му у нас об  остроумном человеке говорят,
что его "скворцами кормили". Скворец, мои дорогие, это вам не кто-нибудь, а
скворец! Самая умная птица на свете! Ну, скажите? Какой другой птице придет
в голову обучать своих птенцов иностранным языкам?
      Помню, пошел  я как-то в рощицу.  Вдруг слышу --  кто-то насвистывает
хорошо знакомую мне песенку. У моей Криси была пластинка с этой песенкой, и
она крутила  ее до бесчувствия. Кругом -- никого.  Поглядел наверх -- вижу,
сидит на ветке скворушка и знай себе насвистывает  знакомую мелодию. Только
не до конца,  правда: обрывает где-то  посредине, а потом  опять  повторяет
сначала.
      Я был уверен, что это один из тех скворцов, кто получил образование в
школе на моем ясене. В скворушкиной школе!
      И, признаться  вам по  секрету, я очень горжусь, что  у меня на ясене
самый настоящий птичий университет.


      ЧЕРНЫЙ ПЕТУХ

      Ну, кто бы  мог подумать, что за один день -- да что я говорю, за ка-
кой-нибудь  час!  -- весь порядок на  нашем  дворе полетит вверх ногами?  И
из-за кого, главное? Из-за обыкновенного петуха!
      Да, это было для всех нас полной неожиданностью. Однако факт остается
фактом.
      Пошел я как-то на  рынок. День был базарный. Но, честное слово,  я не
собирался ничего  покупать. Я просто  хотел поглядеть, что люди привезли на
базар.
      Вот хожу я вдоль прилавков: чем полюбуюсь, что потрогаю, то с тем, то
с другим продавцом перекинусь словом.
      И вдруг натыкаюсь на коренастую даму в плоской, как блин,  шляпе. Она
держит под мышкой черного петуха.
      Петушище ростом с доброго индюка, а глаза у него красные,  как кровь.
Посмотрел он на меня очень внимательно и сказал бы я, даже умно. Понравился
мне этот взгляд. Я потрепал петуха осторожно по шее. Он -- раз! -- и клюнул
меня в руку.
      -- Купите кочетка! -- предлагает мне дама в блиноподобной шляпе.
      Я отговариваюсь тем, что у меня дома уже есть петух, второй мне, мол,
ни к чему.
      Дама делает вид, что  не  слышит. Начинает расхваливать своего петуха
на все лады. Тычет мне его прямо в глаза, дует ему в перья, чтобы показать,
какой он жирный...
      Надо признаться, умела эта тетя зубы заговаривать. Мастерица была!
      Не успел я оглянуться, как петух уже оказался у меня под мышкой.
      Бегу я с ним домой. Бегу что есть духу, потому что покупка моя рвется
как ошалелая.  Бьет меня  крыльями, клюется! А уж кричит,  а уж кудахчет --
прохожие останавливаются и оборачиваются.
      Дотащил я его наконец до своей калитки и пустил во двор.
      Черный петух взмахнул крыльями и  кукарекнул.  Голос  у него оказался
звучный -- сущая труба. Он пропел еще раз. Поскреб ногой землю -- раз, дру-
гой. И важно, не спеша, двинулся по двору.  Удивительно красивый, перелива-
ющийся всеми цветами радуги хвост волочился за ним по земле.
      Посреди двора черный остановился, снова помахал крыльями, осмотрелся,
коротко кукарекнул:  "Вот и я!" -- доведя тем  самым до всеобщего сведения,
что отныне начинается его правление.
      Началось все с нашего петуха Беляша.  Я и ахнуть не успел, как он уже
лежал распластанный на земле. Черный  сидел  на нем и учил его  уму-разуму.
Соскочил. Взялся за селезня. Так отколошматил беднягу, что тот едва мог по-
шевельнуться. Тут подвернулась Имка, кошка.  Петух  -- к ней. Кошка --  на-
утек! Петух -- за кошкой. Они  пронеслись по двору. Имка вскочила на забор.
И петух -- на забор, Имка -- на крышу сарая. И он--на сарай. Еле-еле успела
кошка протиснуться  в узенькую щель  между досками. Петух заглянул в щелку,
потом сердито забормотал, как индюк: "Помни,  что я тут главный!" -- и сос-
кочил с сарая. В мгновение ока Чапа -- фокс  и  Тупи  --  большая  дворняга
спрятались в конуру, и лишь изредка выглядывал оттуда чей-нибудь побелевший
от ужаса глаз.
      Милый петушок оглядел весь двор -- он был пуст, словно кто его хорошо
подмел, -- и в третий раз взмахнул крыльями. В третий раз кукарекнул и нап-
равился прямо ко мне.
      "А  ты  кто такой?" -- спросил  он,  исподлобья глядя на меня  своими
красными бусинами. И вдруг как прыгнет мне на  голову!.. Стыдно признавать-
ся, но улепетывал я в дом не хуже, чем мой Тупи в свою конуру.
      С этого дня целых две недели никто из нас не выходил во двор без ста-
рого зонтика над  головой. Катерина однажды осмелилась пренебречь этой пре-
досторожностью, и пришлось ей целый час просидеть в прачечной. А черный пе-
тух -- мы назвали его Разбойником  -- расхаживал взад и вперед перед дверью
прачечной мерными шагами, как часовой.
      Уйти, снять осаду -- этого у него и в мыслях не было. Бедной Катерине
пришлось в конце концов надеть на голову бельевую корзину. В этом шлеме она
