и по коридору
босиком.
     Польнер  на  прощание перед его отъездом из Уржума дал ему такой наказ:
учиться на круглые пятерки... и беречь сапоги.
     - В  большом  городе  подметки  быстро  изнашиваются.  Зря по городу не
гоняй!
     И  Сергей  зря  не  бегал.  Но как убережешь подметки, когда от дома до
училища,  с  Нижне-Федоровской  улицы  до  Арского  поля, надо было тащиться
такую  даль! Хорошо еще, если на улицах сухо, а дождь и слякоть - совсем для
сапог  погибель.  Размокнут,  раскиснут  так,  что и до утра не просушишь. А
погода, как назло, становилась с каждым днем все хуже и хуже.
     - Отошли  ясные  деньки,  -  ворчала  по утрам старуха-кухарка, зажигая
коптилку.  -  Теперь  как  примется,  так уж и будет и будет лить без конца,
покуда снегу бог не пошлет.
     Кряхтя  и  позевывая,  старуха принималась ставить самовар и только тут
замечала в потемках Сергея.
     - А  ты,  ученый, уж и в поход собрался... Вымокнешь, парень, как рыба.
Хоть бы чаю дождался, у меня самовар мигом поспеет.
     Но  Сергею  некогда  было  дожидаться  чая.  Он  нахлобучивал  фуражку,
поднимал  узенький  воротник  своего пальтишка и выходил на мокрую, холодную
улицу.
     Керосиновые  фонари  мигали  на  ветру.  Кое-где в деревянных низеньких
домишках  были  тускло освещены окна, и с улицы видно было, как за ситцевыми
занавесками двигаются тени - там собирались на работу.
     Итти  Сергею  было  трудно.  Ноги  разъезжались. Под сапогами чавкала и
хлюпала   жирная   грязь.  Чернели  глубокие  лужи.  Сергей  то  обходил  их
сторонкой, то перепрыгивал через них, стараясь не промочить сапог.
     Шел  он  быстро,  размашисто,  но все-таки успевал заметить многое, что
попадалось на пути.
     А  больше всего привлекало его взгляд окно писчебумажного магазина, где
за  стеклом между коробками почтовой бумаги и горками записных книжек лежала
раскрытая  готовальня.  До чего же она была хороша! Футляр черный, подкладка
малиновая,  бархатная,  а  на  бархате  так  и  блестят  два  циркуля.  Один
измерительный,  другой чертежный. Рядом с циркулем - два рейсфедера, и здесь
же   большой   стальной  транспортир,  стальная  линеечка  и  футлярчик  для
карандашей.
     А  рядом с готовальней в том же окне лежало штук пятнадцать лекал самой
причудливой  формы,  -  они, видно, продавались вместе с готовальней. Может,
даже за ту же цену.
     Эх,  с  этой  готовальней  можно  было бы такие чертежи делать, что сам
Жаков - учитель черчения - и тот бы не придрался.
     Да   еще   хорошо   бы  столик  отдельный  где-нибудь  раздобыть,  хоть
маленький.  А  то  приходится  работать  за  кухонным  столом.  Того и гляди
сальное пятно на чертеж посадишь.


x x x

     Вот  уже полтора месяца, как Сергей жил у Людмилы Густавовны, и все эти
полтора месяца изо дня в день повторялось одно и то же.
     Часов  в  девять  вечера  старуха-кухарка принималась мыть посуду. Мыла
она  не  торопясь. Чугуны терла песком, ножи и вилки чистила тертым кирпичом
или  наждачной  бумагой.  А  пока она возилась с посудой, Сергей нетерпеливо
шагал взад и вперед по кухне.
     Ну когда же старуха кончит уборку и освободит стол?
     Но старухе спешить было некуда.
     Наконец,  не  вытерпев,  Сергей  сам  хватал ножи и вилки и так яростно
принимался тереть их наждаком, что кухарка даже пугалась:
     - Легче, парень, черенки не поломай!
     Но  вот  уборка  подходила  к  концу.  Кухарка  принималась  мыть стол.
Сначала  поливала  его  кипятком  из чайника, потом скребла большим кухонным
ножом,  потом мыла мочалкой и снова поливала кипятком. От стола шел пар, его
шершавая доска лоснилась и становилась желтой, как масло.
     Сергей  только  этого  и ждал. Он хватал чистую тряпку и насухо вытирал
этот занозистый, старый стол.
