Джек Керуак


                              Протекая сквозь...

                                КНИГА ВТОРАЯ






                                  Часть 1


  Протекая сквозь Мексику




  1

  И вот, после всего пережитого на вершине горы, где целых два месяца
оставался я в полном одиночестве никого не видя и не слыша ни одного
человеческого слова, началось для меня время полного переворота всех моих
представлений о жизни - Тогда я хотел сохранить это состояние абсолютного
покоя в мире общества, но в то же время тайно жаждал некоторых
удовольствий этим обществом доставляемых (таких как зрелища, секс,
удобства, хорошая еда и выпивка), всего того чего на горной вершине не
найдешь - Именно тогда я начал понимать что вся моя жизнь была поиском
покоя в творчестве, и не только в творчестве - Ведь я человек скорее
склонный к созерцанию чем к действию, древние даосы-китайцы называли это
"Недеянием" (У-Вэй), и способ жизни этот сам по себе прекрасней всех иных
и подобен неторопливому монастырскому деланию среди лихорадочной болтовни
жаждущих действия в этом и других "современных" мирах -
Я хотел доказать что способен "предаваться недеянию" даже находясь посреди
самого буйного общества, в котором я оказался спустившись с гор штата
Вашингтон в Сан-Франциско, как вы уже знаете, и проведя неделю в пьяных
"раздолбасах" (как сказал однажды Коди) с ангелами одиночества, поэтами и
персонажами Сан-францисского Ренессанса - Всего неделю и не более того,
после которой (с сильного похмелья и ясное дело с некоторыми угрызениями
совести) я запрыгнул на товарняк до самого Эл-Эй1 и отправился в Старую
Мексику чтобы опять оказаться в уединении но на этот раз в городской
лачуге.
  Понятное дело, что как художнику мне необходимы одиночество и что-то вроде
этой философии "недеяния", позволяющей мне проводить весь день в грезах,
записывая главы ускользающих из памяти мечтаний, которые годами позже
составляются в целую повесть - И в этом смысле я не посоветовал бы всем,
поскольку все не могут быть художниками, мой образ жизни как подходящую
философию - В этом смысле я просто чудак, вроде Рембрандта - Рембрандт мог
писать портреты деловых бюргеров позирующих ему в свободную минутку после
обеда, но ночью, когда они спали отдыхая перед очередным рабочим днем,
старый Рембрандт бодрствовал в своей студии нанося легкими прикосновениями
пятна темноты на свои холсты - И бюргеры не требовали от Рембрандта быть
кем-то еще кроме как художником и поэтому они не стучались в полночь в его
дверь и не спрашивали: "Почему ты так живешь, Рембрандт? Почему ты
проводишь свои ночи в одиночестве? О чем это ты грезишь?" А также они не
ожидали от Рембрандта что он повернется к ним и скажет: "Вы должны жить
так как я, принять философию одиночества, и другого пути нет".
  Итак я искал себе спокойной жизни заполненной созерцанием во всей его
утонченности, и не только чтобы заниматься своим искусством (в моем случае
прозой, повествованием) (прозаическим описанием того что я видел и того
как я это увидел), также я пытался найти свой собственный способ жизни, то
есть, я хотел увидеть мир с точки зрения одиночества и медитировать на
этот мир не впутываясь в сумятицу его свершений, которые уже тогда пугали
меня и внушали мне отвращение - Я хотел быть Человеком Дао, наблюдающим
облака и не обращающим внимания на бушующую под ними историю (что после
Мао и Камю уже непростительно?) (но придет время) -
Но мне и в голову не могло придти что, несмотря на всю мою решимость, мой
опыт творчества в одиночестве и свободу моей бедности - мне не могло
придти в голову что меня тоже затянет в деятельность этого мира - Я не
думал что может так случиться что -
Ну ладно, перейдем к подробностям, в которых-то и вся суть дела -

