ери. На пороге оглядывал-
ся, кричал еще раз "рррааа!", что означало: "Не играю с  вами!"  -- и исче-
зал. Но со временем он поумнел. И уже не удавалось его так легко, как преж-
де, любым мурлыканьем выставить за дверь.  Он понял, что наше пение и грам-
мофонная пластинка  -- вещи совершенно  разные. Но, сделав это открытие, он
не полюбил музыку и не перестал ненавидеть играющий ящик.
      Услышав пение Криси или  мою  игру на пианино, старался немилосердным
карканьем заглушить ненавистные звуки. А патефон продолжал обходить сторон-
кой и  смотрел на  него с откровенным отвращением. Не  мог он простить этой
проклятой штуковине пережитого ужаса и невольной пляски.
      Как-то летом у Криси были гости, школьные подруги. Пипуш не любил шу-
ма, а потому и не показывался в обществе. Тем более что под липой играл па-
тефон.
      Появился Пипуш только в ту минуту,  когда все стихло. И за столом ни-
кого не  было. Он  всегда любил проверить, не осталось  ли после гостей че-
го-нибудь вкусненького. Пипуш важно ковылял по лужайке к липе и  вдруг уви-
дел патефон с открытой крышкой, стоявший на скамейке.
      Минуту Пипуш поколебался. Потом вскочил на скамейку. Осторожно, изда-
ли осмотрел патефон. Опасливо заглянул в его нутро. Отскочил. Посидел мину-
ту на скамейке, подумал. Заглянул еще раз внутрь. И у него созрел план.
      Он соскочил со скамейки. Быстро, стремительно, как всегда, когда при-
нимал решение, поскакал к дикому винограду, обвивавшему стену. Сорвал боль-
шущий лист. Принес его, воткнул в раструб патефона. И побежал за следующим.
      Каждый раз, запихнув лист в трубу, на всякий случай отскакивал и про-
верял: вертится или не вертится. Видя, что все тихо, Пипуш осмелел. Он стал
клювом трамбовать листья.  Когда совсем заткнул отверстие, положил еще нес-
колько листьев сверху. Полюбовался результатом своих трудов. Постукал тут и
там клювом.
      Наконец осторожно, медленно залез на край ящика. Подождал. Снова пос-
тучал клювом. Наконец решился. Забрался на кучу листьев. Закричал радостно:
      "Крисяааа! Покончил я с этим проклятым ящиком навсегда!" -- И вскочил
на стол -- собирать крошки от печенья. Вот какой был Пипуш!

      7

      Все, что  Пипуш делал, имело  смысл. Было всегда глубоко продумано. И
выполнялось самым тщательным образом.
      Должен признаться, что я, однако, не всегда понимал, что ворон думает
и к чему стремится. Я чуть  голову не сломал, пытаясь понять, почему Пипуш,
например, упорно рвал все  белые цветы в саду. Одни белые. Зачем  он стара-
тельно складывал  их в  вырытую для этого ямку? И  не где-нибудь в укромном
месте, а посередине клумбы. Ну зачем ему надо было класть туда эти цветочки
и засыпать землей?
      Или еще. С какой целью Пипуш утащил у Катерины старую соломенную шля-
пу, разорвал ее на полоски  и  развесил  их  в кустах? А ведь он защищался,
клевался, кричал, когда мы снимали эти его пугала.
      Не мог я понять и того, почему Пипуш не позволял ставить собачьи мис-
ки возле кухни. Ежедневно он перетаскивал  их через весь двор и ставил ряд-
ком около  террасы. При этом  поднимался такой  звон и гром,  что весь  дом
знал: Пипуш  ставит миски на место.  Например, курам было  строго запрещено
выходить из  курятника, а уткам  -- из загородки. Это понятно. "Ангелхрани-
тель" пришел к убеждению, что курятник  для того и существует, чтобы куры в
нем сидели, а не разгуливали по всему двору. А утки должны держаться у сво-
его корыта. Но почему же  Имке,  кошке, не разрешалось даже дотронуться  до
костей, не доглоданных собаками?
