ить  меня в покое.  Я  свои
обязанности знаю!" Ну что ты с ним будешь делать?
      С ребятишками,  которые  приходили  полюбоваться его штуками, Молодец
жил в дружбе. Он выходил их  встречать на улицу, позволял себя гладить, че-
сать свой мохнатый лобик. А с Крисей целовался. Да, да,  целовался!  И не с
какой-нибудь корыстной целью. Просто так, от всей души.
      Бывало, сидим  мы с Крисей на  ступеньках и разговариваем,  а Молодец
разгуливает по саду.
      Вдруг Крися подскакивает.  Что  случилось? Это потихоньку подкрался к
ней Молодец и, вытянув свои мягкие губы, словно хобот, схватил Крисю за ло-
коны. Или за  ухо. Или ласково провел губами по ее щеке. А сам смотрит ей в
глаза, прижав ушки к затылку.
      "Люблю тебя, малышка!" --говорили тогда его добрые глаза. Славный был
ослик!
      Случались у нас с ним, конечно, и неприятности, не без того.
      Ослы не так разборчивы в пище, как их ближайшие родственники -- лоша-
ди. Наш Молодец ел  все, что только можно было жевать. Старая  метла нрави-
лась ему ничуть не меньше, чем капустные листья, солома -- не меньше отбор-
нейшего овса. Должен вас уверить, правда,  что в огороде и в саду он ничего
не трогал. Его не приходилось привязывать. Он прекрасно знал: то,  что рас-
тет  на  грядках,  -- не для него. И щипал себе потихоньку траву, а посадок
никогда не трогал. И все же...
      И все же однажды слопал соломенную шляпу, которую некая дама положила
возле себя на скамейке. А шляпа, оказывается, была очень модной,  и хозяйка
уверяла нас, что шляпа эта необыкновенно ей идет! Вернее, шла!..
      В другой раз наш  Молодец  соизволил сжевать совершенно новые кожаные
перчатки!
      А как-то во  время весьма торжественного ужина осел перевернул сахар-
ницу, съел весь сахар до последней крошки, зацепил языком кулич,  и, прежде
чем мы успели ахнуть, кулича и след простыл!
      Крикнуть на  него за  это? Не дай боже! Он  обижался, отбегал на нес-
колько шагов и ревел.
      А, как я вам уже говорил, ослиный рев мало, очень мало напоминает пе-
ние соловья. Ошалеть можно было от этих ослиных жалоб и упреков!
      Случай открыл  нам еще один  талант нашего Молодца. Я купил маленькую
тележку. Легкую  повозочку на двух колесах для сада.  Доставили мне эту по-
возку вечером. Молодец посмотрел на этот новый предмет  обстановки без вся-
кого интереса.
      Тележка осталась на ночь на дворе.  Осел пошел спать в сарай. А утром
-- дикий рев?
      Молодец вопит, словно с него живьем кожу сдирают. Выбегаю во двор...
      Осел стоит в оглоблях и просит, чтобы его запрягли! Сердится,  от не-
терпения топает ногами. "Что же это? Наконец есть повозка, пора  уже ехать!
А вы  спите!" --  выговаривает он нам. Наладили мы  на скорую руку какие-то
постромки, запрягли  Молодца. Осел бежит  к воротам и оглядывается -- дога-
дался ли кто из нас, наконец, пойти за ним! Пошла за ним Катерина. Молодец,
как стрела из лука, полетел прямиком на рынок.
      Только он  не желал идти по  мостовой. Старался шагать  обочиной. Там
всегда после дождя собиралась  грязь и было мягче ступать. А у  Молодца ко-
пытца были маленькие, изящные, деликатные,  и  булыжники  мостовой были для
него чересчур жестки...
      С тех пор каждое утро Молодец  ходил с Катериной на базар. Править им
не нужно было. Он вскоре узнал  все лавки, в которых Катерина делала покуп-
ки. Сам останавливался у  дверей  и ждал. Возвращаясь, всегда приостанавли-
вался на углу возле нашего дома и ревел.
      "Прошу отворить ворота -- мы вернулись!" -- сообщал он на весь город.
И влетал, таща за собой повозку, во двор. Так бывало утром. Но пусть бы Ка-
терина попробовала отправиться за покупками на тележке в  другое время! Мо-
лодец смотрел на нее исподлобья, стриг ушами.
      "Хватит и одного раза,--заявлял он твердо.--Твое дело помнить, что ты
должна купить, а мое дело --  привезти покупки домой. Но только раз в день,
не забывай!"
