час
завизжит как зарезанная, но нет, она стоит себе спокойно и улыбается. Прямо
глазам своим не веришь. Тут артист совсем разошелся - чик! - и вторую
насквозь! И эта тоже не орет, а только хлопает глазами так они обе стоят
насквозь прошитые, между ними нитки, и улыбаются себе как ни в чем не
бывало. Ну, милые мои, вот это да!

Я говорю:

- Что же они не орут? Неужели терпят?

А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:

- А чего им орать? Им не больно!

Я говорю:

- Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы...

А он засмеялся, как будто он старше меня намного, потом говорит:

- А я сперва подумал, что ты цирковой. Тебя ведь тетя Маша посадила... А
ты, оказывается, не цирковой... не наш.

Я говорю:

- Это все равно, какой я - цирковой или не цирковой. Я государственный,
понял? А что такое цирковой - не такой, что ли?

Он сказал, улыбаясь:

- Да нет, цирковые - они особенные...

Я рассердился:

- У них что, три ноги, что ли?

А он:

- Три не три, но все-таки они и половчее других - куда там! - и посильнее,
и посмекалистее.

Я совсем разозлился и сказал:

- Давай не задавайся! Тут не хуже тебя! Ты, что ли, цирковой?

А он опустил глаза:

- Нет, я мамочкин...

И улыбнулся самым краешком рта, хитро-прехитро. Но я этого не понял, это я
теперь понимаю, что он хитрил, а тогда я громко над ним рассмеялся, и он
глянул на меня быстрым своим глазом:

- Смотри представление-то!... Наездница!...

И правда, музыка заиграла быстро и громко, и на арену выскочила белая
лошадь, такая толстая и широкая, как тахта. А на лошади стояла тетенька, и
она начала на этой лошади на ходу прыгать по-разному: то на одной ножке,
руки в сторону, а то двумя ногами, как будто через скакалочку. Я подумал,
что на такой широкой лошади прыгать - это ерунда, все равно как на
письменном столе, и что я бы тоже так смог. Вот эта тетенька все прыгала, и
какой-то человек в черном все время щелкал кнутом, чтобы лошадь немножко
проворней двигалась, а то она трюхала, как сонная муха. И он кричал на нее
и все время щелкал. Но она просто ноль внимания. Тоска какая-то... Но
тетенька наконец напрыгалась досыта и убежала за занавеску, а лошадь стала
ходить по кругу.

И тут вышел Карандаш. Мальчишка, что сидел рядом, опять быстро глянул на
меня, потом отвел глаза и равнодушно так говорит:

- Ты этот номер когда-нибудь видел?

- Нет, в первый раз, - говорю я.

Он говорит:

- Тогда садись на мое место. Тебе еще лучше будет видно отсюда. Садись. Я
уже видел.

Он засмеялся. Я говорю:

- Ты чего?

- Так, - говорит, - ничего. Карандаш сейчас чудить начнет, умора! Давай
пересаживайся.

Ну, раз он такой добрый, чего ж. Я пересел. А он сел на мое место, там,
правда, было хуже, столбик какой-то мешал. И вот Карандаш начал чудить. Он
сказал дядьке с кнутом:

- Александр Борисович! Можно мне на этой лошадке покататься?

А тот:

- Пожалуйста, сделайте одолжение!

И Карандаш стал карабкаться на эту лошадь. Он и так старался, и этак, все
задирал на нее свою коротенькую ногу, и все соскальзывал, и падал - очень
эта лошадь была толстенная. Тогда он сказал:

- Подсадите меня на этого коняшку.

И сейчас же подошел помощник и наклонился, и Карандаш встал ему на спину, и
сел на лошадь, и оказался задом наперед. Он сидел спиной к лошадиной
голове, а лицом к хвосту. Смех, да и только, все прямо покатились! А дядька
с кнутом ему говорит:

- Карандаш! Вы неправильно сидите.

А Карандаш:

- Как это неправильно? А вы почем знаете, в какую сторону мне ехать надо?

Тогда дядька потрепал лошадь по голове и говорит:

- Да ведь голова-то вот!

А Карандаш взял лошадиный хвост и отвечает:

- А борода-то вот!

И тут ему пристегнули за пояс веревку, она была пропущена через какое-то
колесико под самым куполом цирка, а другой ее конец взял в руки дядька с
кнутом. Он закричал:

- Маэстро, галоп! Алле!

Оркестр грянул, и лошадь поскакала. А Карандаш на ней затрясся, как курица
на заборе, и стал сползать то в одну сторону, то в другую сторону, и вдруг
лошадь стала из-под него выезжать, он завопил на весь цирк:

- Ай, батюшки, лошадь кончается!