      Правда, с Имкой у Пипуша были  особые счеты -- из-за права охоты. Пи-
пуш охотился на мышей и крыс не хуже кошки. И очень не любил, когда кто-ни-
будь пытался браконьерствовать на его территории. Едва он замечал, что Имка
несет мышь, как отбирал у нее добычу без разговоров.
      Однажды Имка  схватила кость. И спряталась с нею  в старый чугунок. В
этом проеденном ржавчиной чугунке  Катерина  держала уголь для утюга. Пипуш
сидел на перилах я, как всегда,  наблюдал за всем, что происходит на дворе.
Он заметил, что Имка обрабатывает в  чугунке кость. Слетел вниз. Сел на чу-
гун. Заглянул внутрь. Имка, чувствуя себя в безопасности, так как  она зна-
ла, что чугунок защищает ее  сверху  от клюва Пипуша, сказала ворону  чтото
очень неприятное. Пипуш заглянул в чугунок  еще раз. Понял, что с этой сто-
роны к Имке не подберешься. Повернулся. И, заметив  кончик Имкиного хвоста,
высунувшийся в дырку на дне, ухватил его клювом и дернул.
      Имка завопила как ошпаренная.  Бросила  кость. На кость кинулся Тупи.
Имка -- не со зла, но единственно ради спасения -- изо всех сил вцепилась в
уши Тупи. Тупи дал стречка. Имка  с чугунком покатилась за ним. Тогда Пипуш
отпустил ее хвост, повернулся и клюнул Имку сверху. Кошка отпустила уши Ту-
пи и вскочила на забор. После этого она перестала даже смотреть на кости...
      Впрочем, если бы ей и пришла в голову мысль поживиться  собачьим доб-
ром, Пипуш  ее бы проучил. Ибо, раз уж он решил, что Имке нечего мешаться в
собачьи дела, вопрос можно было считать исчерпанным.
      Но, разумеется, умел наш Пипуш быть и милым и добрым.  Правда, случа-
лось это с ним довольно редко. Тем более ценили мы его доброту. Я бы сказал
-- великодушие. Ведь он даже делал нам подарки -- сюрпризы.
      Не раз  он появлялся, вскакивал  на стол  и клал передо  мной то  ка-
кой-нибудь изодранный цветок, то листик.  А  порой и лягушку. Да, да,  соб-
ственноклювно пойманную лягушку. И ласково смотрел мне в глаза:
      "Пожалуйста!--говорил он мне.--Это тебе. Делай с  ней  все,  что  хо-
чешь!"
      И ждал. Как тут быть? Надо  было поблагодарить его. И я гладил ворона
по голове, что он очень любил, или чесал ему грудку, что он любил еще боль-
ше. Приласкавшись, он изо всех сил  вытирал клюв о край стола, вскакивал на
мое плечо и начинал перебирать волосы. При этом поминутно заглядывал  мне в
глаза.
      "Приятно тебе, правда? Ты ведь больше всего любишь, когда я тебя при-
чесываю, верно?" -- допытывался он.
      Я старался изобразить величайшую радость. Ведь не мог же я  быть неб-
лагодарным! Хотя порой он своим вниманием доставлял нам немало хлопот.
      Помню, как-то летом  мы, по обыкновению, обедали на террасе. Катерина
только что  внесла суп. Сняла крышку с кастрюли, держит ее в руке, а сама о
чем-то разговаривает  с Крисей. Тут  Пипуш, откуда ни возьмись, скок, скок,
скок по столу. Плюх! Бросил в кастрюлю большую рыжую мышь.
      Он явно решил приправить наш  постный  суп, чтобы придать ему вкус  и
аромат. И смех и грех!

