нно
безрадостен, невыносимо, невозможно безрадостен - Мы вышли из дома
приодевшись более-менее повеселей, таща за собой упирающегося Рафаэля и
собираясь на танцы в Бомбейский Клуб, но как только отрешенно задумчивый
Рафаэль почувствовал вонь дохлой собачятины пропитавшую эти улицы, увидел
замызганные одинаковые костюмчики певцов мариачи39, услышал рыдания хаоса
и безумного ужаса что суть ночные улицы современного города, как тут же
укатил домой на такси сказав "К чертовой матери все это, хочу Эвридику и
рог Персефоны - и не хочу лазить тут по грязюке через всю эту мерзость"
Но Ирвин, от природы обладающий непреклонной и деспотичной веселостью,
увлекает нас с Саймоном к этим порочным огням - В Бомбейском Клубе десяток
безумных мексиканских девиц танцуют под дождем бросаемых песо ввинчивая
свои вращающиеся зады прямо в мужскую толпу, иногда хватают мужчин за
ширинку, под звуки невероятно меланхоличного оркестра выдувающего из своих
труб печальные песенки со своего скорбного помоста - На лицах трубачей
отсутствует всякое выражение, скучающий барабанщик отстукивает
ум-ца-ум-ца, вокалисту кажется что он в Ногалесе и распевает серенады
звездам, но на самом-то деле он торчит в сквернейшей из трущоб и голос его
просто сдувает грязь с наших губ - И с губ шлюх, стоящих рядами за углом
Бомбея, у щербатой стены кишащей клопами и тараканами, и призывно
окликающих прогуливающихся похотливцев, снующих туда обратно пытаясь
разглядеть во тьме лица девушек - Саймон, одетый в ярко рыжую спортивную
куртку, романтично вытанцовывает разбрасывая свои песо по всему полу и
отвешивая поклоны черноволосым партнершам. "Правда, он романтично
выглядит?" говорит Ирвин, маша ему рукой из кабинки где мы сидим попивая
Дос Экюс.
  "Не сказал бы чтоб он был особо похож на беспечного американского туриста
прожигающего жизнь в Мексике - "
"Но почему?" раздраженно спрашивает Ирвин.
  "Так уж по дурацки устроен мир, повсюду - например, представь, приезжаете
вы с Саймоном в Париж, и там повсюду плащи и блистательно печальная
Триумфальная Арка, а вы точно так же позевываете на автобусных остановках"
"Да, но Саймон же оттягивается". И все же Ирвин не может полностью со мной
не согласиться, и когда мы прогуливаемся взад-вперед по кварталу борделей,
он тоже содрогается подмечая промельк грязи в колыбельках, под розовым
тряпьем. Он не хочет подобрать себе девушку чтобы зайти внутрь. Проделать
это должны мы с Саймоном. И я нахожу целую кучку шлюх сидящих семейкой на
крыльце, те кто постарше присматривают за молоденькими, и показываю на
совсем юную, лет четырнадцати. Мы заходим внутрь, и она кричит "Agua
Caliente40" девице которая сегодня отвечает за горячую воду. За тонкими
занавесками слышно поскрипывание помостов там где худые матрасики положены
на подгнившие доски. Стены сочатся влажной безысходностью. Как только
мексиканская девушка выныривает из-под занавески показывая промельк темных
бедер и дешевого шелка опуская ноги назад на землю, моя малышка заводит
меня внутрь и начинает бесцеремонно подмываться присев на корточки. "Tres
peso41", говорит она строго, чтобы удостовериться что получит свои 24
цента до того как мы начнем. Когда же мы наконец начинаем, она оказывается
такой маленькой что мне не удается попасть в нее за по меньшей мере минуту
попыток на ощупь. И побежали кролики, как говорят американские
старшеклассники, со скоростью миля в минуту... единственный способ
доступный молодым, на самом деле. Но ее все это мало интересует. И я
чувствую что начинаю кончать в нее, позабыв о своей хваленой наработанной
способности притормаживать в такие минуты, такими примерно отвлеченностями
"Я свободен как зверь в диком тропическом лесу42!", ну и я продолжаю, все
равно никому это не интересно.
  А в это время Саймон в одном из приступов своей причудливой русской
эксцентричности подцепил толстую старую шлюху которую уж точно молотили
все подряд от самого Хуареса и со времен Диаса43, он уходит с ней в задние
комнаты и нам (даже с улицы) слышны взрывы хохота когда Саймон конечно же
перешучивается там со всеми встречными девушками. Иконы Девы Марии
прожигают дырки в стенах. Звуки труб из-за угла, ужасная вонь старых
жареных колбасок, запахи кирпича, влажный кирпич, грязь, банановые ошметки
- и в прорехе раздолбанной стены внезапно видишь звезды.
  Неделей позже у бедняги Саймона начинается гонорея и ему приходится колоть
пенициллин. Он не позаботился о том чтобы на всякий случай очиститься
потом специальной мазью, как это сделал я.