И она, верно, из-под него выехала и протопала за занавеску, и Карандаш,
наверно, разбился бы насмерть, но дядька с кнутом подтянул веревку, и
Карандаш повис в воздухе. Мы все задыхались от смеха, и я хотел сказать
мальчишке, что сейчас лопну, но его рядом со мной не было. Ушел куда-то. А
Карандаш в это время стал делать руками, как будто он плавает в воздухе, а
потом его опустили, и он снизился, но как только коснулся земли, разбежался
и снова взлетел. Получилось, как на гигантских шагах, и все хохотали до
упаду и с ума сходили от смеха. А он так летал и летал, и вот с него чуть
не соскочили брюки, и я уже думал, что сейчас задохнусь от хохота, но в это
время он опять приземлился и вдруг посмотрел на меня и весело мне
подмигнул. Да! Он мне подмигнул, лично. А я взял и тоже ему подмигнул. А
что тут такого? И тут совершенно неожиданно он подмигнул мне еще раз, потер
ладони и вдруг разбежался изо всех сил прямо на меня и обхватил меня двумя
руками, а дядька с кнутом моментально натянул веревку, и мы полетели с
Карандашом вверх! Оба! Он захватил мою голову под мышку и держал поперек
живота, очень крепко, потому что мы оказались довольно-таки высоко. Внизу
не было людей, а сплошные белые полосы и черные полосы, так как мы быстро
вертелись, и было немножко даже щекотно во рту. И когда мы пролетали над
оркестром, я испугался, что стукнусь о контрабас, и закричал:

- Мама!

И сразу до меня долетел какой-то гром. Это все смеялись. А Карандаш сразу
меня передразнил и тоже крикнул со слезами в голосе:

- Мя-мя!

Снизу слышался грохот и шум, и мы так плавно еще немножко полетали, и я уже
стал было привыкать, но тут неожиданно у меня прорвался мой пакет, и оттуда
стали вылетать мои помидоры, они вылетали, как гранаты, в разные стороны -
полтора кило помидоров. И наверно, попадали в людей, потому что снизу несся
такой шум, что передать нельзя. А я все время думал, что теперь не хватало
только, чтобы вылетела еще и сметана - триста граммов. Вот тогда-то мне
влетит от мамы будь здоров! А Карандаш вдруг завертелся волчком, и я вместе
с ним, и вот этого как раз не нужно было делать, потому что я опять
испугался и стал брыкаться и царапаться, и Карандаш тихонько, но строго
сказал, я услышал:

- Толька, ты что?

А я заорал:

- Я не Толька! Я Денис! Пустите меня!

И стал вырываться, но он еще крепче меня сжал, чуть не задушил, и мы стали
совсем медленно плыть, и я увидел уже весь цирк, и дядьку с кнутом, он
смотрел на нас и улыбался. И в этот момент сметана все-таки вылетела. Так я
и знал. Она упала прямо на лысину дядьке с кнутом. Он что-то крикнул, и мы
немедленно пошли на посадку...

Как только мы опустились и Карандаш выпустил меня, я, сам не знаю почему,
побежал изо всех сил. Но не туда; я не знал куда, и я метался, потому что
голова немного кружилась, и наконец я увидел в боковом проходе тетю Дусю и
Марью Николаевну. У них были белые лица, и я побежал к ним, а кругом все
хлопали как сумасшедшие.

Тетя Дуся сказала:

- Слава богу, цел. Пошли домой!

Я сказал:

- А помидоры?

Тетя Дуся сказала:

- Я куплю. Идем.

И она взяла меня за руку, и мы все трое вышли в полутемный коридор. И тут
мы увидели, что возле настенного фонаря стоит мальчик. Это был тот самый
мальчик, что сидел рядом со мной. Марья Николаевна сказала:

- Толька, где ты был?

Мальчик не отвечал.

Я сказал:

- Куда ты подевался? Я как на твое место пересел, что тут было!... Карандаш
меня под небо уволок.

Марья Николаевна сказала:

- А ты почему сел на его место?

- Да он мне сам предложил, - сказал я. - Он сказал, что лучше будет видно,
я и сел. А он ушел куда-то!...

- Все ясно, - сказала Марья Николаевна. - Я доложу в дирекцию. Тебя,
Толька, снимут с роли.

Мальчик сказал:

- Не надо, тетя Маша.

