом, облить чесноком и получится, как в Грузии, "цыпленок табака".
Можно, наконец...

Но я его перебил. Я сказал:

- Ты, папа, свари что-нибудь простое, без утюгов. Что-нибудь, понимаешь,
самое быстрое!

Папа сразу согласился:

- Верно, сынок! Нам что важно? Поесть побыстрей! Это ты ухватил самую суть.
Что же можно сварить побыстрей? Ответ простой и ясный: бульон!

Папа даже руки потер.

Я спросил:

- А ты бульон умеешь?

Но папа только засмеялся.

- А чего тут уметь? - У него даже заблестели глаза. - Бульон - это проще
пареной репы: положи в воду и жди, когда сварится, вот и вся премудрость.
Решено! Мы варим бульон, и очень скоро у нас будет обед из двух блюд: на
первое - бульон с хлебом, на второе - курица вареная, горячая, дымящаяся.
Ну-ка брось свою репинскую кисть и давай помогай!

Я сказал:

- А что я должен делать?

- Вот погляди! Видишь, на курице какие-то волоски. Ты их состриги, потому
что я не люблю бульон лохматый. Ты состриги эти волоски, а я пока пойду на
кухню и поставлю воду кипятить!

И он пошел на кухню. А я взял мамины ножницы и стал подстригать на курице
волоски по одному. Сначала я думал, что их будет немного, но потом
пригляделся и увидел, что очень много, даже чересчур. И я стал их
состригать, и старался быстро стричь, как в парикмахерской, и пощелкивал
ножницами по воздуху, когда переходил от волоска к волоску.

Папа вошел в комнату, поглядел на меня и сказал:

- С боков больше снимай, а то получится под бокс!

Я сказал:

- Не очень-то быстро выстригается...

Но тут папа вдруг как хлопнет себя по лбу:

- Господи! Ну и бестолковые же мы с тобой, Дениска! И как это я позабыл!
Кончай стрижку! Ее нужно опалить на огне! Понимаешь? Так все делают. Мы ее
на огне подпалим, и все волоски сгорят, и не надо будет ни стрижки, ни
бритья. За мной!

И он схватил курицу и побежал с нею на кухню. А я за ним. Мы зажгли новую
горелку, потому что на одной уже стояла кастрюля с водой, и стали обжигать
курицу на огне. Она здорово горела и пахла на всю квартиру паленой шерстью.
Папа поворачивал ее с боку на бок и приговаривал:

- Сейчас, сейчас! Ох и хорошая курочка! Сейчас она у нас вся обгорит и
станет чистенькая и беленькая...

Но курица, наоборот, становилась какая-то черненькая, вся какая-то
обугленная, и папа наконец погасил газ.

Он сказал:

- По-моему, она как-то неожиданно прокоптилась. Ты любишь копченую курицу?

Я сказал:

- Нет. Это она не прокоптилась, просто она вся в саже. Давай-ка, папа, я ее
вымою.

Он прямо обрадовался.

- Ты молодец! - сказал он. - Ты сообразительный. Это у тебя хорошая
наследственность. Ты весь в меня. Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую
курицу и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни.

И он уселся на табурет.

А я сказал:

- Сейчас, я ее мигом!

И я подошел к раковине и пустил воду, подставил под нее нашу курицу и стал
тереть ее правой рукой изо всех сил. Курица была очень горячая и жутко
грязная, и я сразу запачкал свои руки до самых локтей. Папа покачивался на
табурете.

- Вот, - сказал я, - что ты, папа, с ней наделал. Совершенно не
отстирывается. Сажи очень много.

- Пустяки, - сказал папа, - сажа только сверху. Не может же она вся
состоять из сажи? Подожди-ка!

И папа пошел в ванную и принес мне оттуда большой кусок земляничного мыла.

- На, - сказал он, - мой как следует! Намыливай!

И я стал намыливать эту несчастную курицу. У нее стал какой-то совсем уже
дохловатый вид. Я довольно здорово ее намылил, но она очень плохо
отмыливалась, с нее стекала грязь, стекала уже, наверно, с полчаса, но чище
она не становилась.

Я сказал:

- Этот проклятый петух только размазывается от мыла.

Тогда папа сказал:

- Вот щетка! Возьми-ка, потри ее хорошенько! Сначала спинку, а уж потом все
остальное.

Я стал тереть. Я тер изо всех сил, в некоторых местах даже протирал кожу.
Но мне все равно было очень трудно, потому что курица вдруг словно оживела
и начала вертеться у меня в руках, скользить и каждую секунду норовила
выскочить. А папа все не сходил со своей табуретки и все командовал:

- Крепче три! Ловчее! Держи за крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, совсем не
умеешь мыть курицу.

Я тогда сказал:

- Пап, ты попробуй сам!

И я протянул ему курицу. Но он не успел ее взять, как вдруг она выпрыгнула
у меня из рук и ускакала под самый дальний шкафчик. Но папа не растерялся.
Он сказал:

- Подай швабру!

И когда я подал, папа стал шваброй выгребать ее из-под шкафа. Он сначала
оттуда выгреб старую мышеловку, потом моего прошлогоднего оловянного
солдатика, и я ужасно обрадовался, ведь я думал, что совсем потерял его, а
он тут как тут, мой дорогой.

Потом папа вытащил, наконец, курицу. Она была вся в пыли. А папа был весь
красный. Но он ухватил ее за лапку и поволок опять под кран. Он сказал:

- Ну, теперь держись. Синяя птица.

И он довольно чисто ее прополоскал и положил в кастрюлю. В это время пришла
мама. Она сказала:

- Что тут у вас за разгром?