  17

  Но тогда он этого еще не знал, и мы покинули квартал борделей и пошли
прогуляться вдоль по главной артерии бьющей44 ночной жизни (бедной жизни)
Мехико-Сити, улице Редондас. И вдруг мы увидели потрясающее зрелище.
Маленький юный и изящный педик лет шестнадцати пронесся мимо нас держа за
руку одетого в тряпье босоногого индейского мальчонку двенадцати лет. Они
постоянно оглядывались куда-то. Я тоже оглянулся и увидел что за ними
следят полицейские. Они резко свернули и спрятались в темном подъезде.
Ирвин был в экстазе. "Ты видел старшего, они точь в точь как Чарли Чаплин
с Малышом, промчались вдоль по улице влюбленные, взявшись за руки,
преследуемые здоровенным зверюгой копом - Давайте с ними поговорим!"
Мы приблизились к странной парочке, но они испуганно убежали. Ирвин
заставил нас мотаться туда сюда по улице пока мы опять не наткнулись на
них. Полиции нигде не было видно. Старший мальчик увидел что-то
сочувственное в глазах Ирвина и остановился чтобы поговорить, спросив для
начала сигарету. Расспросив их по-испански, Ирвин выяснил что они
действительно любовники, бездомные, и что полиция преследует их по
какой-то идиотской причине, может потому что один из копов оказался
ревнивцем. Они спали на пустырях завернувшись в газеты, или иногда в
бумажные плакаты оборванные с рекламных тумб. Старший был вполне обычным
гомиком, но без слащавой манерности свойственной подобным типам в Америке,
он был жестким, простым, серьезным, и со страстной преданностью
собственной голубизне, как какой-нибудь придворный балетный танцор. Бедный
же 12-летний парнишка был обычным индейским мальчиком с большими карими
глазами, скорее всего сиротой. Он просто хотел чтобы Пичи иногда давал ему
кусочек тортильи и находил безопасное место для сна. Старший, Пичи,
подкрашивался косметикой, веки в фиолетовый цвет ну и так далее, довольно
ярко и нелепо, но выглядел он при этом скорее как актер в театральном
представлении. Как только копы показались опять, они заторопились куда-то
вдаль по печально извивающемуся червяку боковой улочки - мы увидели как
они промелькнули там, две пары их ног, мчащие их к темнеющим вдали хибарам
закрытого захламленного рынка. После этого Ирвин с Саймоном казались
вполне обычными людьми.
  Все это время толпы мексиканских тусарей толкались вокруг, большинство при
усах, все без денег, многие итальянского и кубинского происхождения.
Некоторые из них даже были поэтами, как я узнал позже, и у них
существовали свои иерархии и отношения Ученик - Учитель, прямо как в
Америке или в Лондоне: идешь по улице и видишь, как авторитетный чувак в
пальто растолковывает какую-нибудь закавыку из истории или философии
покуривающим сигаретки слушателям. Чтобы дунуть косячок травы они заходят
внутрь в комнаты и сидят там до самого рассвета размышляя чего это им не
спится. Но в отличие от американских тусовщиков утром им надо идти на
работу. Конечно все они воры, но похоже что крадут они только какие-нибудь
причудливые предметы поразившие их воображение, в отличие от
профессиональных воров и карманников которые тоже шатаются вдоль по
Редондасу. Это ужасная улица, просто тошнотворная. И почему-то музыка труб
несущаяся отовсюду делает ее еще ужасней. И несмотря на такое определение
"тусовщика" как человека способного встав в определенном месте на
определенной улице любого иностранного большого города этого мира вырубить
себе траву или торчалово без всякого знания языка, от всего этого хочется
побыстрей домой в Америку пред светлые очи Гарри Трумэна.