помчалась в кухню.
      Чтобы кто-нибудь чужой показался на нашем дворе, об этом и  думать не
приходилось. Все дела мы улаживали  либо  на  улице,  либо в саду, и то как
можно подальше от  подворья. Ведь Разбойник, стоило ему услышать незнакомый
голос, вскакивал на забор. И никогда нельзя было предвидеть, на кого и ког-
да он кинется. Ни минуты покоя он нам не давал. Разбойник! Я даже, по прав-
де говоря, не очень удивлялся, что Катерина все чаще, все настойчивее заго-
варивала о бульоне с  рисом. В этом бульоне, по ее мнению,  Разбойнику было
бы самое подходящее место. Не отрицаю, мне было жалко петуха, но жить у се-
бя  дома  в  вечном страхе -- это тоже не особенное удовольствие. Так что я
уже готов был примириться с неизбежностью...
      Так обстояли  дела, когда пришла к нам Эдитка,  дочка пана Межвы, са-
пожника, в чьем ведении находилась обувь обитателей нашего дома.
      Я очень любил эту маленькую  Эдитку.  Личико у нее было круглое,  как
яблочко, на щеках -- ямочки. Смешливые карие глаза. А веселая она была, как
щегленок!
      Надо же, чтобы я заметил Эдитку,  когда она была уже на середине дво-
ра! А там Разбойник как раз вел на водопой куриное стадо и бедного Беляша в
том числе... Плелся наш Беляш,  низвергнутый  куриный  владыка, позади всех
кур, и вид у него был смиренный и запуганный, как у самой забитой квочки...
      -- Эдитка! Берегись петуха!  -- крикнул я в окно. А сам  схватил зон-
тик, на ходу открыл его и помчался Эдитке на выручку.
      Гляжу, Разбойник, по своему обыкновению, уже взмахнул крыльями, кука-
рекнул и большими шагами двинулся к девочке.
      Я обмер: думаю, того и гляди выклюет ей глаза, пока я добегу.
      -- Эдитка, беги! -- кричу.
      А она, вместо того чтобы бежать,  преспокойно  присела  на  корточки.
Глядит на  петуха и  смеется во все горло. Смех  у нее был звонкий-звонкий,
как колокольчик, и такой заразительный, что хочешь не  хочешь, а засмеешься
вместе с ней.
      Смотрю, петух остановился. Поглядел на нее одним кровавым глазом, по-
том другим и как закричит: "Кукареку!".
      Но в этом крике не было угрозы, скорее -- удивление.  Потом Разбойник
закудахтал глухо, словно кто пустую бочку по мосту покатил, и снова пригля-
дывается к девочке. А Эдитка накрошила  немного хлеба -- в руках у нее была
краюшка -- и протягивает ладошку к петуху. Разбойник покосился на нее, пог-
лядел  на  ее  протянутую руку и  склюнул  крошку  с  ладони. Одну, вторую,
третью...
      Вид у меня  был,  должно быть,  довольно  глупый, потому что  Эдитка,
взглянув на меня, расхохоталась.
      --  Я  никаких  зверей и птиц не боюсь, -- говорит. -- Бояться -- это
хуже всего. А если не боишься,  самый дикий зверь не тронет! Пойди-ка сюда,
Разбойник, я тебе еще  хлебца дам, -- обращается она к петуху,  который тем
временем уже отошел к своим курам. И что вы скажете?
      Разбойник не только послушался Эдитки, но и позволил ей погладить се-
бя по перьям.
      Я сбегал домой, захватил  там  горсть крупы. Присаживаюсь на корточки
возле Эдитки и протягиваю руку Разбойнику. Пришлось подождать,  пока он на-
конец  смилостивился  и  поклевал крупы. Но зато с этой минуты у меня с ним
установились приличные отношения. Удалось даже помирить с Разбойником Кате-
рину. Отныне, само собой разумеется, в нашем доме  прекратились разговоры о
курином бульоне с рисом.
      Не думайте, однако, что Разбойник полюбил нас. Увы!  Он просто позво-
лял нам жить, терпел  нас, но и только. Во дворе попрежнему  хозяйничал как
хотел. Чужих не допускал ни на  шаг. Для одной только Эдитки делал исключе-
ние. Ее он любил и ждал. Иногда вечерами он бывал уже таким сонным, что ка-
чался взад и вперед, тыкался носом  в землю. Но стоило ему услышать звонкий
смех Щегленка, он кукарекал хриплым спросонья голосом и бежал во  всю прыть
к калитке или даже на  улицу,  чтобы поскорее увидеть свою приятельницу.  Я
думаю,  он  любил  и уважал ее за смелость. Разбойник, что о нем ни говори,
был петух рыцарского нрава и умел ценить мужество.
      Вы, наверно, догадались, что в  конце  концов  я преподнес Разбойника
Эдитке. Как  он вел себя на новом месте, не знаю. Знаю только, что он время
от времени удостаивал нас своими посещениями, видимо решив не оставлять нас
совсем без присмотра.
      Он всегда появлялся неожиданно. Кукарекал и начинал наводить порядок.
Продолжалось это до тех пор, пока  не приходила за ним Эдитка. Тут он сразу
затихал и покорялся. Маленькая Эдитка делала с Разбойником все, что хотела.
      Да кто, впрочем, мог бы не подчиниться девочке, у которой  было такое
мужественное сердце!  Девочке,  встречавшей  опасность смехом, звонким, как
серебряный колокольчик...


