Что было делать? Я открыл окно. Воробьи на всякий случай упорхнули на
липу. "Что?  Что? Что?" -- волновались молодые. "Как  -- что! -- прикрикнул
на них Бесхвостый. -- Сейчас насыплет нам корму. Пусть бы попробовал не на-
сыпать!"
      "А я  не верю!  Не верю! Не верю!" --  голосила маленькая воробьиха с
самой верхушки дерева.
      Я насыпал на  подоконник крошек, немного каши, набросал кусочков бул-
ки. И закрыл окно. Бесхвостый торжествующе чирикнул:
      "Ну что? Не говорил я вам?  Видите -- он совсем ручной! Он все сдела-
ет, только надо с ним построже! Да не толкайтесь вы! Становитесь в очередь!
В очередь!" -- кричал он на воробьев, которые тучей налетели на корм.
      "А я все равно не верю!  Не верю! Не ве..." -- крикнула маленькая во-
робьиха с верхушки липы и не закончила, заметив, что я появился во дворе.
      "Спасайся кто может!" -- завопили  молодые  и  мгновенно очутились на
дереве. На окошке остался только Бесхвостый и еще  несколько старых воробь-
ев.
      "Трусы! --  крикнул Бесхвостый молодым.  -- А вы знаете, зачем пришел
человек?" Молчание. Ни один воробей даже пискнуть не  смел. "Человек принес
пшенной каши нашему  старейшине! -- сказал Бесхвостый. -- Внимание! Смотри-
те! Сейчас увидите своими глазами".
      "А я не верю!" -- вполголоса чирикнула упрямая  маленькая воробьиха и
замолчала. И как зачарованная следила за тем, что происходит.
      Я подошел к скворечнику и говорю старому воробью:
      -- Ну как дела, старик? Не забыл меня?
      А он -- ничего. Делает вид, что не слышит. Только смотрит на меня ис-
подлобья. Протягиваю к нему ладонь, а на ладони -- пшенная каша. Мне извес-
тно, что старик обожает пшенную кашу. Держу руку над головой и не шевелюсь.
Воробей не спускает с меня глаз и тоже не шевелится.
      Начинаю тихонько насвистывать.  Была  у нас такая воробьиная песенка,
хорошо нам обоим знакомая еще с прошлого года.
      Воробушек наклонил головку, прислушался. Пересел на  другую сторону и
снова прислушался.
      "Так! -- чирикнул он мне. -- Да! Знаю эту песенку! Ты все тот же!"
      Я старался убедить его, что он может мне доверять. Смотрел ему в гла-
за так  же, как и год тому назад, насвистывал ту же самую мелодию и предла-
гал ему такую же золотистую, как и прежде, кашу.
      Воробьи на липе наблюдали за нашей встречей с разинутыми от изумления
клювиками.
      "Свистит, как  дрозд! Человек свистит, как  дрозд! -- шепнул  один, и
все подхватили: -- Как дрозд! Как дрозд!" И вдруг замолчали. Поглядывали то
на меня,  то на Патриарха. Старик прошелся по  прутику и отскочил. Прошелся
еще раз и опять отскочил. Дошел до самого конца, взмахнул крылышками и...
      "Сел человеку на голову!" -- шепнул с ужасом Ячменек -- вожак молодых
воробьев.
      "Не хочу  на это смотреть! Ой-ой! Худо мне!"  -- чирикнула в отчаянии
молодая воробьиха и тяжело, камнем, слетела вниз, в густой куст шиповника.
      А Патриарх перепорхнул с головы на мою вытянутую руку. Заглянул мне в
глаза своими умными глазками:
      "Каша отличная!" -- весело чирикнул он и стал подбирать с моей ладони
золотистые зернышки.
      -- Дядя, погладь его, -- шепнула Крися, стоявшая за моей спиной.
      "Ты знаешь,  что я не люблю, когда меня  гладят, и вообще остерегаюсь
резких движений, правда?" -- чирикнул мне воробей.
      -- Знаю, знаю, старина, -- успокоил я его. -- Можешь быть уверен, что
я не  шелохнусь... А  ты, Крисенька, имей в виду:  если хочешь с кем-нибудь
подружиться, уважай его обычаи,  иначе ты не сумеешь жить с животными  в на
стоящей дружбе, -- сказал я Крисе.
      Патриарх, подбирая кашу, вкратце рассказывал мне, что произошло в во-
робьином мире за то время, что мы не виделись.
      "Будем тут у тебя зимовать", -- сказал он напоследок. И  перелетел на
приступку скворечника.
      "Ну что? Видели?" -- крикнул Бесхвостый остальным.
      "Чудо! Диво!" -- дружным хором отвечали воробьи.
      "Совсем ручной человек,  правда? -- похвастался он. -- Только помните
-- строже с ним! Никаких церемоний! Понимаете?"
      "Понимаем!" -- отвечали воробьи. А маленькая самочка тихонько пискну-