  18

  Именно этого-то уже давно и мучительно хочется Рафаэлю, он страдает больше
всех остальных. "Боже мой", причитает он, "все это похоже на старую
грязную тряпку которой вдобавок еще кто-то вытер плевки с пола мужской
уборной! Я лечу домой в Нью-Йорк, плевать я хотел на все! Я еду в центр,
снимаю там номер в дорогом отеле и жду когда мне пришлют деньги! Я не
собираюсь провести свою жизнь пялясь на гарбанзо в помойном ведре! Хочу
замок обнесенный рвом, бархатный капюшон на мою леонардову голову! Хочу
свое старое кресло-качалку времен Франклина! Бархатные занавеси хочу!
Звонок и дворецкого! Лунный свет в волосах! Хочу сидеть в кресле почитывая
Шелли и Чаттертона!"
Мы сидели в квартирке и выслушивали все это от него собирающего свои вещи.
Пока мы шатались по улицам он вернулся домой, проболтал всю ночь с бедным
старым Быком, и тоже угостился морфием. (Рафаэль самый толковый из всех
вас", сказал на следующее утро довольный Бык). Лазарус же проторчал все
это время дома и Бог его знает чем он там занимался, слушал наверное,
слушал и таращился в пустоту сидя один в комнате. Достаточно разок
взглянуть на бедного парня попавшего в ловушку этого сумасшедшего грязного
мира, чтобы задуматься о том что же случится со всеми нами, все, все мы
попадем в лапы собакам вечности в конце концов -
"Я не хочу умереть в этом убожестве" продолжал распространяться Рафаэль
нам внимающим прилежно. "Ах если б я жил в России на хорах древней церкви,
слагая гимны на органе! Почему я должен быть мальчиком из бакалейной
лавки? Это мерзко!" Он произнес это по нью-йоркски, как-то так: меегзко.
"Я не сбился с пути своего! Я получу все что захочу! Когда в детстве я
писался под себя и пытался спрятать простыню от матери, я знал что в конце
концов это закончится чем-то мерзким! И простыня слетела на мерзкую улицу!
И я увидел как бедная моя простынка слетела на другую сторону и обвисла
там на мерзком пожарном гидранте!" К тому моменту мы уже вовсю хохотали.
Он разогревался к своей вечерней поэме. "Я хочу мавританских сводов и
настоящих ростбифов! Приехав сюда мы ни разу даже не были в приличном
ресторане! И почему б нам не сходить позвенеть на колоколах Собора в
Полночь!"
"Отлично", сказал Ирвин, "Давайте завтра сходим в Собор на Сокало и
попросимся позвонить в колокола" (И они сделали это, на следующий же день,
втроем, они спросили разрешения у привратника и потом похватали
здоровенные канаты и принялись качаться на них вызванивая длинные гудящие
песни, которые возможно слышал и я сидя один у себя на крыше почитывая
Алмазную Сутру на солнышке - но меня не было с ними, и я не знаю точно что
там происходило).
  И тут Рафаэль, внезапно перестав болтать, начинает писать стих, Ирвин
зажигает свечку, и пока мы сидим расслабленно и негромко разговаривая, нам
слышится безумное шкррркр рафаэлева пера мчащегося по страницам. На
самом-то деле мы просто слышим это стихотворение в первый и последний раз
в этом мире. Это шебаршение звучит точно так же как и рафаэлевы вопли, в
том же ритме настойчивых уговоров перемеженных напыщенно жалобными
вскриками. Но в этом шкррркр каким-то образом слышатся еще и чудесные
превращения слов в английскую речь, происходящие в голове итальянца
который в своем прошедшем на Нижней Ист-Сайд детстве не говорил
по-английски ни слова пока ему не исполнилось семь. Как удивительно все же
устроена его голова, заполненная медоточивыми, глубокими, восхитительными
образами, которыми постоянно изумляет он всех нас читая свое ежедневное
стихотворение. Например, вчера ночью он прочитал "Историю" Г. Дж. Уэллса и
тут же сел переполненный потоком всех этих исторических имен и
восхитительно нанизал их на нить рифмы; там были какие-то парфяне, и скифы
с огрубелыми ручищами, и все это заставляло ощутить историю со всеми ее
ручищами-ножищами, а не просто понимать ее. И когда он выскрипывал свои
стишки в нашей свечной полутьме и тишине, никто из нас не говорил ни
слова. Тогда мне пришло в голову, какая же мы все таки отъехавшая команда,
отъехавшая в смысле общепринятого представления о том как надо прожить
жизнь. Пятеро взрослых американцев под шкрр-шкрр в полной тишине и при
свечке. Но когда он заканчивал, я просил "Ладно, а теперь может почитаешь
что у тебя там..."
"О Готорновы отрепья, игла сломалась, прореха расползается..."
И сразу видишь бедолагу Готорна, пусть он и таскает эту дурацкую корону,
но некому пришить ему заплату на его мансардочке в метели Новой Англии
(или где-то еще), как бы то ни было, может читателя это и не впечатлит
особо, но нас это поражало, даже Лазаруса, и мы по-настоящему любили
Рафаэля. Все мы были тогда в одной упряжке, нищие, в чужой стране,
искусство наше чаще всего просто отвергалось, безумные, честолюбивые, а на
самом-то деле настоящие дети. (Это позже, когда мы стали знаменитыми, эта
наша детскость была осквернена, но это потом).
  С верхних этажей, далеко разносясь по двору, слышно было мелодичное
слаженное пение тех самых мексиканских студентов которые свистели нам, под
гитары и все дела, деревенские любовные песенки кампо, и потом вдруг
неуклюжая попытка рок-н-ролла, видимо специально для нас. В ответ мы с
Ирвином стали напевать Эли-Эли, негромко, медленно и низко. Из Ирвина
получился бы настоящий еврейский кантор с чистым трепетным голосом. Его
настоящее имя было Абрам. Мексиканцы замолкли слушая. В Мексике совершенно
нормально когда люди собираются вместе чтобы петь, даже после полуночи и с
открытыми окнами.