     Вот  теперь  можно  и поработать. На столе появлялся большой квадратный
лист  белой бумаги. Сергей осторожно прикреплял его на углах стола кнопками,
затем   доставал   из  своей  корзинки  пузырек  с  тушью,  старую  казенную
готовальню, два остро отточенных карандаша и резинку.
     - Ну,  дорвался  голубчик.  Теперь  всю  ночь  сидеть будет, - говорила
старуха  и,  намочив  голову под рукомойником, принималась на ночь заплетать
жидкие косицы.
     Но  Сергей  уже  не слышал ни старухиных слов, ни ее шарканья по кухне.
Он  подвигал  к себе поближе настольную керосиновую лампочку, надевал на нее
бумажный колпачок, который смастерил сам, и начинал чертить.
     Острый  карандаш  легонько  скользил  по плотной белой бумаге, иголочка
циркуля  оставляет  чуть  заметные  точки.  И  вдруг - снова шаги. На кухню,
шлепая туфлями, заходит Людмила Густавовна.
     Каждый вечер она обязательно заглядывает во все углы своей квартиры.
     - С  огнем  надо  быть  осторожнее, - говорит она, останавливаясь возле
Сергея. - Не дай бог, пожар может случиться...
     Больше всего в жизни она боялась мышей и пожаров.
     Сергей, не отрываясь от чертежа, молча кивал головой.
     - Ты слышишь, что я сказала? - спрашивала Людмила Густавовна.
     И Сергей еще раз кивал головой:
     - Мгм... мгм... Ага...
     Заглянув  за  печку,  где  храпит старуха, и мимоходом зачем-то пощупав
мокрое  полотенце  на веревке, Людмила Густавовна величественно удаляется из
кухни. Папильотки дрожат и качаются у нее на голове.
     Ну, наконец-то ушла.
     Теперь Сергей остается полным хозяином на кухне.
     Как  хорошо, что так тихо стало в квартире! Только из умывальника мерно
каплет в лохань вода да тикают на стене часы.
     Сергей  достает рейсфедер, подносит его к лампе и пристально смотрит на
кончик.  Нужно  проверить,  не  пристала  ли  к  перу маленькая ворсинка или
пушинка.  Если  не  снимешь  ее во-время, пропала вся работа: вместо черной,
тонкой, красивой линии на бумаге останется хвостатая комета.
     Сергей  снимает сапоги и ходит вокруг стола, разглядывая со всех сторон
готовый чертеж.
     Невысокий,  широкоплечий,  он  ложится грудью на стол, чтобы дотянуться
до  верхнего  края  чертежа. Потом отходит, прищуривает один глаз и, склонив
голову  набок,  еще раз оглядывает работу. Чертеж получился на славу. Сергей
доволен.  Ему  очень  хотелось  бы  сейчас посвистеть, попеть, но вокруг все
спят.  Только  за  печкой  бормочет  старуха  - это она во сне пересчитывает
покупки:
     - Грудинка  полтора  фунта,  два фунта ситного, два черного, на пятачок
сендерея и петруш-ш-ш-ки...


                                Глава XXIII

НОВЫЕ МЕСТА, НОВЫЕ ЛЮДИ

     По  воскресеньям,  праздникам и табельным дням, когда в училище не было
занятий, Сергей с утра уходил бродить по городу.
     Большой  город  Казань.  Это  не то, что Уржум. Тот в один день вдоль и
поперек  два  раза  обежишь.  А Казань и в месяц как следует не осмотришь, -
особенно если ходить будешь только по воскресеньям.
     Первые  сведения о том, что надо посмотреть в Казани, Сергей получил от
старухи-кухарки.
     Больше  всего  она хвалила главную улицу. Тут тебе и магазины всякие, и
торговые  ряды,  и  дома  высокие  кирпичные  да  каменные,  -  одно  слово,
праздничная  улица  -  Воскресенская.  Живут по этой улице все благородные -
купцы и начальство.
     А еще советовала кухарка сходить на Волгу и на Арское кладбище.
     - На  Волге,  -  говорила она, - грузчики больно жалостно песни поют, а
на кладбище - благодать. Тихо, зелено и птицы заливаются.
     Сергей  побывал  всюду,  обошел  главные  улицы  с  красивыми каменными
домами,  где  около  богатых  магазинов  и  лабазов было шумно и оживленно и
всегда толпился народ.
     Прошел   мимо  мечети,  где  с  высокого  белого  минарета  по  вечерам
раздавались гортанные выкрики татарского муэдзина.