      8

      Зимой Пипуш  притихал. Становился удивительно ласковым, милым, друже-
любным. Не устраивал никому неприятностей. Вся его энергия и ум  уходили на
то, чтобы  тишком забраться в комнату и незаметно  залезть за печку. Целыми
часами дремал  он там нахохлившись. Старался  не привлекать к  себе ничьего
внимания. Ворон прекрасно знал, что стоит кому-нибудь его  заметить -- сей-
час поднимется крик, начнутся выговоры,  и  Пипушу  придется отправляться в
прачечную, а там холодно и совершенно  неуютно. Самое большее -- ему из ми-
лости позволят посидеть на кухне.
      А кухню Пипуш не любил. Не  только потому, что не слишком доверял ха-
рактеру Катерины. В кухне была печка. Теплая, даже весьма. Только  не очень
безопасно было греться у этой печки.
      Пипуш отлично помнил печальный опыт времен  своего безрассудного дет-
ства. Тогда он познакомился с раскаленной плитой. И  со сковородкой, напол-
ненной кипящим маслом. Он однажды прыгнул на нее с полу, привлеченный запа-
хом жареного мяса. Едва мы спасли его после этой катастрофы.
      И после этого  прыжка  в адский огонь Пипуш  долго  избегал ходить на
кухню, а  плиту обходил как можно дальше.  Если уж  судьба обрекала его  на
пребывание в кухне, он усаживался на шкаф. Там было безопаснее  всего. Туда
даже тряпкой не дотянуться. Но выбивалка -- другое дело, выбивалка достава-
ла всюду. И поэтому Пипуш, птица мудрая, увидев выбивалку в  руке Катерины,
вопил: "Крисяаааа!"--и одним прыжком оказывался на раковине.
      Это  должно  было означать, что он,  Пипуш-де,  ничего, а в кухне  он
только потому, что хочет пить. И просит, чтобы открыли кран.
      Он уморительно  нацеливался на струйку  воды клювом, хватал ее и пил.
При этом он так потешно махал крыльями, качался, танцевал, что  Катерина не
могла удержаться от смеха. Пипуш пил,  а сам искоса следил за ней. Когда он
замечал, что выбивалка опять висит на  гвоздике, жажда у него сразу же про-
ходила, и он снова взлетал на  шкаф, откуда мог сверху вниз глядеть на весь
белый свет.
      Но Катерину  далеко не всегда было так просто  умаслить. Ей вообще не
нравилось, чтобы Пипуш вертелся на кухне.
      Ведь Пипуш и на кухне старался навести свои порядки. Хорошо  зная уп-
рямство Катерины, зная, что пытаться ее переубедить --  значит даром терять
время, он действовал на свой страх и риск.
      Он справедливо  считал, например, что ложки,  ножи и вилки  не должны
валяться где попало, и тайком укладывал их на место: в корзину с углем. Все
тряпки, все лоскутки  старательно запихивал за шкаф. Остальные мелкие пред-
меты, лежавшие на столе, топил в кринке с молоком.
      Радел Пипуш и о том, чтобы все съедобное было заперто  в  шкафу, а не
лежало на виду.  Чтобы добиться этого,  буквально не щадил  живота  своего:
котлеты глотал, как пилюли, а яйца разбивал одним ударом клюва.
      Понятно, все это он делал исключительно для пользы Катерины. Но разве
от людей  дождешься благодарности? За  все свои труды, советы и наставления
Пипуш неизменно получал тряпкой по лбу и пулей вылетал из кухни.
      И понятно: стоило Катерине, заговорившись с кем-нибудь, на минуту по-
забыть о Пипуше, ворон  потихоньку подкрадывался к ней и клевал ее  в ногу.
Клевал даже не очень больно, просто в виде намека на то, что он, Пипуш, мог
бы сделать, не будь он так добр, великодушен и снисходителен к слабости че-
ловеческой...