  19

  На следующий день Рафаэль сделал последнюю попытку как-то взбодриться,
купив громадный ростбиф в Супермеркадо, набив его до отказа чесночными
дольками и запихав в духовку. Это было восхитительно. Даже Гэйнс пришел
пообедать с нами. Но в дверях вдруг появилась целая толпа мексиканских
студентов с бутылками мескаля в руках, и Гэйнс с Рафаэлем быстренько
улизнули пока оставшиеся довольно тухло развлекались. Заводилой всей этой
тусовки был здоровенный и добродушный красавец-индеец в белой рубашке
который очень рвался показать нам что такое настоящее веселье. Из него
наверное получился хороший доктор. Некоторые их остальных были усачами из
хороших местисо (метисных) семей, и один вечный студент, которому явно
доктором не стать уже никогда, постоянно вырубался просыпаясь только к
очередному стакану, а потом стал настаивать что мы должны пойти в какой-то
бордель, и когда мы добрались туда он оказался слишком дорогим, и все
равно его потом вышибли оттуда за нетрезвый вид. И вот опять мы оказались
на улице, стоя и вертя головой во все стороны.
  Так что мы помогли Рафаэлю перебраться в его дорогой отель. Там были
большие вазы, ковры, мавританские своды и американские туристки пишущие
письма в вестибюле. Бедняга Рафаэль сидел там в большом дубовом кресле и
оглядывался в поисках благодетельницы которая заберет его с собой, в
особняк на крыше чикагского небоскреба. И мы оставили его размышлять на
эту тему. На следующий же день он улетел самолетом в Вашингтон, будучи
приглашен пожить у Консультанта по Поэзии Библиотеки Конгресса США, где я
его и встречу до странности скоро.
  И сейчас перед глазами у меня стоит Рафаэль, пыль несется стремглав с
перекрестка, его глубокие карие глаза утопают за выступающими скулами, под
оленьим завитком волос, волос фавна, ах нет, волос обычного американского
уличного мальчишки... каким был и Шелли? И Чаттертон? И где ж они, все эти
погребальные пирамиды, где Китс, где Адонаис, где увенчанный лаврами конь
с херувимами? Бог его знает о чем он задумался. ("О жареных ботинках",
сказал он позднее в интервью Таймсу, но это ведь просто шутка).