ла с куста шиповника:
      "Не хочу на это смотреть! Не хочу ничего понимать! Добром это не кон-
чится!"
      Но никто ее не слушал. Все воробьи, во главе с  Бесхвостым, бросились
на оконный карниз. В мгновение ока подобрали все дочиста. И тогда-то начал-
ся первый  урок! Трудно мне  повторить, даже примерно, как нехорошо, нетак-
тично со мной поступали. Ни одного доброго слова! Сплошь крик и брань!
      Напрасно маленькая самочка  предупреждала, что так вести себя не сле-
дует и все это  плохо кончится. Бесхвостый поколотил ее, и она  притихла. А
сам Бесхвостый, не помня себя, кричал:
      "Проучите  его!  Нечего с ним цацкаться! Никаких телячьих  нежностей!
Так его! Строже!"
      Но и у меня есть самолюбие!  Я не дал крикунам ни половинки зернышка.
Только после обеда они получили что им полагалось. И уже не на карнизе, а в
воробьиной столовой, то есть на фрамуге, оставшейся в  замурованном окне. И
с этого памятного утра началась наша совместная жизнь.
      Жаловаться я не могу. Сложилась  она  вполне сносно. Если и бывали  у
меня неприятности, то только тогда,  когда  я запаздывал с едой. Беда  мне,
если воробьиный  завтрак или  обед опаздывал хотя бы на  минуту или даже на
несколько секунд. Доставалось тогда  мне  на орехи! Что поделаешь! Порядок,
конечно, должен быть. И приходилось мне  сокрушенно бить себя в грудь и го-
ворить: "Сам виноват, милый мой!"
      Итак, как я уже сказал, отношения наши сложились в общем удовлетвори-
тельно. Хуже,  однако, пошло дело  у воробьев, когда они решили "приручить"
весь двор. Правда, старшие  -- почтенные псы Чапа и Тупи --  не интересова-
лись воробьиными  делами, зато собачья  мелюзга весьма не любила, когда во-
робьи заглядывали в  ее  миски. Молодые собаки приручить  себя  не дали. Не
удалось приручить и  Мусю-галку. Не примирился  с ними и  Пипуш-ворон,  наш
"ангел-хранитель",  птица  мудрая и терпеливая, но неумолимо проводившая  в
жизнь свои планы. Пипуш объявил воробьям войну не на жизнь, а на смерть.
      Здесь не место рассказывать о ней. Это было бы несправедливо по отно-
шению к Пипушу,  который заслуживает отдельной повести. Поэтому обойду мол-
чанием  историю  этой  войны и скажу только, что к весне мы, люди, стали до
того ручными, что воробьям ничего не оставалось желать. Одна только Катери-
на еще кое-как держалась, отстаивая свою  независимость  от  воробьев.  Она
сопротивлялась им как могла. Но мы с Крисей? Пичужки делали с нами все, что
хотели. Бесхвостый научил их, что все наше добро на самом  деле принадлежит
не нам, а воробьям. Когда мы  на веранде обедали или завтракали, нам прихо-
дилось очень спешить и следить за каждым куском, оставленным на  столе, по-
тому что воробьи тащили все что угодно прямо из-под рук.
      Бесхвостый распоряжался на террасе, как будто нас вообще не существо-
вало. Стоило ему услышать звон посуды, он кричал:
      "Внимание! Чир, чир, чир! Сейчас подадут  кушанье! Внимание! Помните,
что, хотя мы не можем запретить  людям есть при нас, объедаться им не пола-
гается!"
      И в ту же самую минуту туча воробьев рассаживалась на  окнах террасы.
Они ждали.  Стоило только появиться  чему-нибудь съедобному на столе -- они
тут как тут! И хватали все, что могли проглотить! Они даже обижались, когда
кто-нибудь из нас осмеливался, скажем, протянуть руку к  булке, которую они
считали своей.
      Как-то у  меня вышел острый  конфликт с одной воробьихой изза кусочка
печенья. Она  выхватила его  у меня из-под рук. Но  кусок был слишком тяжел
для того, чтобы она с ним могла упорхнуть. Она тащила его по столу. Дотащи-
ла до  края. Печенье упало на пол. Я вижу, как она барахтается со своей до-
бычей на полу, и наклоняюсь, чтобы ей помочь. А воробьиха бросилась на меня
с разинутым клювом!
      "Чего пристаешь? -- сердито чирикнула она. -- Твое,  что ли, печенье?
Не трогай! Я тебя не просила помогать! Добрый какой нашелся!"
      Что тут было  делать?  Приходилось покориться превосходящей силе, раз
уж было решено доказать воробьям, что может существовать "совершенно ручной
человек", правда?