      9

      Пипуш, эта чудо-птица, этот умница, каких мало на свете, к сожалению,
сам страдал одним пороком. Человеческим пороком, который и довел его до мо-
гилы.
      Неприятно мне об этом говорить. Но что поделаешь, если так  было. Пи-
пуш был горьким пьяницей. Да, да, горчайшим пьяницей. И никто в этом не ви-
новат, кроме нас. Ведь если бы он не жил с нами, он  не знал бы и вкуса ви-
на.
      Началось это совершенно невинно. Пипуш однажды наелся пьяных вишен. И
охмелел. Вел себя, как настоящий пьянчуга: шатался, кричал какую-то чепуху,
лез к Имке целоваться, а Тупи чуть не выклевал глаз.  Потом  уснул прямо на
траве, чего трезвый никогда не делал.
      Вскоре после этого случая Пипуш опрокинул бокал, в котором оставалось
порядочно медовой наливки. Он выпил все  до капельки. И снова охмелел и на-
безобразничал. С тех  пор  он охотился за всеми  недопитыми  рюмками. Мы же
всячески старались, чтобы больше у Пипуша не было случая напиться. Можно ли
было позволить нашему Пипушу, этой мудрой птице, топить свой разум  в бока-
ле!
      Некоторое время все шло хорошо. Пипуш  не нюхал ни вина, ни водки. Но
вот в один прекрасный день мы с Катериной разливали бочку смородиновой нас-
тойки по бутылкам. Кто-то нам помешал, и мы закончили работу  поздним вече-
ром. Катерина вынесла бочку, на дне которой оставалось немного гущи,  в чу-
лан. Заперла ее там, а утром собиралась вычистить бочку и окурить ее серой.
      Но ворон проснулся раньше Катерины. И когда мы вошли в чулан, мы зас-
тали Пипуша мертвым.
      Затычка была вынута. Бедняга сунул  голову  в отверстие и не смог  ее
вытащить. Так погиб Пипуш. Похоронили мы нашего Пипуша среди роз...
      Прошло несколько дней.  Однажды днем --  звонок. Я выхожу.  В  дверях
стоит мой  знакомый, впрочем довольно далекий. Беседуем  мы с  ним о том  о
сем. Наконец гость оглядывается кругом и спрашивает:
      -- А  как поживает вороненок, которого я вам  послал четыре года тому
назад?
      -- Его уже нет, -- говорю.
      -- Нет? -- удивился он. -- Ну, значит, я проиграл. Знаете, я ведь па-
ри держал.
      -- Какое пари?
      -- Я  рассказывал одному  человеку о вас и о  вашей любви к животным.
Оказалось, он  пробовал держать у себя ворона,  и тот  так ему надоел,  что
пришлось его пристрелить. Он ручался, что  с вороном и вы не уживетесь. Ре-
шили сделать  проверку. Я держал за  вас, -- засмеялся  гость,--и, выходит,
проиграл.
      -- Да  неужели вы  думаете, что я мог бы  убить живое существо только
потому, что не сумел с ним ужиться? Могу вас уверить, что ворон, наш Пипуш,
был большим нашим другом и мы никогда не перестанем его оплакивать.
      И -- я готов поклясться! --  едва я произнес эти слова, как откуда-то
из-за куста сирени послышалось милое "Крисяаааа! Крисяааа!" нашего Пипуша.
      -- Так  он у вас пропал? -- догадался гость. -- Но вы все же согласи-
тесь, что ворон -- птица надоедливая и противная.
      И вдруг мой гость скорчил гримасу и подскочил на стуле.
      Хотите -- верьте, хотите -- нет,  но я уверен, что это Пипуш выскочил
из засады и по своему обычаю клюнул несимпатичного гостя в ногу!


      СОЛДАТСКИЙ КОТ

      1

      Никто не знал, откуда взялся этот таинственный котофей.