     Увидел  Казанский  университет - огромное здание, украшенное массивными
колоннами.  Он  долго  стоял  и  глядел,  как хлопала тяжелая дверь и из нее
шумной толпой высыпали студенты.
     Побывал  Сергей  и  на Волге, забрел и на Арское кладбище. Заглянул и в
Козью  Слободку,  и на Попову горку, и в Засыпкин переулок, и в Кошачий, и в
Собачий.
     Здесь,  на  окраине  города,  улицы были узкие и грязные. Здесь ютилась
беднота.  Вечером  скудно  освещенные  улицы  оживлялись: с заводов и фабрик
сюда - домой - тянулся усталый рабочий люд.
     Попал  Сергей  и  в  Татарскую  слободу.  По-русски ее звали "Устье", а
по-татарски - "Какаида".
     Это   был   как  будто  совсем  другой  город.  Здесь  говорили  только
по-татарски.  Женщины  и  девочки ходили в длинных шароварах, а мужчины были
бритоголовые,  в  тюбетейках.  На татарских улицах Сергей совсем не встречал
пьяных.
     Старуха-кухарка говорила:
     - Им, нехристям, ихний Магомет водку пить не позволил.
     Бродя  по  Устью,  Сергей  видел, как худые грязные татарские ребятишки
целый день играли в уличной пыли, под копытами ломовых лошадей.
     А  мимо  равнодушно  проходили  богатые  татарки  в шелковых платках, в
плоских бархатных шапочках, украшенных серебряными монетами.
     Скоро  он нашел себе двух товарищей. Эти товарищи были Асеев и Яковлев.
Теперь по городу они стали ходить втроем.
     С Асеевым он познакомился в первый же день занятий.
     В  коридорах училища разгуливали и стояли подростки и великовозрастные,
усатые  парни. Было шумно. Говор, смех, крики, шарканье ног гулко отдавались
в концах коридора.
     Новички,  ошеломленные  и растерявшиеся, жались к стенам и окнам. Среди
них  был  и  Сергей.  Он  с  любопытством  разглядывал  ребят, своих будущих
товарищей.
     "Вот  тот,  наверное,  тоже  новичок. Один ходит. А тот уж, конечно, не
первый год в училище - всех задевает, со всеми перекликается".
     И  вдруг  Сергей  заметил  среди ребят одного паренька, который стоял у
противоположной стены, заложив руки за спину.
     Паренек  ничем  не отличался от других ребят. Худенький, остроносый, он
терялся в толпе стриженых мальчиков в одинаковых темных рубашках.
     Но  Сергей  не сводил с него глаз и не столько с него самого, сколько с
медной  пряжки  его  ремня.  На  пряжке  были вырезаны три буквы: У.Г.У. Эти
буквы  были  Сергею  так хорошо знакомы. Четыре года носил он ремень с точно
такой  же  пряжкой,  когда  учился  в  Уржумском городском училище. Сергей с
минуту еще подумал, а потом двинулся прямо на парнишку.
     - Ты разве тоже в УГУ учился? - спросил он.
     - Учился, - ответил тот озадаченно.
     - А отчего ж я тебя никогда не видел?
     - И я тебя никогда не видел.
     - Ты в этом году кончил? - спросил Сергей.
     - В этом.
     Сергей с сомнением покачал головой.
     - Нет, у нас в Уржуме таких не было.
     - А  разве  я  тебе  говорил, что я из Уржума? Я из Уфы. УГУ - Уфимское
городское училище.
     - Так бы спервоначалу и сказал, - засмеялся Сергей.
     Остроносый тоже рассмеялся.
     С  этого  дня  у  Сергея  с  парнишкой  началось  знакомство, а потом и
дружба.
     Звали  остроносого  Асеевым.  Жил  он  на  Рыбнорядской улице вместе со
своим  товарищем  Яковлевым,  который тоже вскоре стал приятелем Сергея, и в
классе их даже прозвали "неразлучная троица".


                                 Глава XXIV

СОЕДИНЕННОЕ ПРОМЫШЛЕННОЕ

     Казанское  промышленное  училище потому и называлось соединенным, что в
нем  было  не  одно,  а  целых  четыре  технических  училища:  одно  среднее
химико-техническое  и  три низших - механико-техническое, химико-техническое
и строительно-техническое.
     Сюда  съезжалась  молодежь  со всех концов страны. В длинных полутемных
коридорах   училища  можно  было  услышать  окающую  речь  северян,  певучую
украинцев и гортанную кавказцев.