      8

      Я не хотел бы, впрочем, чтобы вы были о воробьях плохого мнения.
      Бесхвостый их убедил, что со мной надо обращаться  строго, без всяких
поблажек, церемоний и цацканья. Они поверили  ему  и  действовали  соответ-
ственно. Бывали они порой, быть может, не слишком приятными соседями. Но не
все. Были между ними и такие,  которые приходили ко мне не только для того,
чтобы я их накормил. Прилетали и поговорить со мной. Часто навещал меня Яч-
менек. Он садился на открытую форточку, заглядывал в комнату и щебетал:
      "Ты тут? Что у тебя слышно? Чир, чир, чир!"
      Он рассказывал мне всякую всячину.  Понять  мне  его было трудновато,
потому что  чирикал он быстро, поспешно,  словно икал. Рассказывал  все так
живо, с  таким жаром, что ни минуты не мог посидеть на месте. Все время пе-
рескакивал то туда, то сюда, крутился, вертелся, нервно дергал хвостиком.
      И маленькая воробьиха -- та самая, которая всегда не вовремя выскаки-
вала с вопросами, -- частенько навещала меня. Она не задерживалась на окош-
ке, а прямо влетала  в комнату. Не видал я существа более  любопытного, чем
эта малышка. Все ее интересовало. Тысячу раз осматривала она каждую  вещь и
тысячу раз спрашивала: "Что это? Что? Чир, чир, чир!"
      Однажды зимой -- а зима в тот год была очень суровая -- воробьиха за-
летела в кухню. Она увидела над раковиной открытый кран, из которого тонкой
струйкой сочилась вода. Самочка села на край раковины.
      Некоторое время прислушивалась к шуму текущей воды. И вдруг запела:
      "Весна! Весна! Весна"
      Потом выпорхнула во  двор. Убедилась, что  там еще нигде  нет  весны.
Весна только  на кухне, над раковиной. И вернулась,  чтобы снова спеть свою
весеннюю песенку. С тех пор она  прилетала каждый день и уже не интересова-
лась вещами  в комнатах,  а прямиком летела в кухню,  к раковине. Если кран
был закрыт, кричала: "Сделайте весну! Почему нет весны?" Мы открывали кран,
и маленькая воробьиха пела свою песенку.
      Я уверен, что на  воробьиных  собраниях, когда другие жаловались, что
так еще далеко до настоящей весны, воробьиха выскакивала с собственным мне-
нием на этот счет. И ей  наверняка попадало от Бесхвостого, потому что Бес-
хвостый не переносил, чтобы ему противоречили.

      9

      Пришла наконец  весна,  настоящая,  долгожданная. Игрались свадьбы. В
один прекрасный день липа опустела. В саду остался только Патриарх.  Был он
бездомен--  скворцы  выгнали  его  из скворечника -- и  одинок.  Бесхвостый
что-то там  устроил,  сплел  какую-то  интригу,  словом, старейшина остался
один-одинешенек. Внезапно лишиться власти,  доверия,  оказаться отщепенцем,
никому не нужным, лишним  -- это очень неприятно, правда? Мне было  от души
жаль старика. С того времени, когда он, изгнанный из скворечника, поселился
на веранде, под самым потолком  --  на проводе от электрического звонка,  я
делал все что мог, чтобы  смягчить  ему горечь одиночества и старости.  Ибо
воробушек старел, слабел с каждым  днем.  Он, правда, приходил ко мне.  Но,
сидя на  столе, тяжело опирался  на хвост.  Ел пшенную кашу,  но клевал  ее
как-то нехотя, без аппетита. Смотрел на меня и время от времени ронял:
      "Чир! Болят у меня крылья, знаешь?"
      Или:
      "Мир уже не тот, что прежде! Да!"
      А иногда:
      "Чир! Солнце теперь уже не греет так, как во времена моей
юности, правда?"
      А порой чирикал грустно-грустно, словно вздыхал: "О, как одинока ста-
рость!"
      С каждым днем старый воробей становился все неподвижнее, равнодушнее,
скучнее. Почти не сходил со своего  места под потолком. Входя на веранду, я
кричал ему:
      -- Как дела, старина? -- и насвистывал нашу воробьиную мелодию.
      Он тогда отвечал мне сверху:
      "Чир! Я тут! Спасибо, что не забыл меня! Но я к тебе не полечу. Устал
я слишком!"
      И вот как-то в разгаре лета, перед самым вечером, на веранду залетела
упрямая воробьиха, Ячменек и еще несколько  воробьев.  Они  что-то  кричали
старику, что-то  рассказывали ему, доказывали.  Патриарх слетел к ним. И на
окне веранды состоялось совещание.
      "Видно, Бесхвостый оскандалился и воробьи хотят  от него избавиться",
-- подумал я, видя, что  старик  неожиданно оживился и начал куда-то  соби-
раться. Он  тщательно умылся в  миске для питья, отряхнулся, причесался. Он
казался помолодевшим,  когда прощался со мной и напоследок  ел пшено у меня
из рук.  Воробушек торопился, разбрасывал  зерна, -- он, который всегда так
старательно выбирал каждое зернышко!
      "Будь здоров! Спасибо тебе  за все!" -- чирикнул он и поглядел  мне в
глаза так сердечно, как это умел только он.
      Хотел было взлететь. И  вдруг  наклонился вперед, потом сильно покач-
нулся назад. Поглядел на меня и упал навзничь. Все маленькие птички умирают
лапками вверх. Мы похоронили Патриарха под розой, белой махровой розой, ко-
торая росла возле южной стены нашего дома. Там было кладбище  животных, ко-
торые жили с нами и были близки нашему сердцу.