      ПАН КУБЯК

      Я считал, что я уже совсем большой, хотя пестрый фартук  нашей Моники
закрывал меня всего --  от плеч до пяток. В этом торжественном  облачении я
устраивал богослужение. Пел, звонил мамиными ключами.  Кадил привязанным на
трех шнурках старым  подстаканником с обломанной ручкой перед табуретом, на
котором стояла коробка от конфет, оклеенная золотой бумагой.
      Когда пришла весна, запахло солнцем и свежестью молодых трав, в нашем
доме появился Кубяк. Он поместился на веранде. И стал там  заменять трухля-
вые доски пола новыми, золотистыми и пахнущими смолой.
      Пан Кубяк был человек всесторонне одаренный.  Сегодня  он  без  труда
справлялся со стариковским упрямством часов, висевших в столовой и отказав-
шихся бить. Завтра ловко подшивал новые подметки к  туфлям Моники, сколачи-
вал бочки для капусты или  прививал  яблони. И, что значительно важнее,  он
умел ножичком выстругивать сабли, поразительно похожие на настоящие.
      Такой вот сабле, выструганной паном Кубяком, я и обязан тем,  что без
всякой жалости изменил духовному  сословию.  Я стал повстанцем. Удалось это
мне тем легче, что  пан Кубяк сам когда-то участвовал в восстании.  Он рас-
сказывал о нем охотно, с такой захватывающей живостью, что слушатель проби-
рался вместе с ним сквозь лесную  чащу, совершал смелые рейды в тыл врага и
был готов биться с неприятелем до последней капли крови, хотя и без надежды
на победу...
      В своих рассказах пан Кубяк вовсе не выглядел героем. Он был солдатом
--  и  только.  Все, что он пережил, казалось ему столь же простым и ясным,
как и то, что трухлявые доски  пола нужно поменять на новые. Даже раны, ко-
торых у него было множество, он  считал  .вполне  естественным,  неизбежным
последствием войны. Был он всегда  веселым,  радостным.  Смеялся,  улыбался
солнцу, небу, деревьям, всему живому, улыбался самой жизни.
      -- Ты погляди, Янушек, как белый свет хорош! -- скажет он мне бывало.
-- И как хорошо на свете жить!
      И ласково заговаривал с ласточками, у которых было гнездо на веранде.
Или делал выговор индюку, за то что  тот ни  с того  ни с сего надувается и
важничает. Пан Кубяк был своим среди зверей и птиц. Он  знал,  о чем думает
утка, шлепающая по грязи, и что  снится старому гончаку Рексу, когда тот во
сне вздыхает и слабо перебирает лапами. Понимал, почему злится петух, кото-
рый бросался на всех во дворе,  угадывал, о чем воет Верная, большая дворо-
вая собака, которая всегда сидела под кустами сирени  и заливалась горькими
слезами. Умел он  ласковой речью смягчить горе коровы Матейки, оплакивавшей
потерю теленка.  Да, пан Кубяк понимал душу животных!  Знал зверей так, как
знают человека, с которым постоянно встречаются.
      Однажды пан Кубяк ушел. Солнце словно померкло. Трава  стала не такой
зеленой. И онемевший  мир,  в котором не было  слышно  веселого его голоса,
стал чужим, ненужным и пустым. Говорили, что пан Кубяк заболел. С тех пор я
его больше не видел... Был я  уже взрослым, когда навестил пана Кубяка там,
куда привел его последний путь.  Я  нашел забытую могилу на тихом  кладбище
маленького городка. На поросшем травой холмике  звонко щебетала коноплянка.
Несомненно, пришла  она рассказать пану  Кубяку на своем языке, который он,
конечно, понимал, что мир прекрасен. И жить на свете стоит. Хотя бы для то-
го, чтобы с радостью в сердце выполнять свой обычный, привычный, солдатский
долг...
      Нет, он не забыт, пан Кубяк, не забыт! И когда я рассказываю вам, мои
дорогие, о животных, я всегда стараюсь  рассказать о них так, как сделал бы
это пан Кубяк. Удается ли мне это?
      Не знаю. Не могу, к сожалению, спросить у самого пана Кубяка, как ему
нравятся мои рассказы.
      Но если, читая мои книжки, вы, дорогие ребята, научитесь видеть в жи-
вотных существа, которые можно не только любить, но и уважать, то я уверен,
что душа славного пана Кубяка улыбнется мне и скажет:
      -- Смотри-ка, Янушек, как прекрасен белый свет! И как хорошо  жить на
свете! Хоть и приходится тебе выполнять только самый простой и  самый обыч-
ный человеческий долг.
      -- Какой?
      -- Ну, расширить немножко ребячьи сердца! Чтобы нашлось в сердцах де-
тей место и для тех зверюшек, которые делят с человеком и радость и горе...