Но она закричала шепотом:

- Как тебе не стыдно! Ты цирковой мальчик, ты репетировал, и ты посмел
посадить на свое место чужого?! А если бы он разбился? Ведь он же
неподготовленный!

Я сказал:

- Ничего. Я подготовленный... Не хуже вас, цирковых! Плохо я разве летал?

Мальчик сказал:

- Здорово! И хорошо с помидорами придумал, как это я-то не догадался. А
ведь очень смешно.

- А артист этот ваш, - сказала тетя Дуся, - тоже хорош! Хватает кого ни
попадя!

- Михаил Николаевич, - вступилась тетя Маша, - был уже разгорячен, он уже
вертелся в воздухе, он тоже не железный, и он твердо знал, что на этом
месте, как всегда, должен был сидеть специальный мальчик, цирковой. Это
закон. А этот малый и тот - они же одинаковые, и костюмы одинаковые, он не
разглядел...

- Надо глядеть! - сказала тетя Дуся. - Уволок мальчонку, как ястреб мышь.

Я сказал:

- Ну что ж, пошли?

А Толька сказал:

- Слушай, приходи в то воскресенье в два часа. В гости приходи. Я буду
ждать тебя возле контроля.

- Ладно, - сказал я, - ладно... Чего там!... Приду.

МОЙ ЗНАКОМЫЙ МЕДВЕДЬ

Один раз я пошел на елку в Сокольники. Нам всем выдали по синему картонному
билетику, он был согнут наподобие маленькой книжечки, и на первой странице
обложки сверкала золотистая надпись: "С Новым годом!" А когда билетик
раскрывался, между его страницами вырастала нарядная елка, она торчала
торчком, и вокруг нее на задних лапах стояло разное зимнее зверье, зайцы и
лисицы, все в теплых тулупчиках и шапках-ушанках. Это было здорово сделано,
и уже из-за одного такого билета мне сразу захотелось пойти к ним в
Сокольники, посмотреть, что они там еще приготовили для 'ребят. Я до этого
бывал только на наших школьных елках или просто дома, и эти елки
получались, конечно, очень веселые, но все-таки без зверей. Какие-то не
такие. И поэтому я решил обязательно сходить в Сокольники. И пошел. И
несмотря на то, что на билете было написано: "Начало ровно в 2 часа", я
все-таки пришел в половине третьего, потому что я опоздал. Я частенько
опаздываю на всякие интересные дела, - просто беда какая-то. Один раз
явился я в театр, а на сцене какой-то парень поцеловал белокурую девушку, и
тут все захлопали и стали кричать "браво", "бис". Тут вспыхнул свет под
потолком, и этот парень и его девушка стали кланяться, как будто они бог
весть какое чудо сотворили. И еще я много раз опаздывал. Помню, мама
испекла пирог и говорит:

- Погуляй с полчасика и приходи пирог есть!

И мы во дворе с Мишкой потренировались в хоккей, и я тут же пришел домой, а
у нас уже полно гостей, и мама сказала:

- Опоздал, братец! Съели твой пирог! Иди на кухню!

И я пошел на кухню, и мне там дали студня и борща. А разве это замена?
Против пирога? Никакого сравнения.

И в этот раз я хотя и встал в семь часов утра, но сумел-таки провозиться со
всякой чепухой и опоздал на елку.

В Сокольниках народу было видимо-невидимо. Повсюду стояли маленькие домики
на курьих ножках, как у Бабы Яги, и веселые, как скворечники, домики,
раскрашенные, нарядные и приветливые. В них продавались книжки, сладости,
пончики или блины. Еще в Сокольниках стояли сделанные из снега большущие
фигуры, красивые кони, ужасающие драконы, и была мертвая голова, и с нею
сражался непобедимый Руслан. И были сделаны тридцать три богатыря, и
Царевна-Лебедь, и космический корабль, и конца этим фигурам и выставкам не
было, и я переходил от одной к другой, мне это очень интересно было, потому
что я тоже умею лепить, поэтому я оторваться не мог от всей этой
снежно-ледяной красоты и, шаг за шагом, не заметил, что я ушел
далеко-далеко от людей в лес по этой аллее, и не обратил даже внимания на
то, что она все время поворачивала в разные стороны и петляла, а некоторые
фигуры стояли совсем не в ряд, а где-то посередине, и я постепенно немного
заблудился.