      ЕВРОПА

      1

      Европа? Часть света? Так о чем пойдет речь -- о географии, что ли?
      Ничего подобного.  Европа -- это  кот, вернее, кошка. Она свалилась к
нам как снег на голову. Вернее,  как дождь. Было это ранней весной. Зарядил
проливной Дождь и надолго. Было холодно. Уже несколько дней не хотелось но-
са на улицу показать. Собаку на двор не выгонишь.
      Видали такую чудную погодку? Видали? Тогда не удивляйтесь, что Крися,
моя племянница, изо всех сил старалась  не скучать и, несмотря на это, ску-
чала. Я заметил это по вопросам, которые она мне задавала. Не сказать, что-
бы они были особенно умные:
      -- А что было бы, если бы на дубе росли груши? А что было бы, если бы
вода была не мокрая?
      Слыхали такие  вопросы? Ну, так позвольте мне их  вам не повторять. Я
люблю Крисю, и, поверьте мне, она девочка милая и неглупая. Но затянувшаяся
непогодь хоть кого выведет из равновесия.
      Наконец Крисенька вытащила свою  любимую  куклу Розочку, Что-то ей не
понравилось в куклиной юбке. Начались примерки, кройка, шитье. Ножницы щел-
кали, да  и языку доставалось. Потому  что Крися, когда  что-нибудь делала,
мучила свой язычок, будто именно на него взъелась. Прикусывала его то с од-
ной стороны, то с другой. И, если только язык шел в ход, можно было не сом-
неваться, что Крися чем-то серьезно занялась.
      -- Ты слышишь?
      -- Что?
      -- Послушай-ка!
      Крися оставила свои лоскутки. Мы  навострили  уши.  За окном слышался
явственный писк.
      -- Ребенок плачет, -- говорит Крися.
      -- Тогда, наверно, очень маленький.
      -- Наверно, ребенок, -- повторяет Крися. -- Темно на дворе, он заблу-
дился и не может попасть домой. А там мама волнуется!
      -- Так зачем же она отпустила такого малыша?
      -- Потому что не могла с ним пойти. Может, у нее еще дети есть, боль-
ные? О боже, как плачет! Пойдем! Надо ему помочь. Возьмем его, погреем, уз-
наем, где живет...
      Крися уже готова была выйти.
      -- Давай откроем окошко, -- говорю ей. -- Плачет-то за окном. Посмот-
рим, кто там такой.
      -- Нет, нет! Чего там  смотреть!  Надо принести малыша в комнату,  --
упрямо твердила Крися. Она уже направилась к выходу.
      -- Погоди-ка, -- говорю я ей, открывая окно. -- Может, этот ребенок к
нам сам придет.
      Мы услышали  жалобный писк, хныканье, плач.  Но того, кто  плакал, не
было видно. Крися высунулась в окошко. Я посветил лампой.
      -- Вот он! Вот он! Господи, какой мокрый!
      На подоконнике сидел котенок. Он весь  пропитался  водой  и,  видимо,
озяб. С  него так  и лило, когда мы внесли его в  комнату. Вид  у него  был
очень несчастный. Бедняжка плакал, широко открывая розовый ротик.
      -- Тетя Катерина, тетя Катерина!  У  вас есть огонь в кухне?  Дорогая
тетя, разведите огонь! -- кричала Крися.
      Она потащила котенка в кухню. Там, вдвоем с  Катериной, они принялись
вытирать его, сушить, кормить, поить.
      Вы видели когда-нибудь мокрую  кошку?  Ох, и безобразно она выглядит!
Она перестает быть кошкой. Становится какой-то облизанной кишкой на четырех
ногах. Ничего пушистого! Мерзость!
      И наш гость в первую минуту показался мне очень некрасивым. Поэтому я
решил познакомиться с ним лишь после того, как его туалет будет окончен.
      Я зашел в кухню. На теплой плите лежал тряпичный сверточек.