  20

  Совершенно случайно получилось так что мы с Ирвином и Саймоном провели
чудеснейшее утро у озера Хочимилько, в Плавучих Райских Садах так и
просится мне на язык. Привела нас туда компания мексиканцев из парка. Для
начала мы отведали моле c индейкой в киоске на берегу. Моле с индейкой это
индейка под густо приправленным шоколадным соусом, очень вкусно. Но хозяин
киоска продавал также пульку (неочищенный мескаль) и я опять напился. Но
честное слово трудно представить себе более подходящее место для этого чем
Плавучие Сады. Мы наняли баржу и поплыли отталкиваясь шестами по сонным
каналам, среди плавающих цветов, и целые плавучие островки крутились
вокруг нас - Другие баржи плыли позади, направляемые шестами теми же
угрюмыми паромщиками, большие семьи праздновали на них свадьбы, и когда я
сидел там по-турецки с бутылью пульки у ног, до нас вдруг донеслись звуки
неземной музыки, и проплыли мимо меня далее, вместе с красивыми девушками,
детьми и стариковскими усами топырящимися что твои велосипедные рули.
Затем подгребли низенькие байдарки с женщинами продающими цветы. Корпуса
лодок едва виднелись, заваленные цветочными грудами. Вплывая в сонные
камышовые заросли, женщины останавливались чтобы перевязать свои букеты.
Всевозможные оркестры мариачи проплывали на юг и на север, и звуки их
мелодий смешивались в ласковом солнечном воздухе. Само судно наше казалось
мне лепестком лотоса. Когда плывешь отталкиваясь шестом, есть в этом
какая-то плавность какой не бывает когда гребешь веслами. Или на моторке.
Я был вдрызг пьян этой пулькой (как я говорил уже, неочищенным кактусовым
самогоном, вроде зеленого молока, омерзительным, пенни за стакан). Но все
равно приветственно махал проплывающим семействам. В основном я сидел в
восторженном исступлении ощущая себя в какой-то Буддовой Стране Цветов и
Песен. Хочимилько это то что осталось от большого озера, осушенного чтобы
построить на его месте Мехико-Сити. Можете себе представить как это
выглядело в ацтекские времена, баржи полные куртизанок и жрецов под лунным
светом...
  В сумерках этого дня мы играли в чехарду во дворике местной церквушки,
перетягивали канат. Вместе с Саймоном, сидевшим у меня на закорках, мы
умудрились завалить Панчо, на котором ехал Ирвин.
  По пути домой мы наблюдали салют празднества 16 Ноября на Сокало. Когда в
Мексике начинается салют все собираются на улице крича УУУ! и потом их
осыпает дождь обильных лохмотьев падающего пламени, настоящее безумие. Это
как на войне. Всем наплевать. Я видел как огненное колесо кружа слетело
прямо на головы сгрудившейся на площади толпе. Мужчины ринулись
вытаскивать детские коляски в безопасное место. Мексиканцы продолжали
поджигать все новые и новые штуковины, одна безумнее и огромнее другой,
громыхающие, шипящие и взрывающиеся со всех сторон. В конце концов они
запустили огневой шквал заключительных бумбумов, великолепных, закончив
грандиозным Боже-ж-ты-мой Бах-барабах! (и все отправились по домам).

  21

  Вернувшись в свою комнату на крыше после всех этих сумасшедших дней, я
отправился в кровать со вздохом "Когда все они уедут, я опять вернусь к
прежней жизни", неторопливая чашечка какао в полночь, безмятежный долгий
сон - Но на самом-то деле я понятия не имел чем стану заниматься. Ирвин
почувствовал это, как-то так уж получалось что он во многом направлял мои
действия, и сказал "Джек, ты провел много времени в покое на горе и здесь
в Мексике, почему б тебе теперь не вернуться с нами в Нью-Йорк? Там тебя
уже все ждут. Рано или поздно твою книгу напечатают, может быть даже в
этом году, ты сможешь повидаться с Джульеном, снимешь себе квартирку или
комнату в христианской общаге45 или еще где-нибудь. Пора тебе наконец
взяться за ум!" вопил он. "В конце-то концов?"
"За какой такой ум? О чем это ты?"
"Я о том что ты должен публиковаться, встречаться с людьми, заработать
денег, стать знаменитым международным автором, ездить по всяким местам,
раздавать автографы пожилым леди в Озоновом парке - "
"А как вы хотите ехать в Нью-Йорк?"
"Да просто посмотреть по газетам кто едет в ту сторону и хочет попутчиков
с оплатой расходов на бензин - Сегодня в газете одно объявление уже было.
Может мы даже сможем проехать через Новый Орлеан - "
"На кой хрен нам этот зан