  2

  Сначала все шло как по маслу, после того как я увидел тот тюремный автобус
на выезде из Лос-Анджелеса, и даже когда полицейские остановили меня той
ночью в аризонской пустыне когда в два часа ночи при свете полной луны я
пешком выбирался из Таксона чтобы расстелить свой спальник на песке
где-нибудь за городом - И обнаружив что у меня хватает денег на отель, они
хотели знать почему я все же собираюсь спать в пустыне - Невозможно
объяснить это полиции, не станешь же пускаться в долгие рассуждения - В те
времена я был отчаянным сыном солнца, весил всего 165 фунтов и мог идти
многие мили без передышки с полным рюкзаком за плечами, и сворачивал себе
самокрутки на курево, и знал как удобно устроиться на ночлег в пересохшем
русле ручья, и даже как прожить на жалкие гроши - Теперь же, после
перенесенного мною ужаса литературной известности и водопада выпивки
протекшей сквозь мою глотку, нескольких лет прятанья дома от сотен
охотников до моего времени (полуночный камешек в мое окно "Эй Джек,
выходи, давай выпьем, вокруг такое творится!") - ой - И когда круг
замкнулся вокруг меня, старого независимого вероотступника, я стал
выглядеть как Буржуа, с брюшком и так далее, и это начало отражаться на
моем лице гримасой недоверчивости и сытости (они ведь всегда неразлучны
друг с другом?) - Так что (ну, почти) если б копы сейчас остановили меня в
два ночи на трассе, я не удивился бы если б они просто козырнули мне - Но
тогда, всего пять лет назад, я выглядел дико и необузданно - Они окружили
меня двумя патрульными машинами.
  И направив лучи своих фонариков на меня, стоящего на дороге в джинсах и
рабочей одежке, с громадным ужасающим рюкзаком за плечами, они спросили: -
"Куда направляешься?", точно такой же вопрос они задали мне годом позже
под телевизионными софитами в Нью-Йорке "Куда вы направляетесь?" - И точно
так же как не объяснишь этого полиции, не скажешь и обществу "Я ищу покоя".
  Разве это так важно?
  Подожди, и ты увидишь.

  P.S. Представь себя объясняющим тысяче беснующихся на токийских улицах
танцоров Змеиных Танцев2 что ты ищешь покоя и поэтому вне их карнавала!


  3

  Мехико - прекрасный город для художника, где можно раздобыть дешевое
жилье, хорошую еду, полно развлечений субботними вечерами (включая
продажных девочек) - Где можно беспрепятственно бродить по улицам и
бульварам в любой час дня и ночи, и маленькие вежливые полицейские даже не
смотрят на тебя занимаясь своими собственными делами, то есть раскрытием и
предотвращением преступлений - Перед моим внутренним взором Мехико-сити
всегда предстает как город жизнерадостный и восхитительный (особенно в 4
часа дня, когда летний проливной дождь заставляет людей спешить по
сверкающим тротуарам отражающим синие и розовые неоновые огни, спешащие
индейские ноги, автобусы, дождевики, промозглые бакалейные лавочки и
сапожные мастерские, милые ликующие голоса женщин и детей, сдержанное
возбуждение мужчин до сих пор выглядящих настоящими ацтеками) - Свет свечи
в одинокой комнатушке и писание повести о мире.
  Но приехав в Мехико, я всегда поражаюсь тому что позабыл некоторую все же
безотрадность, и даже грусть, темноту, которую например чувствуешь при
виде какого-нибудь индейца в коричневом ржавого цвета костюме, в белой
рубашке с распахнутым воротом, ждущего автобус на Сиркумваласьон, с
коробкой завернутой в газету (Эль Диарио Универсаль), автобус его забит
сидящими и болтающимися в ременных петлях людьми, внутри мерцает
темно-зеленый мрак, освещения нет, и ему предстоит трястись в нем по
глинистым ухабистым закоулочкам добрых полчаса до пригородных глинобитных
трущоб где навсегда воцарилась вонь дохлятины и дерьма - И упиваться
описанием убожества этого человека просто-напросто нечестно, это, в конце
концов, недостойно - И я не стану этого делать - Его жизнь это ужас - Но
тут вдруг на глаза вам попадается полная индейская старушка в платке
держащая маленькую девочку за руку, они идут в пастелерию3 за
разноцветными пирожными! Девчушка счастлива - Лишь в Мексике, искренней и
невинной, рождение и смерть кажутся чем-то действительно стоящим...