В это время с неба посыпался снег, вокруг потемнело, и мне показалось, что
пройдет еще очень много времени, если я пойду обратно по этой аллее,
держась вблизи снеговых фигур. Я решил сократить расстояние и двинулся
напрямик, через лесок, потому что я знал, приблизительно конечно, где стоит
елка. Я помнил, откуда пришел, поэтому я довольно весело побежал обратно по
узенькой, засыпанной снегом тропинке. Она тоже петляла в разные стороны:
влево, вправо и по-всякому, и были такие куски дороги, что нипочем не
скажешь, где метро, где Большая Елка и где вообще какие-нибудь люди.

Так я бежал довольно долго и даже начал уставать и тревожиться, но вдруг
невдалеке я увидел большой раскрашенный дом и сразу успокоился. В окне
этого дома мелькнул свет, на душе у меня стало повеселее, и я прямо-таки
поскакал вперед, но не успел сделать и несколько скачков, как вдруг из-за
здоровенной кривой сосны, стоявшей впереди, на тропку прямо передо мной
выскочил огромный разъяренный медведь. Ужас! Он ревел и мчался прямо на
меня. У меня сердце оборвалось. Я захотел крикнуть, но не смог. Язык не
шевелился. В горле моментально пересохло. Я остановился как вкопанный и
поднял руки кверху, и хотел было повернуться и удрать, но вспомнил, что
медведь догоняет свою жертву с дьявольской быстротой, и если я побегу от
него, это, пожалуй, разозлит его еще больше, и тогда уж он, наверное,
настигнет меня в какие-нибудь три прыжка и разорвет в клочки! Я так думал,
а медведь несся прямо на меня и пыхтел как паровоз, рычал и махал лапами, и
я вспомнил, что читал, как надо спасаться, если встретишь медведя. Нужно
притвориться мертвым, он мертвых не ест! И в ту же четверть секунды я
грохнулся наземь и закрыл глаза, и стал сдерживать дыхание, и все-таки
дышал, потому что все это получилось с разбегу, и живот у меня так и ходил
ходуном. И я слышал, что медведь все еще бежит ко мне, и подумал: "Все!
Теперь капут!" Но он все не подбегал...

И за эту секунду я столько успел передумать, такое про себя шептал!...
Никому не расскажу этого. Никогда и никому. Но потом меня все-таки заело
любопытство. Я все-таки подумал: "Интересно, а как это бывает, когда
медведь задирает мальчишку? Ведь про это только в книжках читаешь, а наяву
никогда не удается посмотреть". И я начал потихоньку раскрывать левый глаз.
Он очень неохотно раскрывался, потому что страшно или ресницы чересчур
крепко слепились, не знаю, но я его поборол, этот глаз, и все-таки раскрыл.
Смотрю, а медведь стоит надо мной, опять-таки на задних лапах, и у него
такой вид, словно он не знает, как ему быть. И сквозь меня снова, как
молния, пролетела мысль. Я вспомнил еще одно средство спасения. Медведь
очень нервный, и нужно его испугать как следует. Может быть, заорать? Я
сразу подумал, как в сказке Иванушка-дурачок:

"Э, была не была! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!"

И я заорал страшным голосом:

- Пошшел вон отсюда!

Медведь вздрогнул и шарахнулся в сторону. Он отскочил от меня, как будто
его током ударило. А когда отскочил, то уже не остановился, а припустился
от меня. Он бежал прекрасной резвой рысью и все еще не вставал на
четвереньки, видно, был очень испуган и забыл про все на свете. А я схватил
ледышку, килограмма на два, что лежала рядом со мной, да как метну ему
вдогонку, чтоб он, значит, еще лучше бежал от меня, теперь небось поймет,
что со мной шутки плохи! И эта ледышка довольно метко угодила ему в самую
башку. Тюкк! Лучше не надо. Медведь даже споткнулся от этого удара. И тут
случилось чудо!

Медведь вдруг остановился, обернулся ко мне и сказал:

- Мальчик, не хулигань!

А я был так разгорячен и испуган, что сразу даже не сообразил, что так на
свете не бывает, чтобы медведи по-человечески разговаривали, я просто
сказал ему:

- Вы сами не хулиганьте! Сам сожрать меня хотел!

Тут он сказал:

- Ты что? Серьезно? Ты испугался меня? Ты что, подумал, что я настоящий? Не
бойся, не бойся, я не медведь! Я артист! Понял? Я хотел с тобой пошутить, а
ты в обморок упал... Я артист...

У меня прямо отлегло от сердца... Я засмеялся. В самом деле, какой же я
глупый! Я и позабыл, что на елках артисты часто наряжаются медведями, чтобы
ребят потешать, и это, видно, был именно такой артист. Я успокоился и
сказал:

- А чем докажете?

Он сказал:

- Да вот.