     Таких  училищ  было  только два на всю огромную Россию, и, хотя училище
было  открыто  всего  за  три года до поступления Сергея, молодежь о нем уже
знала даже в далеких медвежьих углах.
     Поступить  в  Казанское промышленное было нелегко: желающих были сотни,
а попадали десятки.
     Тяга  в  училище  была  такая  потому, что в нем имелись механические и
строительные  мастерские.  Заодно  с  учением  можно  было  здесь и практику
получить.  А со второго курса учеников промышленного училища посылали уже на
заводы и на фабрики.
     В  низшем техническом училище, куда поступил Сергей, нужно было учиться
три  года,  и  принимались сюда даже из сельской двухклассной школы, так что
Сергей,  окончивший  и  приходское  и  городское  четырехклассное, был среди
своих товарищей одним из первых грамотеев.
     В  среднем требования были повыше - туда принимали из четвертого класса
реального  или  из пятого класса гимназии, и учиться в среднем нужно было на
год  больше,  чем  в  низшем.  Здание  Казанского  соединенного училища было
большое  кирпичное  и  занимало чуть ли не целую улицу, - только улицы здесь
никакой  не  было.  Училище  стояло  за  городом,  а адрес его был короткий:
"Арское поле, свой дом".
     Тут  же,  на  Арском  поле,  помещались духовная академия, ветеринарный
институт  и  крещено-татарская  школа.  Когда толпы учащихся высыпали черной
лавиной  из  дверей  академии,  института  и  промышленного, здесь было даже
шумнее, чем на иных улицах города.
     И все-таки это был не город.
     Весной  в  оврагах  и  в  канавах  у  дороги  долго не таял снег, а над
кладбищем с криком носились грачи, устраивая себе гнезда.
     Да  разве можно было расслышать этот птичий гомон, когда внизу спорили,
шумели,   распевали   на   разные   голоса   будущие  механики,  чертежники,
строительные десятники, машинисты и заводские мастера!
     Учеников  среднего училища можно было отличить от всех прочих с первого
взгляда. На их черных фуражках, воротниках и обшлагах были синие канты.
     "Низшим" кантов не полагалось - ни на фуражках, ни на тужурках.
     И  если  какой-нибудь  франт  из  "низших" не мог устоять от соблазна и
заводил  себе  фуражку  с  синим  кантом,  то такая вольность могла обойтись
дорого.
     В  кабинете  у инспектора Широкова в углу стоял шкаф, и в этом шкафу на
полках  лежали  рядом,  как  в  шапочной  мастерской, целые дюжины фуражек с
кантами.  Эти  фуражки  инспектор  собственноручно снял с повинных голов. За
франтовство  ученикам приходилось расплачиваться двумя часами карцера да еще
покупать новую фуражку.
     Но  различие между "средними" и "низшими" было не в одних кантах. После
окончания  школы  их  ожидала разная судьба. "Средние" готовились в техники,
чуть  что не в инженеры, а "низшим" редко удавалось прыгнуть выше десятника,
мастера или машиниста.
     И  притом  министерство  народного  просвещения  не  разрешало ученикам
низшего  технического училища переходить в среднее, даже если они кончили на
круглые пятерки.
     Но  все  это  не  мешало "средним" и "низшим" жить между собой довольно
дружно.  Ни правами своими, ни кантами "средние" не слишком гордились. Одним
только  преимуществом  они  непрочь  были  похвастаться  перед "низшими": им
разрешалось  курить  даже  в  училищных  коридорах,  а  "низшим"  курить  не
разрешалось.
     В  остальном  же  дисциплина  для  тех и других была одинаково строгая.
Инспектор  Широков  одинаково  распекал  и  наказывал  ученика  с  кантами и
ученика  без  кантов  за малейшее нарушение училищного распорядка. Наказания
назывались  здесь  "взысканиями",  и в канцелярии в рамке под стеклом висела
таблица с длинным и грозным заголовком:
     "Правила  о  взысканиях,  налагаемых  на учеников средних технических и
низших училищ, утвержденные господином Министром Народного Просвещения".
     Взыскания  были  разные  -  от  двух  часов отсидки в карцере вплоть до
исключения  из  училища.  В  карцер  сажали за пропуск уроков, за отсутствие
форменного  пояса, за оторванную пуговицу, за позднюю отлучку с квартиры, за
самовольную  перемену местожительства, за неявку на молебен. А исключали "за
непочтительность"  и "неповиновение" и, главное, за те проступки, которые не
были упомянуты в "Правилах", а именно - за "политику".