      Он неожиданно появился на нашем дворе. Вошел, повидимому, через садо-
вую калитку. И с первых же  шагов доказал, что он -- кот превосходно воспи-
танный, образец светских манер и природного такта.
      Судите, пожалуйста,  сами. Имка, наша кошка,  в это время  дремала на
крыше сарая. Когда Мурлыка  вошел во двор, она приоткрыла один глаз  и пос-
мотрела не слишком любезно на незваного  гостя. Наша кошка, как вы уже зна-
ете, отличалась тяжелым характером и не любила заводить знакомств с кем по-
пало. Она ожидала, как себя проявит  этот незнакомец, не двигаясь с места и
даже не открыв второго глаза.
      Мурлыка, заметив Имку,  изогнулся в учтивую дугу, несколько раз изыс-
канно повел  хвостом и промяукал  несколько вежливых слов хозяйке дома. Был
это, очевидно,  какой-то  исключительно  удачный кошачий комплимент, потому
что Имка поднялась, потянулась, мяукнула нежным голосом: "Мрррау! Мрррау!",
переложила пушистый  хвост с левой стороны  на правую и  начала старательно
мыть себе левую заднюю лапу.
      Тем самым она как нельзя более ясно дала Мурлыке понять,  что считает
его вполне своим в доме и нисколько не тяготится его присутствием.
      Подошел к Мурлыке Тупи -- наш барбос. Другой кот, не так тонко воспи-
танный, немедленно  выгнулся бы в подкову,  взъерошил хвост, --  показал бы
собаке, что готов защищаться. Мурлыка не шелохнулся.
      "Я порядочный кот! -- спокойно сообщил он Тупи. -- Мне скрывать нече-
го. Пожалуйста!"
      И позволил псу обнюхать себя от кончика носа до кончика хвоста.
      Теперь все зависело от того, как  поведет себя Чапа, фокс. Он спал на
солнышке. Но при виде кота приоткрыл один глаз.
      Если бы Чапа кинулся  теперь на Мурлыку -- прощай, кот! Ведь  и Тупи,
волей-неволей, должен был бы на него броситься. Просто из собачьей солидар-
ности, правда?
      Но Чапа был очень сытый, сонный, и двигаться ему не хотелось.
      "Что это за кот?" -- спросил он только сквозь сон у Тупи.
      "Кот как кот,  вроде ничего... Наверно, какой-нибудь Имкин гость!" --
доложил ему Тупи.
      Чапа на всякий случай приподнял губу и показал клыки.
      Мурлыка решил, что  вежливость требует сделать вид, что он испугался.
И он изобразил готовность в любую секунду вскочить на забор.
      "Умеет себя вести!" -- успокоился Чапа и перевернулся на другой бок.
      Так Мурлыка уладил все дела во дворе. Оставался ему еще дом, ну и мы,
люди.
      Кот, учтиво подняв обрубок  хвоста,  спокойно, с достоинством вошел в
кухню. Там никого не было. Он проследовал дальше. Вошел в комнату. На поро-
ге задержался и вежливо мяукнул: "Добрый день! Мое почтение!" -- и, не ожи-
дая приглашения, решительно направился к креслу.
      Но не воображайте, что Мурлыка нахально разлегся на сиденье и заснул.
Ничего подобного! Кот уселся чинно, как полагается в  гостях, подвернул ос-
таток хвоста, поглядел на меня, на Крисю и начал:
      "Разрешите  мне,  уважаемые хозяева, на минутку занять вас  рассказом
обо мне самом. Родился я..."
      И пошел, пошел, пошел! Я  совершенно  уверен, что он рассказал нам  о
событиях всей своей, несомненно весьма пестрой жизни.
      Всегда я жалел, что не знаю кошачьего языка. Как было бы чудесно, ес-
ли бы я  мог повторить вам слово в слово все то, что мы слышали от Мурлыки.