      СОВЕРШЕННО РУЧНОЙ ЧЕЛОВЕК

      1

      Все началось с того, что молодым воробьям не хотелось летать.  До по-
ля, мол, чересчур далеко. Напрасно убеждали их старые, мудрые воробьи: "Ле-
тите с нами в поле! Люди только вчера скосили рожь и свезли ее в амбары. На
жнивье полно зерна! Наклонись и  клюй  сколько душе угодно! Даже искать  не
надо. Чир, чир, чир!"
      "Ну да еще! Охота была лететь в такую даль! Зачем это нам? Пусть туда
галки летают или скворцы.  Это их дело слоняться по жнивью! Чир,  чир, чир,
чир, чир, чир!" -- отвечали хором молодые.
      "А вы  разве не знаете, что по двору ходит человек? А у него под мыш-
кой огненная палка? И как он дунет из этой огненной палки, то и бежать поз-
дно? Чир, чир, чир!"
      "Ха, ха, ха! -- смеялись молодые воробьи. -- Человек с  огненной пал-
кой! Чир, чир, чир! Кто это видал человека с огненной палкой? Ха, ха, ха!"
      "Моя любимая женушка, Просоежка, погибла от такой палки!"  - - пропи-
щал какой-то старый воробей.
      "Ха, ха, ха! Чир, чир,  чир,  чир! -- смеялись молодые воробушки.  --
Что за небылицы этот  старик плетет! Ха, ха, ха! Огненная палка!  Совсем из
ума выжил старина. Чир, чир, чир!"
      А один молоденький воробушек  выскочил  на самый кончик ветки тополя,
на котором происходило совещание, и закричал:
      "Что вы нас пугаете огненной палкой, которой никто не видел!  Вот яс-
требы  --  другое  дело! Я сам видел, как один кружил над полем. Ястреб нас
всех до единого перетаскает на вашем хваленом жнивье!"
      "Чир, чир чир!" -- грянули в  один голос молодые воробушки, и это оз-
начало, что они безоговорочно" согласны с оратором.
      "Поле серое, воробей серый -- ястребу трудно его заметить издали!" --
уговаривали старые.
      А один  из них -- старый воробей, которого,  как говорится, на мякине
не проведешь,  -- махнул два раза хвостиком, где  оставалось только два пе-
рышка, и те  по бокам, и чирикнул: "Разве в поле кустов нет? А груши на ме-
же? Разве нельзя спрятаться?"
      Но попробуй втолкуй им! Старики -- свое, а молодые --  свое. Препира-
лись так целый час, а то и больше. И такой писк стоял на тополе, такой крик
и шум, такой гвалт, что прохожие затыкали уши.
      Наконец наговорились  до хрипоты. И  замолчали. Никто уже не мог даже
пискнуть.
      Все ждали, что же скажет самый старый воробей. Он все это время сидел
нахохлившись на  самом высоком сучке  и молчал. "Пусть каждый поступает как
знает, -- наконец чирикнул он басом. -- Молодой до тех пор не поумнеет, по-
ка не пожалеет о тех глупостях, которые натворил. Чир! Я все сказал! Закры-
ваю заседание".
      И вот на заре старые воробьи полетели на жнивье, а молодые -- в ригу.
      Солнце клонилось уже к закату, когда старые воробьи вернулись с поля.
Смотрят, а на тополе полным-полно молодых. И такой писк стоит,  такое чири-
канье, что старики  сразу смекнули -- случилось что-то недоброе. Спрашивают
-- что и как. А молодые воробьи кричат:
      "Это же  разбой! Убийство! Злодейство! Неслыханное преступление! Чир,
чир, чир, чир, чир!"