     Не  только  в  училище,  но  даже и дома учеников не оставляли в покое:
инспектор  и  надзиратель  рыскали по квартирам и тщательно проверяли, сидят
ли  ученики  после восьми часов вечера дома, с кем водятся, не устраивают ли
у себя на квартирах незаконных сборищ.
     Во  всякой  ученической  квартире  имелась  особая  тетрадка, в которой
надзиратель оставлял свою подпись.
     Если,  навестив  квартиру,  начальство  обнаруживало,  что  ученик имел
дерзость  отправиться  в  театр  без особого на то разрешения, незадачливого
театрала  на  другой  день ожидала расправа: за три часа сидения в театре на
галерке  он  платился  пятью-шестью  часами  отсидки в карцере. Но ходить по
театрам  ребятам удавалось редко: и денег на это не хватало, и работы было у
них  по  горло.  Задавали  им  в  училище  много,  особенно  по  черчению  и
математике.   Если   ученик   не  успевал  справиться  с  работой  в  будни,
приходилось работать и по воскресеньям и по праздникам.
     Сергей  проводил  в  училище  целые дни - с восьми часов утра до восьми
часов  вечера.  Правда,  среди  дня ученикам полагался двухчасовой обеденный
перерыв,  но  Сергей жил от училища далеко - не стоило ему гонять лишние два
раза чуть ли не через весь город, - тем более, что дома обед его не ждал.
     Он  оставался в училище и обедал в полупустой столовой, где за длинными
столами   пристраивались   еще   десять-пятнадцать   человек,   живших,  как
говорится,  "у  чорта  на  куличках".  Остальные разбегались по домам, чтобы
перехватить  чего-нибудь  поосновательнее, чем тощий школьный обед за восемь
копеек.
     Часам  к шести вечера все учителя кончали уроки и расходились по домам.
Из  начальства  оставались только одни надзиратели. Старый сторож садился на
табуретку  у  входа  и  спокойно  дремал  -  ему уж не нужно было ежеминутно
открывать двери и кланяться.
     В  длинных коридорах гасили огни, и вместе с темнотой наступала тишина.
Только из-под дверей чертежных классов и лабораторий пробивался яркий свет.
     В  чертежных негромко шуршала бумага, с легким шорохом передвигались по
туго  натянутым  листам  белой  бумаги  треугольники,  лекала и линейки. А в
лабораториях  позвякивали колбы и пахло чем-то неопределенным - не то жженым
пером,  не  то  тухлыми яйцами. И в чертежных и в лабораториях было тихо. Но
зато какой гул стоял в механических мастерских, выходивших окнами во двор!
     Эти  мастерские  совсем были не похожи на классы, а скорей на заводские
цехи.  У  каждого  ученика  было здесь, как на заводе, свое "рабочее место",
свой  станок.  Приходя  в  мастерскую,  ученики  сбрасывали с себя форменные
тужурки и надевали кожаные фартуки.
     Сергей  начал  свою  практику  в  механических  мастерских  с токарного
станка.  На  этом  станке  он  должен  был  поработать месяцев пять, а потом
перейти к кузнечному делу, к лужению и, наконец, к сборке машин.
     Еще  в  Уржуме  в  приютских мастерских Сергей славился своими ловкими,
хваткими  руками  и  быстрой сметкой. За токарный станок он стал с охотой, и
дело  у  него быстро пошло на лад. На первых порах новички в мастерских то и
дело  попадали  в беду: то руку порежут, то на ноги тяжелую болванку уронят,
то  палец зажмут в тиски. Мало того, что было больно, неудачнику влетало еще
и   от   мастера   -   старого  заводского  слесаря,  который  преподавал  в
"механических".
     - С  машиной  обращение надо знать, ворона полоротая, - говорил мастер.
-  Этак,  неровен час, ты и свой нос в тиски зажмешь. У станка стоять - не в
бабки играть.
     Сергею не приходилось выслушивать такие отповеди.
     - Этого машина любит, - кивал на него головой мастер, проходя мимо.
     И  это  было верно. А еще вернее было бы сказать, что не столько машина
любила  Сергея,  сколько  Сергей  -  машину. Он не оробел перед ней в первые
дни,  а  взялся  за  нее по-хозяйски. По нескольку раз в день он обтирал ее,
смазывал,  проверял. Станок его стоял у окна в углу. Тут же Сергей пристроил
по