И снял с себя голову. Как горшок с частокола. Как шапку. Взял и снял. Очень
красивая была голова, с большими клыками и со свирепо-малинового цвета
языком. Лохматая, и глаза блестящие. Артист держал ее на вытянутых руках и
говорил:

- На, возьми! Подержи, не бойся. А я подышу свежим воздухом, отдохну
немного. Уж очень тяжела. А ты метко в нее попал, хорошо, что она не моя, а
была бы настоящая, что тогда, а?

И он стал вертеть своей настоящей головой. Настоящая была у него какая-то
неказистая. Лысая. С жалобными круглыми глазами...

Да, вот какие дела бывают. Только что я умирал от страха, а теперь вот стою
и держу медвежью голову под мышкой, как арбуз, а хозяин этой ужасной
головы, оказывается, артист. Я стоял разинув рот, а артист смотрел на меня
и улыбался. Потом он чуточку искривился и сказал:

- Сердце колет... Нельзя мне волноваться. И бегать нельзя. Пойдем, проводи
меня.

И он протянул мне лапу, то есть руку, и мы пошли к дому, который стоял
неподалеку. Это я к нему бежал недавно. Мы почти уже дошли, но вдруг из
дома выскочил какой-то клоун и, увидев нас с медведем, закричал:

- Аврашов, что же вы? Где же вы? Опаздываем! Спешим, нам надо еще у
Книжного Городка сплясать.

- Как? - закричал артист-медведь. - Еще плясать? Я сегодня уже пять раз
плясал! Хватит с меня!... Что они там, все с ума посходили?

- Гусажин велел, - сказал клоун, - у него там прорыв. Надо подбавить смеху.
Бежим!

- У меня сердце колет, - сказал артист-медведь, - а вы, Гоша, "бежим".
Пойдем потихоньку. Давай, мальчуган, - сказал он мне, - давай сюда мою
голову, ничего не попишешь. - Он еще раз посмотрел на меня своими жалобными
глазами и криво усмехнулся: - Ну, что ж, старая кляча, пойдем пахать своего
Шекспира!

Я ничего не понял. Какая кляча? Кто кляча? Где? Но сейчас было некогда, и я
помог ему нахлобучить медвежью голову.

Он пожал мне руку своими когтистыми лапами.

- Иди туда, - сказал он и показал в сторону, - сейчас я там плясать буду.

И я пошел, куда он сказал, и скоро пришел, и там были артисты, они задавали
вопросы, а ребята отвечали в рифму. Это было скучновато, но вдруг
неожиданно появился клоун. Он колотил в медный таз, а за ним ковылял мой
знакомый медведь. Клоун пищал, и чихал, и показывал фокусы, и потом он
вытащил из кармана маленькую гармошку и стал на ней пиликать. А медведь
затоптался на месте и, наконец, видно, разогрелся и пошел плясать. Он
неплохо плясал, и выламывался, и вывертывался, и рычал, и бросался на
ребят, и те со смехом отскакивали. Он много еще вытворял всякой потехи, это
все долго длилось. А я стоял в стороне и ждал, когда закончится его
выступление, потому что мне во что бы то ни стало нужно было увидеть еще
раз его человеческое лицо, его жалобные усталые и круглые глаза.

ГУСИНОЕ ГОРЛО

Когда мы сели обедать, я сказал:

- А я сегодня в гости пойду. К Мишке. На день рождения.

- Ну да? - сказал папа. - Сколько же ему стукнуло?

- Девять, - ответил я. - Ему девять лет, папа, стукнуло. Теперь десятый год
пошел.

- Как бежит время, - вздохнула мама. - Давно ли он лежал на подоконнике в
ящике от комода, а вот пожалуйте, уже девять лет!

- Ну что ж, - разрешил папа, - сходи, поздравь юбиляра. Ну-ка, расскажи, а
что ты подаришь своему дружку в этот памятный день?

- Есть подарочек, - сказал я, - Мишка будь здоров обрадуется...

- Что же именно? - спросила мама.

- Гусиное горло! - сказал я. - Сегодня Вера Сергеевна гуся потрошила, и я у
нее выпросил гусиное горло, чтобы Мишке подарить.

- Покажи, - сказал папа.

Я вытащил из кармана гусиное горло. Оно было уже вымытое, очищенное, прямо
загляденье, но оно было еще сыроватое, недосушенное, и мама вскочила и
закричала:

- Убери сейчас же эту мерзость! Ужас!

А папа сказал:

- А зачем оно нужно? И почему оно скользкое?

- Оно еще сырое.