А папа вздохнул и сказал:

- Курицу варим.

Мама сказала:

- Давно?

- Только сейчас окунули, - сказал папа.

Мама сняла с кастрюльки крышку.

- Солили? - спросила она.

- Потом, - сказал папа, - когда сварится.

Но мама понюхала кастрюльку.

- Потрошили? - сказала она.

- Потом, - сказал папа, - когда сварится.

Мама вздохнула и вынула курицу из кастрюльки. Она сказала:

- Дениска, принеси мне фартук, пожалуйста. Придется все за вас доделывать,
горе-повара.

А я побежал в комнату, взял фартук и захватил со стола свою картинку. Я
отдал маме фартук и спросил ее:

- Ну-ка, что я нарисовал? Угадай, мама!

Мама посмотрела и сказала:

- Швейная машинка? Да?

...БЫ

Один раз я сидел, сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что даже
сам удивился. Я надумал, что вот как хорошо было бы, если бы все вокруг на
свете было устроено наоборот. Ну вот, например, чтобы дети были во всех
делах главные и взрослые должны были бы их во всем, во всем слушаться. В
общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот это было бы
замечательно, очень было бы интересно.

Во-первых, я представляю себе, как бы маме "понравилась" такая история, что
я хожу и командую ею как хочу, да и папе небось тоже бы "понравилось", а о
бабушке и говорить нечего. Что и говорить, я все бы им припомнил! Например,
вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:

"Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на
себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе
говорят! - И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал
команду: - Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь
мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!"

И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я бы
уже закричал:

"Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует, как
следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно
смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не
ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не
режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка... Вот так.
Теперь садись к столу".

Он бы сел и потихоньку сказал маме:

"Ну как поживаешь?"

А она бы сказала тоже тихонько:

"Ничего, спасибо!"

А я бы немедленно:

"Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на всю
жизнь. Золотое правило! Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты мое!"

И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы
прищурился, всплеснул руками и заголосил:

"Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Грудь
распахнута, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего
сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка? Ты
зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих глаз
- на черный ход!"

Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:

"После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!"

Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:

"И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!"

А я бы им:

"Нечего, нечего! Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в цирк
водил! Ишь! Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате вам вот
тридцать копеек на мороженое, и все!"

Тогда бы бабушка взмолилась:

"Возьми хоть меня-то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного
взрослого бесплатно!"

Но я бы увильнул, я сказал бы:

"А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома,
гулена!"

И я бы прошелся мимо них, нарочно громко постукивая каблуками, как будто я
не замечаю, что у них у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться, и долго
вертелся бы перед зеркалом, и напевал бы, и они от этого еще хуже бы
мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы...

Но я не успел придумать, что бы я сказал, потому что в это время вошла
мама, самая настоящая, живая, и сказала:

- Ты еще сидишь. Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый Кощей!

НЕ ХУЖЕ ВАС, ЦИРКОВЫХ

Я теперь часто бываю в цирке. У меня там завелись знакомые и даже друзья. И
меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что я сам
теперь стал как будто цирковой артист. Из-за одного мальчишки. Это все не
так давно случилось. Я шел домой из магазина, - мы теперь на новой квартире
живем, недалеко от цирка, там же и магазин большой на углу. И вот я иду из
магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора кило и
триста граммов сметаны в картонном стаканчике. И вдруг навстречу идет тетя
Дуся, из старого дома, добрая, она в прошлом году нам с Мишкой билет в клуб
подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:

- Это ты откуда?

Я говорю:

- Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тетя Дуся!

А она руками всплеснула:

- Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!

Удивляется. Человеку девятый год, а она удивляется.

Я сказал:

- Ну, до свиданья, тетя Дуся.

И пошел. А она вдогонку кричит:

- Стой! Куда пошел? Я тебя сейчас в цирк пропущу, на дневное представление.
Хочешь?

Еще спрашивает! Чудная какая-то. Я говорю:

- Конечно, хочу! Какой может быть разговор!...

И вот она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тетя
Дуся подошла к контролеру и говорит:

- Вот, Марья Николаевна, привела вам своего мужичка, пусть посмотрит.
Ничего?

И та улыбнулась и пропустила меня внутрь, и я вошел, а тетя Дуся и Марья
Николаевна пошли сзади. И я шел в полутьме, и опять мне очень понравился
цирковой запах - он особенный какой-то, и как только я его почуял, мне
сразу стало и жутко отчего-то и весело ни от чего. Где-то играла музыка, и
я спешил туда, на ее звуки, и сразу вспомнил девочку на шаре, которую видел
здесь так недавно, девочку на шаре, с серебряным плащом и длинными руками;
она уехала далеко, и я не знаю, увижу ли я ее когда-нибудь, и странно стало
у меня на душе, не знаю, как объяснить... И тут мы наконец дошли до
бокового входа, и меня протолкнули вперед, и Марья Николаевна шепнула:

- Садись! Вон в первом ряду свободное местечко, садись...

И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня, в
таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на
меня посмотрел довольно сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю и все
такое, но я не стал обращать на него никакого внимания. Я сразу же вцепился
всеми глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял в огромной
чалме посреди арены, и в руках у него была игла величиной с полметра.
Вместо нитки в нее была вдета узкая и длинная шелковая лента. А рядом с
этим артистом стояли две девушки и никого не трогали вдруг он ни с того ни
с сего подошел к одной из них и - раз! - своей длинной иглой прошил ей
живот насквозь, иголка выскочила у нее из спины! Я думал, она сей