      И давай наперебой  рассказывать, что, едва  они забрались в  ригу  на
ток, где пересыпали зерно из мешков в сусеки, едва принялись как следует за
еду, вдруг: пиф! паф! бах! Конец!
      "Не меньше дюжины наших там полегло!"
      "Разве мы вас не предупреждали? Чир, чир, чир!" -- отвечали старики.
      Поднялся такой гомон, что казалось, будто целый воз стекла разом раз-
бился вдребезги. И вдруг один молодой воробей -- из молодых да ранний--пис-
кнул: "Цыц!"
      А когда стало немного  потише,  начал: "Грустные события, имевшие не-
давно место, вынудили нас принять новое решение. По  этому вопросу выступит
коллега Ячменек".
      Тут вышел один воробейка и,  запинаясь,  начал  рассказывать, что еще
перед собранием они беседовали  с аистом, с тем, у которого гнездо  как раз
возле риги, на халупе Курасей. Он  им сказал, что завтра утром забирает же-
ну, детей и улетает в теплые края, где всего сколько хочешь.
      "Мы его спрашивали, есть ли в этих теплых странах человек. А он гово-
рит, что всю зиму в глаза людей не увидит".
      "И что? И что?"  -- допытывались старики. "Мы не хотим больше  жить в
стране, где живет кровожадный человек!  Долой  человека!  Долой, долой, до-
лой!" -- кричали молодые воробьи.
      И так  они кипели от злости, так вопили,  кричали, галдели, что сова,
которая жила на колокольне, проснулась, открыла один глаз, пошевелила ушами
и пробурчала сердито:
      "И зачем только эти глупые воробьи живут на свете? Неужели  для того,
чтобы совы спать не могли?"
      Старые  воробьи  ничего не говорили, а только переглядывались.  Хотел
было один из них -- тот, с выщипанным хвостом, -- что-то объяснить молодым,
но старейший воробей раскрыл клюв, кашлянул, вздохнул и сказал:
      "Пусть каждый поступает как знает, чир, чир, чир! Дурак до тех пор не
поумнеет, пока сам в своей глупости не убедится!"

      2

      На рассвете молодые воробьи собрались на лугу. Там готовились к отле-
ту аисты. Они долго совещались, наконец выбрали себе  вожака, построились в
два ряда, вожак встал впереди, крикнул: "Внимание! В путь!"
      И стая аистов огромным треугольником поплыла в небе.
      За аистами кинулись воробьишки. Машут крылышками, трепыхаются. Но ку-
да им там до аистов! Пока аисты кружили над лугом, еще ничего. Но вот аисты
забрались в самое поднебесье и поплыли в недосягаемой вышине, совершая про-
щальный круг над деревушкой. Тут воробьи не выдержали. Они уже  не слышали,
как аисты сверху кричали: "До будущей весны! До новой встречи,  милая дере-
вушка!" Они один за другим, как камушки, летели вниз...
      И только над  самой  землей воробушки кое-как ухитрялись выровняться,
чтобы не разбиться вдребезги о засохшую землю.
      Посыпались эти молодые воробьи на поле. Как раз на то место, где ста-
рые воробьи  подбирали зерна. Были они такие усталые  и голодные, что, едва
придя в себя набросились на еду.
      Старики их спрашивают:
      "Уже вернулись из теплых стран? Чир, чир, чир!" А молодые -- ни гугу,
знай клюют зерно.
      "А знаете ли вы, -- говорит воробей с выщипанным хвостом, -- кто тру-
дился