      -- Спит, -- шепнула мне Крися. -- Не буди его, дядя!
      -- Погоди, дай котенку выспаться, -- буркнула и Катерина, когда я по-
тянулся к свертку. -- Насмотришься досыта, когда бедняжка отдохнет!
      "Ого, -- думаю, -- Крисенька завербовала Катерину на сторону кота!"
      Учтите: наша Катерина всегда заявляла, что все кошки фальшивые твари,
рассказывала, будто знала  семью, где кошка задушила ребенка, твердила, что
при одном виде кошки ей делается дурно.
      -- А как же нам быть с собаками? -- спрашиваю.
      -- Пусть хоть одна попробует его тронуть, я ей покажу! -- говорит Ка-
терина. -- Ты тут зачем? Кто тебя звал? -- крикнула  она  на Тупи, который,
привлеченный голосами  в кухне, зашел  поглядеть, что тут происходит, в на-
дежде -- не дадут ли случайно лишний раз вылизать миски.
      Тупи исчез молниеносно.  Тем  более, что Катерина схватила выбивалку.
Выбивалки этой  все собаки боялись  как огня. Неизвестно почему. Никогда ни
одну из них никто не тронул выбивалкой.
      -- Тетя, вы разбудили котеночка!  --  с  укоризной воскликнула Крися,
видя, что сверток пошевелился.
      Она подбежала к плите. Склонилась над тряпками и Катерина. Обе пробо-
вали убаюкать котенка. Но ничего у них не вышло.
      Из свертка высунулась белая мордочка. Огляделась,  с аппетитом зевну-
ла. Потом вылез  весь котенок. Посмотрел направо, посмотрел налево, посмот-
рел на нас.
      -- Смеется!  Смеется! -- крикнула  Крися и хотела схватить котенка на
руки.
      -- Вот  еще -- кошка смеется! --  оборвала ее  Катерина. -- Не  тронь
его, Крися. Поглядим, что он сделает!
      Малыш отряхнулся.
      -- Дядя,  да ты погляди,  какой хорошенький! Правда ведь прелесть? --
восхищалась Крися.
      -- Посмотрите,  -- говорю, -- какое у него  забавное пятно на спинке.
Как будто у него там карта нарисована. Карта Европы.
      -- Да, да! Европа! -- радовалась  Крися. -- Пусть так и называется --
Европа. Дядя, пусть называется Европой! Не так, как все!
      -- Ладно. Европа так Европа, -- согласился я.
      Катерина возмущенно загромыхала кастрюлей:
      -- Слыханное ли дело, чтобы кто  так называл кошку?! Да как можно так
издеваться над божьей тварью? Все у нас не так, как у людей! Одна собака --
Тупи, другая -- Чапа, как на смех!
      -- Да тетя же... -- начала Крися.
      -- И  слышать не  хочу таких глупостей! Брысь ты!  -- крикнула она на
котенка, который покатил по плите пробку.
      -- Катеринушка,--  говорю,-- Европа --  это часть света, в которой мы
живем.
      -- Я не в Европе живу, а в Раве!
      -- И  еще Европой звали  красивую женщину, такую красивую, что, когда
ей однажды  захотелось покататься, греческий  бог Зевс превратился в быка и
сам катал ее на своей спине, понимаешь?
      -- Знать ничего не хочу про каких-то греческих чучел! Ладно,  для вас
Европа, а для меня Милок. Милок, и все. На, Милок, попей молочка!
      Так и стал наш пятнистый котенок  носить двойное имя: для нас с, Кри-
сей был Европой, для Катерины --  Милком. Получалось, как будто у него есть
имя и фамилия. Дальнейший ход событий  показал, что его надо было звать Ев-
ропа Милок, а не Милок Европа. Почему? Скоро сами узнаете.

      2

      Вы, конечно, знакомы с маленькими котятами и знаете,  какие это весе-
лые создания.