  4

  Я приехал в город на автобусе из Ногалеса и немедленно снял себе
глинобитную мазанку стоявшую на крыше дома, обустроил ее на свой вкус,
зажег свечу и принялся писать о спуске-с-горы и безумной неделе
проведенной в Фриско.
  И единственной моей компанией был обитавший внизу подо мной, в мрачной
комнатушке, старый мой приятель 60-летний Бык Гэйнс.
  Он тоже жил жизнью спокойной.
  Как всегда неторопливый, вечно одна и та же история, вот стоит он
сутулящийся и худощавый, поглощенный бесконечными поисками в карманах
пальто, ящиках комода, чемодане, под коврами и ворохом газет своих
бесчисленных заначек торча - Он говорит мне "Такие вот дела, мне тоже
хочется мирной жизни - Наверное у тебя есть твое искусство как ты
говоришь, хоть и не похоже на то" (косясь на меня из под очков чтобы
посмотреть как мне эта его шуточка) "но у меня есть мой дозняк - И пока у
меня есть мой дозняк, я совершенно удовлетворен тем что могу сидеть
спокойно дома и читать Очерки истории Г. Уэллса, которые я перечитал
кажется уж сотню раз - И мне вполне достаточно чашечки Нескафе под рукой,
газеты, бутерброда с ветчиной по случаю, и парочки колес барбитуры на сон
грядущий, м-м-м-м-м" -
Каждый раз заканчивая фразу Гэйнс издает это "м-м-м-м-м", дрожащий глухой
стон торчка, стон какого-то тайного смеха или удовольствия от удачно
законченной фразы, законченной с некоторым шиком, как в этом случае
"парочки колес барбитуры" - Но даже говоря "Пойду-ка я что ли спать", он
добавляет это "м-м-м-м-м", и ты понимаешь что это просто такой его способ
пропеть сказанное - Вроде как, представьте себе индийского певца
выпевающего этот звук под ритм таблов и дравидийских барабанчиков. Старый
гуру Гэйнс, первый из множества подобных персонажей встретившихся мне с
тех наивных времен - И он продолжает похлопывать по карманам своего халата
в поисках утерянной кодеинетты, забыв что уже проглотил ее прошлой ночью -
У него есть типичный наркомански унылый комод, с зеркалами в полный рост
на обеих скрипучих дверцах, внутри него висят поношенные нью-йоркские
одежки чьи карманы после 30 лет наркомании можно уже выпаривать на ложке -
"Во многих отношениях", говорит он, "есть много общего между так
называемым торчком и так называемым художником, оба они хотят чтобы их
оставили одних, в покое, наедине с тем что им нужно больше всего - Они не
носятся как угорелые ища чего бы такого им сделать, потому что самое для
них важное у них внутри, и часами могут сидеть без движения. Они
восприимчивы, так сказать, и не гнушаются чтением хороших книг.
Посмотри-ка на эти картины Ороско, которые я вырезал из мексиканского
журнальчика и повесил на стену. Я все время их рассматриваю, я их люблю -
М-м-м-м-м-м".
  Он поворачивается, высокий и похожий на чародея, и начинает делать себе
бутерброд. Длинными тонкими белыми пальцами он подцепляет кусочек хлеба,
ловко, будто пинцетом. Затем кладет на хлеб ветчину, тщательно ее
укладывая и подравнивая, эта медитация длится почти две минуты. Потом он
кладет сверху еще один кусочек хлеба и относит бутерброд к себе на
кровать, садится на ее край прикрыв глаза и размышляет о том, способен ли
он его съесть, с зарождающимся м-м-м-м-м-м. "Точно тебе говорю",
произносит он начиная вновь свои поиски старой ватки в прикроватной
тумбочке, "у торчка и художника есть много общего".