      И ни за что не давал себя запрячь. Лягался и ревел изо всей мочи.
      "От работы я не отказываюсь, --  говорил он. -- В труде -- весь смысл
жизни. Но на все свое время. Порядок -- прежде всего!"
      Можно ли сказать, что наш Молодец  был лентяем? Ни в коем случае! Был
ли он упрямым? Тоже нет! У него были свои принципы, и все.
      А сколько люди наговорили худого об ослах. Пожалуй,  из всех животных
человек больше всего  обидел  осла. Ведь кого называют  ослом?  Не буду вам
объяснять --  вы и  сами знаете. Да и разговаривать  на эту тему неприятно.
Впрочем, каждый, кто имел дело с настоящим ослом -- с четвероногим, у кото-
рого такая славная, милая мордашка и коровий хвостик, знает, что  между ним
и человеком, которого называют ослом, нет ничего общего. Из этих двух ослов
я всегда предпочту своего Молодца. А вы как думаете, ребятки?


      МУХА С КАПРИЗАМИ

      У меня была кошка--белая, пушистая, с  шелковистой шерсткой. Говорят,
ее родная бабушка была настоящей ангорской кошкой. Мы звали нашу  кошку Пу-
сей.
      Очаровательная была кошечка. Жила она со мной в такой сердечной друж-
бе, как редко кто из моих животных.
      Целыми часами лежала она, бывало, под лампой на  моем письменном сто-
ле. Дремала. Время от времени, однако, открывала глаза -- а были они синие,
как васильки, -- и внимательно глядела на меня.  Потом вставала, выгибалась
в изящную подкову, зевала так глубоко, что видно было ее  розовое горлышко.
И перед тем как снова улечься под лампой, не забывала сказать мне несколько
теплых слов.
      "Слишком много читаешь  по вечерам, дорогой мой!" -- ласково упрекала
меня она и клала свой пушистый хвостик поперек открытой страницы книги. Или
деликатно протягивала лапку и задерживала перо, бегающее по бумаге. "Хватит
этой писанины, -- уговаривала она,  --  пора уже спать. Утро вечера  мудре-
нее!"
      У Пуси  была одна большая  странность. Вы, конечно, знаете, что почти
каждый кот  или кошка прекрасно умеет ходить по  узким карнизам, по крышам.
Говорю -- почти каждый, потому что Пуся как раз этого  сделать  не могла. С
ней делалось головокружение. И она как камень падала на землю.
      Бедное существо, несомненно, не понимало, почему так получается. И мы
тоже сначала не знали, отчего наша Пуся падает то с крыши, то с дерева. Па-
дает тяжело, не по-кошачьи  -- на лапы, а разбивается. И неделями  потом не
может встать.
      Когда мы нашли истинную  причину,  стали стараться не позволять кошке
забираться так высоко, чтобы падение могло причинить ей вред.
      И все шло хорошо, пока не  пришел этот май. Помню, что сирень цвела в
тот год как сумасшедшая. У Пуси  были малыши. Три этакие белые пуховочки на
красных лапках, с хвостиками, как спички. Пока котята были слепые,  Пуся не
отходила от корзинки, служившей ей жильем. Но когда котята прозрели и стали
поживее, она начала выбираться на  охоту.  Ну и забралась однажды на  самую
верхушку ясеня.
      И упала. Да так неудачно, что не оставалось ничего другого, как толь-
ко похоронить  ее под  белой розой, которая росла у  южной стены нашего до-
ма...
      На этих  похоронах была наша маленькая  черная такса, по  имени Муха.
Она обнюхала кошку и  убежала. Никто не обратил на нее внимания.  Надо ска-
зать, что Муха была особа капризная,  и, особенно когда у нее бывали щенки,
мы предпочитали не вмешиваться в ее дела.
      Главное, -- эта собачонка была ужасно обидчива. Ни с того ни с сего с
визгом, лаем, плачем она уходила  из  дому с таким оскорбленным видом,  как
будто больше уже никогда не вернется. Но через несколько часов Муха появля-
лась на дворе как ни  в чем  не бывало. И начинала с того, что бросалась на
первого встречного.
      Порой она  была слаще сахара,  а то вдруг, неизвестно почему, жалила,
как оса. Словом, дама с капризами.
      Похоронив нашу Пусю, начали мы думать, что же нам делать  с сиротами.
Кормить из соски? Что ж,  можно  попробовать. Попытка -- не пытка.  Правда,
маловато было у нас надежды соской выкормить таких маленьких котят.