Увы! Не могу этого сделать. Хотя очень хочется. И не мог я, увы, достаточно
ясно выразить Мурлыке, как глубоко я ему сочувствую. Правда, я  кивал голо-
вой на всякий случай, но не уверен, что всегда в нужных местах.
      Мурлыка, очевидно, заметил, что с этим киванием что-то  не так. Время
от времени он прерывал  свой рассказ и смотрел нам в глаза,  словно спраши-
вая:  "Что  вы на это скажете?  Необыкновенно,  правда?" Тогда мы с  Крисей
изображали величайший интерес и удивление.
      Это успокаивало кота.  И  он продолжал свое повествование, совершенно
нами довольный.
      Но даже  понимая рассказ Мурлыки через  пятое на десятое,  мы видели,
что жизнь этого кота не была ни слишком счастливой, ни спокойной. Там и сям
у Мурлыки шерсть была выдрана до самой кожи, уши изодраны... А хвост! Лучше
не будем говорить о хвосте. Был это жалкий обрубок, немногим  длиннее спич-
ки. Грустное воспоминание о некогда прекрасном кошачьем хвосте, не более!
      Мурлыка, очевидно, решил,  что мы -- аудитория довольно приятная. Со-
чувственная, отзывчивая, не то что  другие  люди. Ибо он стал навещать  нас
ежедневно. А  то и по нескольку раз в день. И что самое удивительное -- ре-
шительно ничего не желал у  нас  взять  в  рот! Пил, правда, молоко, но без
всякого аппетита. Просто из вежливости. Чтобы нас не обидеть.
      "Да не беспокойтесь вы из-за меня! -- просил он. --  Я  прихожу к вам
только ради вас самих. А не из-за каких-нибудь лакомств, понимаете? Мне хо-
чется с вами потолковать. Так приятно иногда поболтать с милыми людьми".
      И болтал, рассказывал. Коты вообще все любят поговорить. А наш Мурлы-
ка был самым завзятым говоруном, какого я когда-либо видел!
      Однако не подумайте, что Мурлыка был надоедлив. Нет,  это было вопло-
щение такта и наилучших манер. Он сразу понял: когда я пишу, я не склонен к
разговорам. И молчал как убитый.
      Укладывался где-нибудь поблизости от моего письменного  стола и прит-
ворялся, что дремлет. Достаточно было,  однако,  взглянуть на него -- и  он
немедленно поднимался,  зевал,  потягивался, садился, подвертывал хвостик и
начинал: "Я как раз хотел рассказать тебе..." И рассказывал до тех пор, по-
ка не убеждался, что я занят  чем-то другим, так как ни словом не отзываюсь
на его  повесть. Тогда он чаще всего шел к Крисе. Она выделывала с ним вся-
кие чудеса.  Одевала его в кукольные платья, возила  в тележке по комнатам,
носила его на руках, пеленала, как ребенка. Мурлыка позволял делать с собой
все, что только могло доставить ей удовольствие.
      Как-то кот вскочил в корзину для бумаг. Корзина опрокинулась, накрыла
его, и Мурлыка заметался по комнате. Нас это очень позабавило.  Мурлыка это
запомнил. Когда  хотел нас развлечь,  опрокидывал на себя корзину. И умори-
тельно прыгал с ней по всем комнатам.
      "Смейтесь! Смейтесь же! -- призывал он нас. -- Ведь я напялил на себя
эту корзину только для того, чтобы вас развлечь!"
      Напрыгавшись, выскакивал из корзины, садился на  излюбленное свое ко-
есло и начинал мыться, причесываться.  Тогда  кто-нибудь  из нас спрашивало
деланным равнодушием:
      -- Так как же это было, Мурлышка?
      Кот поспешно  заканчивал  свой  туалет,  чинно  усаживался, подвернув
хвост, и начинал:
      "Если это вас  действительно интересует, то я вам расскажу. Слушайте,
пожал