  5

  Окна его комнаты открываются прямо на мостовую Мехико, по которой проходят
тысячи парней, ребятишек и тараторящих людей - С улицы видны его розовые
занавески, похожие на занавеси персидских покоев, или цыганской комнатушки
- Внутри же стоит растерзанная кровать продавленная посередине, также
прикрытая розовым покрывалом, и удобное кресло (старенькое, но его длинные
старческие ноги удобно свисают с него почти вровень с полом) - Затем
"горелка" на которой он подогревает воду для бритья, что-то вроде старого
электронагревателя перевернутого вверх ногами (честно говоря, никак не
могу припомнить в точности это диковинное, гениальное и очень простое
изобретение, такое могло придти в голову только торчку) - Затем горестное
ведерко в которое старый инвалид ходил в туалет, и вынужден был после
подниматься каждый день вверх по лестнице чтобы опорожнить его в
единственную в доме уборную, услуга которую я всегда оказывал ему когда
мне доводилось жить поблизости, а это случалось уже второй раз - И всякий
раз, поднимаясь наверх с этим ведром под взглядами всех женщин этого дома
я вспоминал чудесные слова Будды: "Вспоминается мне, что за время пятисот
предыдущих перерождений я использовал жизнь за жизнью чтобы практиковать
смирение и взгляд на собственное существование как на покорное служение
праведного существа, призванного страдать беспрекословно" - Или, другими
словами, я знал что в моем возрасте, в 34 года, лучше прислуживать старику
чем ехидствовать в праздности - Я думал о своем отце, вспоминал как
помогал ему сходить в туалет когда он умирал в 1946-м - И не сказать чтобы
я был образцом страдальца, ведь и я более чем внес свою лепту в дело
идиотского греха и глупого хвастовства.
  В комнате Быка царила Персия, будто бы он старый Гуру Министр какого-то
восточного Двора временно принимающий наркотики в далеком городе зная
постоянно что его участь - быть отравленным царской женой по некоей старой
зловещей и загадочной причине, о которой он не скажет ничего кроме
"М-м-м-м-м".
  И когда старый Министр ехал со мной в такси направляясь в центр города
пополнить свой запас морфия, он всегда садился подле меня касаясь своими
костлявыми коленями моих - Он никогда даже не пробовал ни положить ладонь
мне на руку когда мы были с ним в комнате наедине, ни даже коснуться меня
пальцем чтобы привлечь внимание к своим словам, но на задних сиденьях
такси он становился преувеличенно дряхлым и беспомощным (думаю, чтобы
надурить таксистов) и облокачивался своими сведенными вместе коленями на
мои, и даже обмякал на сиденье как старый обнищавший игрок на скачках - Но
при этом, когда мы вылезали из машины и шли по тротуару, он футов на
шесть-семь отставал от меня держась у меня за спиной, будто мы были друг с
другом незнакомы, что было очередной его уловкой чтобы обмануть шпиков в
этой стране его изгнания ("Человек из Цинциннати"4, говаривал он) -
Таксист видел инвалида, населенье же мостовых видело дряхлеющего богемного
страца, бредущего в одиночестве.
  К этому времени Гэйнс был уже широко известным персонажем, каждый день
своей нью-йоркской жизни он крал по дорогому пальто и закладывал его чтобы
купить торча, такой вот великий вор.
  Его рассказ: "Когда первый раз я приехал в Мексику, какой-то козел спер
мои часы - Я пошел в лавку торгующую часами, и в разговоре размахивал там
рукой все время пока не подцепил (выудил) (стибрил) другой рукой себе
новые, и вышел с ними, и квиты! - Я так разозлился что сильно рисковал, но
все же никто меня не заметил - Я должен был вернуть себе часы назад -
Ничто не может быть хуже для старого вора - "
"Спереть часы в мексиканской лавке это кое-что!" сказал я.
  "М-м-м-м-м"
Затем он послал меня с поручением: в лавку за угол, купить вареной ветчины
нарезанной специальной машинкой хозяином греком, который был типичным
жмотским мексиканским торгашом но почему-то ему нравился Старый Бык Гэйнс,
и он называл его "Сеньор Гар-ва" (почти как на санскрите) - Потом мне
пришлось тащиться на улицу Инсургентес в Сирс Робак за его еженедельными
Ньюс Рипорт и Тайм, которые он от корки до корки прочитывал сидя в своем
кресле, опьяненный морфием, иногда засыпая прямо в середине какого-нибудь
высказывания в люсовском5 стиле, но просыпался чтобы дочитать его начав
точно с места где отключился, и все это для того лишь чтобы опять заснуть
на следующей фразе, так и сидел он поклевывая носом, пока я задумчиво
витал в облаках в обществе этого прекрасного и тишайшего человека - В его
комнате, комнате его изгнания, хоть и мрачноватой, как в монастыре.