      Но не могли же мы оставить маленьких Пусят на произвол судьбы. Идем в
сарай, где стояла  корзинка Пусеньки. Заглядываем туда... Пусто! Котятами и
не пахнет!
      Ай-ай-ай! Скажу вам откровенно, мне стало стыдно. Хорошо же я позабо-
тился о детях моей бедной Пуси, -- позволил им пропасть! Вот так так!..
      Да  еще,  признаться, было у меня недоброе предчувствие.  Вспомнилось
мне, что недавно видел я во  дворе Лорда -- добермана из дома напротив. Был
это пес прожорливый и глупый. Он мог проглотить несчастных Пусят  в мгнове-
ние ока. Ищем мы на всякий случай котят, перетряхиваем дрова, заглядываем в
каждый угол. Ни следа! Гм, что ж делать? Пропали! Решили мы не пускать Лор-
да даже на порог. И это было все, что мы могли предпринять, правда?
      Прошла неделя,  а может, и больше. Вдруг на  дворе появляется Лорд. И
направляется прямо  к террасе, где Муха в глубокой  нише под полом устроила
свою детскую в старом ящике из-под гвоздей.
      Муха --  к Лорду. Без звука, без предупреждения  вцепилась ему в нос.
Лордишка исчез,  словно его ветром сдунуло! А Муха  оглянулась на него раз,
другой и  с достоинством заковыляла на своих коротких  ножках под террасу к
ящику.
      И только там начался  визг.  Жалобы, упреки! Напищалась она, наплака-
лась вволю и, продолжая еще скулить от возмущения, приступила к генеральной
уборке в детской. Происходило это всегда так. Сначала она осторожно выноси-
ла из ящика малышей. Потом перестилала сено и тряпки, которые  отовсюду на-
таскивала - - вместо простынь и пеленок -- для своих ребят.
      Вижу, Муха вытаскивает одного пищащего малыша,  черногочерного, как и
его мама.  За  ним  --  второго. Мы знали, что у нее только двое детей. Вот
удивился я, когда Муха снова  за  чем-то полезла в ящик! Осторожно  достает
еще кого-то... Киска! Белая киска!  Пусенок!  Один,  второй, третий!.. Весь
выводок. Выходит, когда мы все позабыли  о сиротах. Муха о них вспомнила. И
приютила их.
      -- Мушка, славная ты псинка, -- говорю я и подхожу ближе.
      А Муха становится ко мне боком, заслоняя собой  детей. Смотрит испод-
лобья.
      "Ну? Чего ты хочешь? Не люблю я, когда вмешиваются в мои семейные де-
ла,  понимаешь?--  ворчит она и на  всякий  случай показывает мне зубы.  --
Пусть каждый  поступает так, как считает нужным!" --  буркнула она и приня-
лась перестилать постели своих и приемных детей.
      С тех пор никто из нас  не заглядывал в Мухин ящик. А через несколько
дней семейство Мухи в полном составе  уже разгуливало под верандой и в доб-
ром согласии пило молоко, которое малышам приносила Крися.
      В один прекрасный день Муха вывела всю свою фамилию в свет -- на про-
гулку к колодцу.
      И тут только убедилась славная собачонка,  что  ее  собственные  дети
сильно уступают приемным. Черные ящерицы -- Мухины дети  -- были неловкими,
как все маленькие щенята. А котята! Ну, стоит ли вам рассказывать, как под-
вижны и проворны маленькие котята!
      Мухе их кошачьи ухватки не очень понравились. А  за рискованное пред-
приятие -- попытку забраться на сруб колодца -- Пусята даже получили взбуч-
ку.
      Муха зорко следила за котятами, берегла их как зеницу ока  и воспиты-
вала по-своему. И Пусята росли настоящими  псами.  Пытались  даже  тявкать,
точь-в-точь как маленькие Мушенята, которые были от природы  пискливы и об-
лаивали все, что только двигалось. И как же было забавно, когда коты прыга-
ли на развевающуюся в воздухе простыню и орали что есть мочи!
      Но все кончается. Мухины таксики выросли и пошли в люди.  Пусята тоже
нашли себе хозяев. У нас остался  только один белый пушистый котик, как две
капли воды  похожий на маму. Жил он уже  своей, кошачьей жизнью. Беспрепят-
ственно разгуливал по крышам, по деревьям, ибо не унаследовал от мамы голо-
вокружения.