  6

  И еще я должен был ходить в супермеркадо6 покупать его любимые конфеты,
треугольные шоколадные фигурки со сливочной начинкой и замороженные - Но
когда подходило время идти в прачечную, он отправлялся вместе со мной
чтобы перекинуться там парой шуток со стариком китайцем. Обычно он
спрашивает его: "Где твой опиум?" и рукой изображает опийную трубочку.
"Давай говори, где!"
И маленький сморщенный опиюшник-китаец всегда отвечает "Не знаю совсем. Не
не не"
"Эти китайцы самые хитрожопые торчки в мире", говорит Бык.
  Мы залезаем в такси и опять едем в центр, он чуть облокачивается на меня
со слабой улыбочкой - Говорит "Скажи таксисту пусть тормозит у каждой
встречной аптеки, а сам выскакивай и покупай там по трубочке кодеинетты,
держи вот пятьдесят песо". Так мы и делаем. "Незачем палиться по-глупому,
чтобы эти аптекари смекнули что к чему и потом стуканули на нас". И по
пути домой он всегда просит таксиста остановиться у Сине такого-то,
ближайшего кинотеатра, и проходит квартал пешком чтобы таксист не знал где
он живет. "И когда я перехожу границу, меня им не поймать, потому что я
держу палец в заднице!"7
Что за дурацкая картина, старик переходящий пешком границу засунув себе в
задницу палец?
  "У меня есть резиновый палец, типа тех которые доктора используют.
Заполняю его торчем, засовываю - Никто не может стукануть на меня потому
что у меня палец в заднице! К тому же я всегда перехожу границу в новом
месте", добавляет он.
  Когда мы возвращаемся из очередной поездки на такси все домохозяйки
приветствуют его с почтением "Сеньор Гарв-а! Си?" Он открывает свой
висячий замок, потом еще один дверной замок снизу, и толкнув дверь заходит
в комнату, в ней промозгло от постоянной сырости. Сколько не жги тут
дымящую керосиновую печку, не помогает. "Джек, если бы ты действительно
хотел помочь старику, ты отправился бы со мной на Западное Побережье
Мексики и мы поселились бы в крытой травой лачуге, курили местный опиум на
солнышке и разводили цыплят. Вот как хотелось бы мне закончить дни свои".
  У него худощавое лицо, с прилизанными водой как у подростка седыми
волосами. Он надевает свои малиновые шлепанцы, садится в кресло и,
убаюканный дозой, начинает перечитывать Очерки Истории. День за днем он
наставляет меня целыми лекциями на самые разные темы. Когда же приходит
мое время удалиться в свою мансарду на крыше и писать, он говорит
"М-м-м-м-м, еще так рано, почему бы тебе не остаться еще немножко".
  За розовыми занавесками город жужжит и напевает свое ночное ча-ча-ча. А
тут он все продолжает бормотать: "По всей видимости, тебя интересует
мистика, Джек - "
И я продолжаю сидеть с ним, и когда он ненадолго засыпает, мне не остается
ничего другого кроме как размышлять, и часто я думал так "Да как может
кто-то, утверждающий что он находится в здравом рассудке, назвать этого
кроткого старика злодеем - пусть он десять раз вор, и что это такое,
вор... преступный... как все ваши повседневные почтенные дела... воры?"

  7

  За исключением тех времен когда он неистово мучился из-за недостатка
своего лекарства и я по его наводкам должен был мотаться по трущобам, где
его знакомцы по имени Тристесса8 или Чернушник9 сидели за своими
собственными розовыми занавесками, я проводил время в спокойствии на своей
крыше, особенно меня радовали звезды, луна, прохладный воздух здесь
наверху, на расстоянии трех лестничных пролетов над гремящей музыкой
улицей. Там я мог сидеть на краю крыши, смотреть вниз и слушать ча-ча-ча
музыкальных автоматов из закусочных с тако10. И я попивал себе потихонечку
винцо, мой собственный наркотик полегче (для приятного возбуждения,
доброго сна, созерцания, или просто за компанию11) - и, когда день
заканчивался и все прачки дома засыпали, вся крыша оставалась мне одному.
И я расхаживал по ней в своих мягких пустынных ботинках. Или заходил в
домик и ставил на огонь очередной котелок кофе или какао. И засыпал
прекрасно, а просыпался на заре яркого солнечного дня. Я написал целый
роман, закончил еще один, и написал целую книжку стихов.
  Время от времени старый бедняга Бык с мучительным труд