      Не раз пропадал  он  по целым неделям. Но,  возвращаясь,  шел спать в
старый ящик из-под гвоздей, в котором проживала Муха. Старая, славная Муха.
Немножко капризница, но ведь это не такая уж беда, верно?


      УНИВЕРСИТЕТ НА ЯСЕНЕ

      Перед нашим домом был палисадник. Справа, как войдешь  с улицы, росла
большая, развесистая  липа. Кольцом вокруг  нее стояли стол и скамейки. Там
мы летом полдничали. Но, если случайно чаепитие затягивалось до захода сол-
нца, надо было, хочешь не хочешь, убираться из-под липы. Почему? Потому что
на этой липе ночевали воробьи. Тучи воробьев. Целые  воробьиные народы! Все
дерево--от верхушки до самых нижних веток -- было усыпано ими. И перед сном
они так шумно  о  чем-то совещались, что мы,  люди,  разговаривать никак не
могли.
      Эти воробьиные сборища разогнали с липы всех остальных птиц. Не помню
случая,  чтобы  какой-нибудь пернатый смельчак рискнул задержаться на  этой
облюбованной воробьями липе. А уж о том, чтобы построить там гнездо, и речи
быть не могло! Лишь ворона, пролетая, присаживалась порой  на верхушку липы
-- отдохнуть в пути. Но, едва  успев оглядеться, с отвращением каркала -- и
поминай ее как звали!
      Зато на ясенях -- на тех,  которые росли возле террасы, -- весной бы-
вало полным-полно перелетных гостей. Они оставались там даже на ночь. Веро-
ятно, потому, что им  там никто не мешал: воробьи почему-то не  любили этих
ясеней и никогда там собраний не устраивали.
      И совершенно напрасно. На презираемых воробьями ясенях можно было но-
чевать, не опасаясь никаких  разбойников.  На стволе каждого ясеня красова-
лось широкое жестяное кольцо. Для  чего?  Для того, чтобы нашей кошке  Имке
или какому-нибудь из ее милых дружков не пришло в голову залезть на дерево.
Ну и, понятно, поохотиться  там на наших гостей. С гладкой и  твердой жести
соскользнет всякий коготь, даже самый острый. О том, чтобы влезть  на дере-
во, нечего и мечтать. Можно только снизу с аппетитом поглядывать на засыпа-
ющих пташек  и облизываться. А это  никому не вредит.  Пожалуйста, сделайте
одолжение!
      На  этих-то  безопасных ясенях помещались скворечники. Три штуки.  По
одному на каждом  дереве.  Почему каждое лето из  трех  птичьих домиков два
пустовали, а только один был заселен, -- этого я никогда не мог понять.
      Зимой в эти скворечники обязательно  вселялись  воробьишки.  Тут  они
квартировали до весны.
      Прилетали скворцы. И та пара скворцов, которая намеревалась у нас по-
селиться, начинала с того, что без церемоний выселяла из домиков непрошеных
жильцов. Причем не из одного, а  обязательно из всех трех. Ну, был тут, по-
нятно, шум, писк, крик. Воробьи не так-то легко уступали!
      Но наконец все утихало. Из двух скворечников свешивались наружу пряд-
ки побуревшего  сена, натасканного туда  за зиму воробьями. Эти-то клочья и
были вернейшим  признаком того, что  скворцов в этих скворечниках нет. Ведь
скворцы большие чистюли и ни за что не потерпели бы такого беспорядка у се-
бя в детской, не говоря уже о гостиной или спальне.
      Поэтому, кстати сказать, советую  вам:  никогда не садитесь под дере-
вом, на котором висит скворечник. Спросите: отчего? Оттого, что пани Сквор-
чинская не пользуется пеленками для своих младенцев. Но, так как  она очень
заботится о том, чтобы ее детишки были всегда в чистоте и в доме было хоро-
шо прибрано, она все время наводит порядок: все ненужное, грязное выкидыва-
ет за дверь.  А ведь трудно  требовать от захлопотавшейся  птичьей  мамаши,
чтобы она следила, куда упадет то, что ей нужно выбросить из гнезда, не так
ли?
      Птичье детство проходит быстро. Скворчата растут не по дням, а по ча-
сам. И наступает наконец такой день, когда молодежи пора выходить из тихого
домика на вольный простор большого мира.
      Первый скворчиный шаг в жизнь  всегда  совершался  одинаково. Тут же,
возле самого скворечника,  росла большая ветка, росла почти совеем горизон-
тально. Папа-скворец выскакивал на  эту ветку. Он ходил по ней взад  и впе-
ред, потом  начинал топтаться на месте, все время  что-то приговаривая. А в
круглом отверстии скворечника показывалась то одна,  то  другая  головка  с
клювом, обрамленным желтой каймой, -- неоспоримый  признак нежного возраста
его владельца. Потом мальцы-скворцы  по  очереди выходили наружу и усажива-
лись на палочке, укрепленной у входа. Папа-скворец что-то  объяснял им, до-
казывал, убеждал. И наконец первый,  самый  отважный  скворушка с отчаянным
писком, трепыхая крылышками, спрыгивал на ветку.
      Ему, по всей вероятности, было страшновато. Иначе -- зачем бы  писк и
трепыхание?
      Но зато сколько нового, неведомого, интересного открывалось взгляду с
этой ветки! И это было только началом. Ведь папаскворец вскоре перескакивал
с этой ветки на другую, с другой -- на третью, и птенцы следовали за ним до
самой верхушки ясеня!
      Тесная, душная комнатка  в скворечнике и огромный, светлый мир, кото-
рым любуешься с вершины ясеня, -- какое тут может быть сравнение!
      Не  приходится,  стало быть, удивляться тому, что скворушки  порядком
шумели. Они пищали, кричали от радости. Голосили до хрипоты!
      Что ж, какой с них спрос!  Бывают ведь даже и ребята, которые умудря-
ются охрипнуть в первый теплый весенний день, когда  можно вволю набегаться
по саду. По крайней мере, могу назвать некую девицу, по имени Крися. Других
не упоминаю. Думаю,  и  вы без труда найдете  таких  "хрипунов" среди ваших
знакомых.
      После того как первый шаг в жизнь совершался,  начинались занятия са-
мым важным предметом -- наукой полета. Вначале скворчата  обучались на род-
ном ясене, перепархивая с ветки на ветку. Затем папа-скворец назначал своим
ученикам более трудные задания.  Наконец  ставилась задача -- перелететь на
крышу нашего дома. Туда переносились и занятия. Все семейство скворцов уса-
живалось рядком. Отец что-то растолковывал молодежи, объяснял, показывал на
примере, а порой и стукал клювом какогонибудь озорника, который, вместо то-
го чтобы внимательно слушать и все выполнять как полагается, глазел по сто-
ронам, пропуская мимо  ушей слова старика  отца. И в  результате  взмахивал
крылом позже, чем следовало!
      Через неделю... О, позанимавшись неделю, скворчата летали уже так хо-
рошо, что нам приходилось  срочно  привязывать полотняные ленточки и вешать
пугала на поздних вишнях в саду, иначе прилежные ученики не оставили бы нам
ни единой вишенки.
      Так шло из года в год.  Наблюдая за скворцами, я был уверен, что ста-
рики  учат своих  детей  только летать. Ну,  может  быть, еще  каким-нибудь
птичьим наукам, которые им, скворцам,  нужны,  но о которых я, человек,  не
имею представления.
      Но вот однажды --  был это прекрасный знойный день в разгаре  лета --
слышу: кто-то щ„лкает, точь-в-точь как соловей. "Почудилось", -- думаю.
      Известно ведь  -- даже и пословица такая есть:  "Придет святой Вит --
соловейка замолчит". Иными словами,  в  начале июня соловей перестает петь.
Да и вообще соловей поет только ночью.
      А тут на дворе белый день  и июнь давно миновал! "Нет, не может быть,
-- думаю, -- мне померещилось".
      На всякий  случай все же прислушиваюсь.  И снова слышу  трели. Кто-то
поет -- может, и не совсем как соловей, но, во всяком случае, очень похоже.
      Осматриваюсь. Никакого соловья  не  видно, только на знакомой большой
ветке перед скворечником сидят рядышком скворчата, а на  другой, прямо нап-
ротив них,-- старый скворец.
      Батюшки мои, да ведь это он выводит соловьиные трели! А малыши подра-
жают ему как умеют.
      Я был изумлен и восхищен.  Я  понял:  на  этот раз передо мной не ка-
кой-нибудь там скворчиный детский сад, где малышей учат прилично вести себя
и утирать  нос платком. Это была школа, самая  настоящая школа! Ведь старый
скворец обучал своих  детей иностранному языку. Точь-в-точь как вас, навер-
но, учат  немецкому или, скажем,  французскому. Он их учил "соловьиному". А
когда кончилось обучение соловьиному языку,  начались  разговоры  на  языке
иволги, дроздов...
      Тут-то я впервые понял, поче